«Гражданская Оборона»: жизнь — это война
На неделе в ДК «Красный Аксай» состоялся концерт скандально известной московской группы «Гражданская Оборона» (Егор Летов). Всплеск адреналина в крови — так можно обозначить впечатления от концерта, шокировавшего случайно забредших «на огонёк».
Панки — аутсайдеры стремительной жизни. Они живут в своём мире, поклоняются своим кумирам, решают свои, большей частью глобальные, проблемы. С ними трудно общаться, используя общепринятые стереотипы, привычные обороты речи. Их реакция на происходящее зачастую неадекватна. По крайней мере, так кажется не панкам. Хотя вряд ли кто-нибудь сейчас сможет дать точное определение, кто же такой панк и что такое его жизнь.
Пока N волновали вопросы коммуникации, музыканты сидели в гримёрной, боясь выйти на сцену, чтобы объявить бушующим в зале «существам», что Егор Летов задерживается. Именно в этой сюжетной паузе удалось поговорить, причём разговор удивил контрастом с ожидаемым: ударник «ГО» называл корреспондентку N принцессой и сеньорой, задумчиво перебирал на рояле ноктюрны «короля гармонии» Шопена.
Говорили о бренности всего земного, суетности жизни и пошлости толпы. «ГО» приехала в Ростов после гастролей в Киеве и Луганске, музыканты говорили, что наш город какой-то чёрный и надменно самодостаточный, что здесь сил нет свободно вздохнуть и, видимо, очень тяжело жить. Сами живут в Москве где придётся, переезжая с квартиры на квартиру. Когда давали адрес, по которому попросили прислать фотографии, с трудом определились, где будут через две недели (фотографировались все вместе и поодиночке, с азартом, говоря, чтобы напечатали побольше, так как постоянно дерутся из-за фотографий). Мельком вопрос: «Вы кумиры? Вы купаетесь в славе?» — «Нет, это слишком преходяще».
Потом они ушли на концерт, на забрызганную светом сцену, в крики поклонников и в свой надрыв. Перед выходом шёпотом решили, что через каждые три песни будут отдыхать под предлогом настройки гитар. И два часа «Оборона» работала на износ.
Егор двигался по сцене пластично и угловато одновременно. Действие как будто происходило в странном квадратном мире с порванными голосовыми связками, среди разбитого быта и ущербного мироощущения. Тексты песен приводить неуместно — не выдержит никакая бумага.
После двух часов концерта, едва переведя дух, запели в гримёрной «Варяга» и «На сопках Маньчжурии». Появился шанс продолжить интервью, на этот раз и с Егором Летовым.
Е. Л.: Жизнь — это преодоление постоянного дискомфорта, это поле, на котором каждый обязан пройти через определённое испытание. Я называю это войной. В этой войне я лейтенант. Наверное, есть более высокие духовные силы, как солнышко или как ветер, они велят, куда надо идти и за что воевать.
N: Не страшно всё время воевать?
Е. Л.: Если мы взяли в руки гитары, то мы уже начали воевать. Тысячу раз прав Владимир Маяковский с приравненным к штыку пером. Янка не выдержала боли, Башлачёв тоже. Мне не остаётся просто ничего другого, особенно после октября 1993 года, когда на моих глазах умирали люди.
N: В августе 1991 года тоже умирали…
Е. Л.: Трое пьяных под танками? Ну и за что они воевали?
N: За свободу своей Родины.
Е. Л.: Для меня свободная Родина — это Родина, свободная от той политики иностранного капитала, которая господствует сейчас. Если хотите, я славянофил, но для меня не является определяющим фактором национальность человека.
N: Чем-то похоже на идеи Жириновского.
Е. Л.: Я не имею к Жириновскому никакого отношения. Он ставленник нынешнего политического строя, выполняющий определённую функцию. Он очень выгодный и удобный провокатор. У каждого музыканта, как у любого человека, есть свой взгляд на вещи, в том числе и на политику. Мои взгляды близки к взглядам Лимонова (кстати, он собирался приехать с нами в Ростов, но в последний момент не смог), к взглядам ультракоммунистической партии. Я коммунист по убеждению и свято верю в идею Свободы, Братства и Равенства. Среди защитников Белого дома я видел умных, добрых, порядочных и весёлых людей, которые, заранее оплатив свои похороны, шли защищать Родину.
N: И вы не считаете это фанатизмом?
Е. Л.: Защита Родины — фанатизм? Это же не ислам. Там были разные люди — от детей до стариков. Анархисты и панки с флагами, а рядом стоял и курил, смеясь, православный священник.
Если бы у меня был сын, я тоже отправил бы его на эту войну. Потому что каждый, пришедший в эту жизни, обязан воевать.
N: Неужели вы настолько не любите мир, в котором живёте?
Е. Л.: Я живу в этом мире, следовательно, я его люблю. Последние годы я ставил опыты с ЛСД, я лучше стал понимать мир, я видел больше сторон бытия, но любовь не прошла, и я буду воевать, чтобы сделать мир лучше.
N: За вами идут не всегда зрелые люди, и естественно возникает вопрос о подмене идеи.
Е. Л.: Это наша беда. Дело в том, что, когда мы начинали эту войну, мы боролись против брежневского строя, который, по существу, не являлся коммунистическим. Мы осознавали те реалии, за которые боремся. Некоторым выгодно было использовать эту идею в извращённом виде, другие просто её не поняли. Но я всегда знал, куда и зачем иду. А значит, несу ответственность за тех, кто идёт за мной.
N: Раньше тусовка российских рокеров была чем-то единым и неделимым. Теперь всё по-другому. Почему?
Е. Л.: Да нет, они-то сейчас вместе. «ДДТ», «Алиса» и другие слились в одну обойму с «Любэ», Алёной Апиной… Просто я не хочу быть рядом с ними. Я прекрасно помню и никогда не забуду, как Шевчук пел в том черном октябре для омоновцев, а потом размахивал резиновой дубинкой в телекамеры.
N: Когда-то случится так, что вас не станет. Что и кому вы завещаете?
Е. Л.: Кому — не знаю. Безусловно, найдётся кто-то, кто займёт моё место. Что? Не врать прежде всего и не бояться. Для этого всё время надо ходить по краю этого мира — когда человек уже заглянул ТУДА, то ему не важны материальные блага, он не может врать и, словно заглянув себе в глаза, как никогда ясно понимает, есть ли ему за что умирать или нет. Это главный вопрос, который должен волновать человека.
N: Что будет, когда окончится ваша война?
Е. Л.: Начнётся другая. И так бесконечно.
Глупый мотылёк догорал на свечке,
Жаркий уголёк, дымные колечки,
Звёздочка упала в лужу у крыльца…
Отряд не заметил потери бойца.
Концерт в Ростове-на-Дону состоялся в рамках гастрольного тура «Русский Прорыв», под флагами национал-большевистской партии, к которой Егор к тому времени примкнул. За словами последовали и дела.
Егор Летов — Игорю МаляровуИнтервью специально для газеты «Бумбараш — 2017»
— Егор, первый же вопрос — по текущей политической обстановке. Как ты относишься к пропагандируемой преступным режимом, палачами идее «гражданского согласия»?
— Я против «гражданского согласия»: это глумление над жертвами, над пролитой ельцинистами в октябре 1993 года кровью. «Договор о гражданском мире» — отвратительный документ, соглашательство, предательство. Неприемлемо и непонятное «Согласие во имя России». Объединение сейчас необходимо — но не соглашателей, а радикальных сил — как против правящих кругов, так и против соглашателей. Между бедными и богатыми нет и не может быть примирения! Национальное примирение — говно! Не будет от него добра.
— А ведь эту идейку не брезгуют по-своему разрабатывать и некоторые деятели оппозиции…
— Мы уже видели, как «центристы», «умеренные» предали радикальную оппозицию участием в выборах в Думу, Зюганов подставил Анпилова. Я — за союз подлинно радикальных сил. Жириновский только кажется радикалом, Жириновский — такой же серый кошмар, как Зюганов — серо-розовый… Не согласие нам нужно в оккупированной стране, а революция: национально-освободительная, перерастающая в социальную.
— Я заметил, что патриотические по названию (по сути — национал-буржуазные) издания сделали тебе хорошую рекламу. Они увидели в тебе только певца национальной русской идеи. Эдичка Лимонов с восторгом считает тебя «своим», национал-революционером. Но какая революция — твоя?
— Не только национально-освободительная, но и социальная. Потому что русскому характеру всегда были присущи начала и соборности, и бунта: вспомним восстания Пугачёва, Разина. Это будет глубоко русская, национальная по характеру революция. Она, транслируясь на другие народы, будет ими поддержана. Идея мировой революции, революционной бескомпромиссности зажжёт всемирный очистительный пожар.
— Это великолепно! Творчество — и революция! Ты мне напоминаешь молодого Володю Маяковского!
— Только пламя революции поможет миру родиться заново, сотворит мир новый. Мне всегда была близка революционная эстетика: взрыв пассионарности, огненно-революционные ценности, наибольший накал её я вижу в 1917–20-х годах. Мне кажется, что потом всё несколько угасало, с каждым последующим периодом — система умирает без огненного стержня… Искры революции — это искренность, утверждение ценностей от сердца. Без этого — ничего. Андрей Платонов после Революции ходил по деревням — и там ему говорили, что теперь, после революции, не будет больше смерти. И когда какой-то дедушка умер, все поняли, что что-то не так…
— Егор Летов — музыкант. Какую задачу стремишься ты выполнять в глобальном деле пробуждения нашего народа, всего человечества к свершению этой Мировой Революции? Ты считаешь, что твои песни должны и могут поднять массы на святую классовую войну?
— Мы творим на сцене не музыку, это не традиционное искусство и, может быть, вообще не искусство. Это сродни языческой религии, магическому действу. Мы несём глобальные, солнечные, революционные ценности. Творчество — серьёзное дело, как война, борьба, преодоление. Задача слушателя — преодолеть инерцию обыденщины. Это — не дискотека: не «разрядка», наоборот, делюсь с залом своей энергией. Иногда — с избытком. Порою в зале вспыхивали побоища, беспричинные драки, поэтому мы в 1990 году прекратили концертировать. Многое тогда было неясно, но теперь ситуация в стране изменилась. Задача — сокрушить тёмные силы, высасывающие в чёрную энергетическую дыру социальную энергию народа, пробудить гнев и направить на революцию. Поэтому наши концерты сейчас — больше политика, чем что-то другое. Власти страшатся наших слов. В декабре против нас и наших слушателей бросили ОМОН. Но нас не запугать, и нам верят: если готов отдать жизнь, значит, есть ради чего жить.
— Не стебаешься ли ты в очередной раз, произнося затёртые идеологическими мудилами великие слова «коммунизм», «рабочий класс»?
— Идеи коммунизма для меня были самоочевидны с детства — как понятия добра, справедливости, равенства, братства. Мне говорил о них мой отец, участник Великой Отечественной войны, майор, военный, сейчас секретарь райкома компартии Российской Федерации. Сам я — сын рабочего класса: начинал трудовой путь штукатуром на стройке, работал на Омском шинном заводе, заводе имени Баранова. Первое творчество было оформление наглядной агитации… Люблю советскую песню, воспитался на ней — и теперь хочу её исполнять — «Товарищ», «На дальней станции сойду». Первого Мая на смотровой площадке на Ленинских горах, у МГУ я пел «И вновь продолжается бой» Пахмутовой, люблю Таривердиева. Но у меня, конечно, иное понимание коммунизма: спокойная КПРФ подходит для него, немолодого человека; мне же гораздо более близка Российская коммунистическая рабочая партия Анпилова. Те, кто любили изображать меня борцом с коммунизмом на основании моих песен «Всё идёт по плану», «Общество „Память“ — красная власть», сейчас поражены.
— В твоих песнях тех лет кипит святая ненависть к тогдашним руководителям, посконнорылым казённым «коммунистам» — тем гнидам, которые сейчас превратились в бизнесменов, банкиров…
— Да, у меня была сложная идейная эволюция от анархо-индивидуализма к «красному государственничеству», но «дерьмократом» я не был никогда, я всегда оставался верен себе. С 1988 года, с Новосибирского рок-фестиваля считаю себя настоящим коммунистом. Я понял, что мне прежде было неясно: я всегда воевал с извращением коммунизма — «розовым» брежневским режимом, наследником которого, по-моему, является Зюганов. И то, что тогда близоруко воспринимали как стёб, сейчас в нашем исполнении звучит жизнеутверждающе, в изначальном смысле.
— Ты говоришь об объединении радикальной оппозиции для решающего удара по банде чиновников и капиталистов. Как политический деятель скажу, что это непросто: тут и личные амбиции мешают, и недостаточная развитость классовых конфликтов, и политическая и организационная недозрелость оппозиции. Мало пока, к сожалению, примеров совместных акций!
— В нашей концертной деятельности это уже есть, это проект «Русский прорыв» — мы, Роман Неумоев и его «Инструкция по выживанию», Манагер с группой «Родина». Именно ради этого после кровавого октября-93 решил возобновить концертную деятельность. Содружество с братьями по духу — вот основа! Их, тебя, Игорь, я всегда понимаю лучше, чем сытую сволочь. Поэтому никогда не делал коммерции, может, это и плохо — на мне наживаются пираты-коммерсанты. Всё, что вы видите в рок-магазинах — плакаты, кассеты, футболки, значки — со всего этого я не получаю ни гроша. Фанаты могут за это поблагодарить продавцов… Единственный источник дохода — продажа пластинок и концерты. Хватает на еду, одежду и разъезды по стране. Плохо контактирую и с «интеллигенцией»: у нас это был изначально враждебный революции класс — не против образованных людей, а о зажравшейся элите, «творческой интеллигенции»; слюнтяях «под Чехова». Жаль её: за это она заплатит. Кровавый террор, как когда-то, обрушится на неё.
— Как рождаются твои песни?
— Я с теми, кому тесно в сложившейся реальности, кто хочет сломать, взорвать её. Как я пишу свои вещи? Мне становится душно; наступает депрессия, аппетита нет, спать не могу, хожу, пока не угадаю ритм и не начнут рождаться слова… Момент этот наступает спонтанно, неожиданно. Помню, семь месяцев вынашивал песню, а потом вдруг как-то само собой зазвучало: «Вижу, поднимается с колен моя Родина… Моя Советская Родина…»
— Куда-то все подевались. Те, кто строили из себя беспощадных критиков, рокеров и бунтарей, сегодня с аппетитом лижут задницу Ельцину и буржуям, у которых жрут на презентациях. Они — сытые, довольные, они продали свой талант за жирную похлёбку и не могут больше петь…
— Без надрыва невозможно творчество. Продавшиеся режиму за валютные турне «рокеры» выродились. Чёрная ночь ельцинского режима легла тяжёлой скалой на юные таланты. Как грибы после дождя, раньше возникали рок-группы, на фестивалях узнавали много молодых, талантливых имён. А за последнее время не возникло ни одной яркой, самобытной группы. Мы — «старики», нашей «Гражданской Обороне» уже десять лет. Сейчас «работает» только старая гвардия, те, кто не сломался.
— Видать, «сломались» на том же, на чём и старая парт-элита: съездили за бугор, прошли по супермаркету… и продали бессмертную душу Жёлтому Дьяволу. Сам-то ты не гастролировал «там» — перед пресыщенной публикой, перед богатенькими законодателями музыкальных мод, не испытав и себя «искушением»?
— С глубоким отвращением отказываюсь от предложений загрантурне. Не играю здесь перед зажравшимися буржуями — не хочу этого делать ни в Германии, ни во Франции, ни в Америке. «Там» я разве что выступил бы где-нибудь в подвале, перед радикальной молодёжью. Я хочу играть для революционного народа. Я испытал кайф, посетив в апреле съезд «Трудовой России». Пришёл, ожидая традиционного скучноватого мероприятия… А почувствовал себя в родной среде, как на классном концерте! Зал кипел, люди вскакивали с мест, махали красными знамёнами, всё дышало жизнью, борьбой, появление Анпилова в зале вызвало настоящую бурю. Буржуйская пресса называет анпиловцев, как и моих фанатов, «сумасшедшими», «маргиналами», «отбросами». Но именно эти «маргиналы», безумцы и способны творить великую революцию, а не мордастые респектабельные «коммунисты»!
После серии громких политических заявлений, сделанных Летовым, последовала вполне предсказуемая реакция демократической общественности: осуждение его взглядов и его деятельности, и негласный бойкот в крупных СМИ, которые отныне упоминали Летова и ГО исключительно в отрицательном ключе как явление маргинальное и в приличном обществе неуместное. А интервью и доброжелательные публикации о ГО выходили теперь по большей части в оппозиционной прессе.
Егор Летов:Это знает моя свобода
— Как ты расцениваешь политическую ситуацию, сложившуюся на данный момент в нашей стране?
— Ситуация плачевная. Удручающее впечатление оставляют действия оппозиции, как центристского, так и радикального толка. Население, похоже, впало в глубочайшую социально-политическую депрессию в самой патологической форме. Наш народ постигло какое-то стариковское бессилие, безропотное смирение, уныние, опустошение. И, видимо, надолго. И речь идёт не о месяцах и годах, но о тягостных десятилетиях. Летнее политическое затишье плавно, но верно переросло в замогильное беззвучие, изредка прерываемое всплесками смехотворного мышиного копошения на потеху правящей хунте.
— В чём ты видишь причины этой пассивности?
— Это последствия чудовищного поражения, которое мы потерпели в октябре 93 года. Мы проиграли из-за политической близорукости, преступной нерешительности и попросту трусости большинства наших лидеров. Когда в ночь с 3-го на 4-е власть пошатнулась — необходимо было использовать ВСЕ средства, ВСЕ методы, не страшась неизбежного кровопролития, и взять контроль над ситуацией — дабы раз и навсегда остановить бесконечные кровавые разливы, затопляющие нашу землю все эти годы по вине правящего оккупационного режима. Но оружие не было роздано — и безоружная гражданская армия была послана на штурм Останкино, где истинные пассионарии и пали в первую очередь. А назавтра тех, кто остался в живых, хладнокровно добивали в Белом доме. При этом не пострадал ни один депутат, ни один оппозиционный лидер. Народ устал и разуверился в своих славных вождях, за которых пролил столько крови. Увы, момент упущен. Очевидно, придётся начинать всё сначала. Создавать подпольные ячейки, комитеты, «пятёрки». Печатать и распространять литературу, вести агитацию, выпускать газеты, клеить листовки и т. п. — действовать, используя положительный опыт и учитывая досадные промахи первых русских революционеров — Нечаева, Бакунина, Ленина и других первопроходцев. Бережно, решительно и терпеливо готовить НОВУЮ РЕВОЛЮЦИЮ — подлинную, сокрушительную и бесповоротную.
— Вновь коммунистическую?
— Я не уверен, что она придёт именно под этим именем. Коммунисты вчерашних и позавчерашних поколений ориентированы на прошлое, зовут назад, а не вперёд — и потому дело их изначально гиблое, проигранное. Скажем прямо — именно эти ветхие поколения и сдали практически без единого выстрела советскую власть, ПРОСРАЛИ её самым позорным образом сначала при горбачёвской ползучей контрреволюции, затем в августе 91-го, а осенью 93-го оказались уже слишком стары и слабы для вооружённого сопротивления и активных боевых действий. Исключение могут составить лишь непримиримые доблестные анпиловцы, которых, однако, не так уж и много по сравнению с пугливыми полчищами седовласой сталинско-брежневской парт-номенклатуры. Горький конфуз, постигший ГКЧП, наглядно продемонстрировал постыдное неумение и откровенную неспособность партийно-государственной верхушки распоряжаться всей полнотой власти. Я бы сравнил социализм и демократию как мироустройство муравьёв и мироустройство тараканов. После крушения первого и наблюдая за мучительным дыханием второго, неизбежно напрашивается вывод о грядущем, неотвратимом рождении НОВОЙ ИДЕОЛОГИИ. НОВОЙ РЕЛИГИИ. НОВОГО ПОРЯДКА. На политическую сцену шагнут поколения, осатаневшие от зловония разлагающейся системы, компьютерного тоталитаризма, хронической лжи средств массовой дезинформации, кровавой охлократии, безысходного всенародного уныния. На смену коммунистическому устройству рабочих и крестьян и «демократическому» режиму трусов и подонков придёт наконец яростная цивилизация ВОИНОВ. Солнечная цивилизация ГЕРОЕВ. Пламенная цивилизация ХУДОЖНИКОВ. ТВОРЦОВ. ПОЭТОВ. ВАВИЛОН ПАДАЕТ. Западная система выдохлась, исчерпала себя, её гниение дошло до немыслимых рубежей. Конец не за горами. В момент её крушения мы должны выступить единым фронтом, единой ЖИВОЙ, МОЛОДОЙ СИЛОЙ, дабы нанести ей последний решительный и убийственный удар в самое уязвимое место. И когда она рухнет, на её обломках мы построим СВОЁ ослепительное будущее. Нас не так много сейчас — но наши ряды неуклонно пополняются единомышленниками, соратниками, добровольцами. Наша армия растёт, как лавина. Мы обречены на победу. Рано или поздно, но наш час пробьёт.
— Каковы твои политические прогнозы на ближайшее будущее?
— Если не произойдёт чуда, то к власти придут центристы типа Руцкого или Жириновского, чьи экономические и политические программы мало чем отличаются от тех, которые проводят нынешние кремлёвские «победители», ибо в той же степени рассчитаны на обывателя и развитие капитализма в России. НАШИ, во всяком случае, в ближайшее время не победят, и для этого есть немало оснований. Во-первых, всеобщее слякотное вялотекущее безмолвие, самоубийственное скорбно-тупое бесчувствие, усугубляемое СМИ, пьянством, блядством, повсеместным и чуть ли не поголовным воровством и бандитизмом. Во-вторых, раздражающе обидное разобщение оппозиционных сил. Наиболее радикальные (истинно красно-коричневые — такие как Баркашов, Анпилов) настойчиво вытесняются с политической арены серо-розовыми Зюгановыми и Жириновскими. При этом среди самих радикалистов вместо необходимого объединения в общий фронт осуществляется печальное размежевание и раздор, тоскливое разбредание по собственным душным и тесным, «самостийным» углам, что влечёт за собой естественное перерождение из пока ещё боеспособных организаций и движений в мизерные, безопасные для власть имущих секты, вроде всевозможных западных национальных фронтов и красных бригад. В-третьих, молодёжь категорически, вопиюще отказывается участвовать в политической жизни, чем обрекает себя, нацию и государство на дальнейшее позорное прозябание, вырождение и — в конце концов — вымирание. Меня потрясает равнодушие масс. Складывается такое впечатление, что наши граждане живут в каком-то смрадном бреду и в своём полусонном смирении дошли уже до какого-то животного состояния так называемых добровольных заключённых, чего в своё время добивались и от полит- и военнопленных экспериментаторы в гитлеровских лагерях. Наши же силы разрозненны и неорганизованны. Реально вмешаться в ход событий сейчас способны лишь крайние националисты, но и они тоже в последнее время сознательно или неосознанно ушли в тень.
Так что нам остаётся СТОЙКОСТЬ, ТЕРПЕНИЕ и РЕШИМОСТЬ — вернуться к истокам, к исходной точке и, затянув потуже пояса, засучив рукава и стиснув зубы, готовить грядущую ВЕЛИКУЮ НАЦИОНАЛЬНУЮ РЕВОЛЮЦИЮ во имя поколений, которые наследуют ПРАВЕДНОЕ БУДУЩЕЕ. Кончилось время митингового горлопанства — пора создавать свои подпольные реально-дееспособные структуры.
— Произошёл раскол среди твоих слушателей. Как ты к этому относишься?
— Я это только приветствую. Давно пора было определиться — кто с нами, и с кем мы. Наша аудитория всегда делилась надвое — на невыносимо-пасмурных эстетствующих интеллигентов, заунывных полупоэтов, сверхрассудительных кухонных интеллектуалов с потухшими очами, этаких недоморрисонов-недоленнонов, — и на людей прямого действия, длинного ножа, красного смеха, кровоточащего сердца, разрывного и искромётного слова, выбирающих СВОБОДУ — ослепительную свободу от всех житейских, мировых и вселенских законов, свободу от жизни и смерти, свободу от времени и пространства, свободу от мира, свободу от Бога, свободу от САМОГО СЕБЯ. Собственно говоря, вся эта досадная неразбериха в нашем лагере стала болезненно ощутима после августа 91-го — когда к власти пришла армия лакеев-космополитов, «шестидесятников», пиитов собственности и самости. Именно тогда первая половина наших «фэнов» начала весьма удачно и пышно обустраиваться на волне всеобщего антикоммунизма, и я понимаю — насколько ожесточённо и яростно они воспринимают мои заявления и действия последних лет — ведь в наших песнях они всегда разделяли лишь антитоталитаризм и антисоветизм (который всегда носил лишь внешний эпатажный характер), не усугубляясь — не дай боже! — за грань себе допустимого. Творчество нашей группы — как и всей нашей компании-коммуны — всегда было по своей сути НАЦИОНАЛЬНО-БУНТАРСКИМ, ВОИНСТВЕННО-АНТИБУРЖУЙСКИМ, РЕВОЛЮЦИОННЫМ. И те, кто понимал и принимал это тогда — истинные наши сторонники и соратники — они и теперь плечом к плечу, локоть к локтю, бок о бок с нами ежедневно отстаивают истинно ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ, НАРОДНЫЕ, СОЛНЕЧНЫЕ ценности перед лавинами грязи, лжи и мракобесия, заливающими нашу отчизну.
— А как бы ты охарактеризовал наше отечественное, «советское» панк-движение, ежели таковое ещё существует?
— У нас наблюдается удивительная картина: в то время как на Западе лучшие представители панк-рока в своей борьбе и взглядах смыкаются с ультраправыми (как Ramones в Штатах и Daily Terror в Германии) или с коммунистами (Clash в Британии), да и вообще предпринимают все усилия для скорейшего падения ненавистного режима (как Dead Kennedys, Jello Biafra, DOA, Conflict, да и вообще весь американо-канадский панк) — то у нас установление буржуазной, мафиозной диктатуры наши отечественные панки в большинстве своём встретили чуть ли не с ликованием. На смену одному тоталитаризму (как сейчас выяснилось — крайне «гуманистическому») пришёл новый, чудовищный, оскаленный, хищно-звериный и беспощадный. И наши славные «бунтари» неожиданно успокоились, угомонились. Удовлетворились. Рок-культура же, наиболее агрессивно и ярко воплощённая в панк-движении — это всегда ПРОТЕСТ, это вечное ВОССТАНИЕ, это — непримиримая война против СИСТЕМЫ, против общества СЫТЫХ, против МИРОПОРЯДКА в конце концов, и те «панки», кто сейчас не с нами, сытые представители правящей СИСТЕМЫ — временно загримированные и переодетые.
— Сергей Жариков заявляет, что ты якобы являешься членом его партии. Так ли это?
— Разумеется, нет. Я не вступал и не собираюсь (во всяком случае — пока) вступать ни в одну из существующих ныне партий. Подобные же заявления Жарикова следует расценивать как очередные проявления мифотворчества — излюбленного его занятия. У нас с Сергеем давно сложились хорошие, почти приятельские отношения, но вступать в его партию я бы никогда не решился — слишком она мала, ненадёжна, неактивна, да и вообще мифологична, как и всё его творчество. Хотя я готов сотрудничать со всеми красно-коричневыми партиями и движениями, активными и бескомпромиссными. А кроме того, мы создали собственное национал-коммунистическое движение «Русский прорыв».
— Ты назвал его национал-коммунистическим. Националист ли ты?
— Я — СОВЕТСКИЙ националист, и об этом я уже неоднократно заявлял. За 70 лет правления советской власти возник удивительный, ранее небывалый народ — СОВЕТСКИЙ. Но он является потомком, естественным наследником великого РУССКОГО народа, который — первый и единственный в мире — путём революции героически воплотил в реальность идеал, мечту, надежду всего человечества — построения Царствия Божьего на земле. Отказавшись от измождённой, пережившей себя религии, он возвёл на вселенский престол не раба божьего — но ЧЕЛОВЕКА. ТРУЖЕНИКА. Хозяина собственной судьбы. Недавнее же временное, вынужденное отступление, предпринятое нами, объясняется не торжеством «демократии», не гибелью коммунистической идеи, но бесконечно-долгими десятилетиями хрущёвско-брежневского МИРНОГО — извините за выражение, ОХУЕНИЯ, которые и привели к утрате большинством населения мужественности, здоровой боевой злости, чувства сплочённости и ответственности перед нацией, перед Родиной. К утрате веры в необходимость и саму возможность решения великой задачи, достижения великой цели, намеченной РУССКИМ и осуществляемой СОВЕТСКИМ народом.
— И последнее. Чтобы ты хотел пожелать своим слушателям и читателям?
— Не теряйте надежды и совести, не впадайте в грех уныния, не складывайте оружия, не опускайте рук. Хватит гнить в своих уютных капканах. Покиньте свои пыльные, затхлые закоулки — выйдите на свет безбожный, вдохните полной грудью. Родина ждёт вас — безнадёжно молодых, отчаянных и непокорных. Требуйте и достигайте невозможного! Наступите на горло своей тоске, апатии, лени. Казните свой страх. Действуйте так, чтобы Смерть бежала от вас в ужасе. Мир держится — пока ещё держится! — на каждом из вас — ЖИВОМ и непобедимом. И пусть нас мало — нас и всегда было немного — но именно мы двигали и движем историю, гоним её вперёд по сияющей спирали. Туда, где времени не было, нет и не будет. В ВЕЧНОСТЬ. Так не позорьте же себя и своё будущее. Встаньте!
Осенью увидела свет «Газета прямого действия» «Лимонка», рупор НБП. День выхода первого номера считается днём рождения движения нацболов, представителей ныне запрещённой в РФ партии. Участие в НБП Летова привело туда очень много молодёжи со всей страны. Да и газета «Лимонка» была очень популярна в народе, благо авторы там собрались яркие, один другого краше.
Как платил Незнайка за свои???(вопросы)
Визит Егора Летова, групп РОДИНА и ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ на берега Невы был окутан ореолом таинственности. Несмотря на расклеенные по городу афиши, ни в питерской прессе, ни по радио о концертах не прозвучало ни слова. Секрет объяснялся просто: накануне, во время программы «А», в прямом эфире, Летов лично подтвердил свою новую политическую позицию, о которой ранее ходили смутные слухи, на основе публикаций в газете «День». «Мы сражаемся на стороне солнечных сил, против сил мрака, смерти и сатанизма», — заявил Летов. На практике это означает поддержку так называемых национально-патриотических сил и коммунистической идеологии, борьбе с коей Егор, казалось, отдал не один год жизни, да еще сильно пострадал при этом. Как бы то ни было, вклад Летова в отечественную рок-культуру столь значителен, что он имеет право, как минимум, изложить свою точку зрения.
Этому и было посвящено интервью, которое сотрудники «ROCK FUZZа» взяли 2 июня 1994 года во Дворце молодежи накануне концертов, прошедших под девизом «Акция: Русский прорыв».
ROCK FUZZ: Егор, в Санкт-Петербурге ты не был с 1989 года. Что за эти пять лет произошло с тобой, что изменилось?
ЕГОР ЛЕТОВ: Самые главные вехи — это, наверное, август ’91 года, когда тот самый демократический миф, которым мы все болели, воплотился в реальность.
Всем сразу стало ясно, что такое демократия — и какая она есть на Западе, и воплощённая у нас. Это раз. Во-вторых, смерть Янки. Третье — события октября ’93 года. Вот три главные вехи.
RF: А где ты сам был в августе ’91-го?
Е.: Я был дома и не участвовал во всем этом безобразии. Честно говоря, двойственная была ситуация. То есть, с одной стороны, все наши были на защите Белого дома. С другой стороны, уже было ясно, чем это всё чревато… Уже на митингах стало очевидно, что их будущий триумф будет носить характер столь грязный, что поддерживать это движение для меня было, по меньшей мере, сомнительно. Впоследствии оказалось, что я был прав. Демократия — это строй, в котором нивелируются все ценности. Ведь свобода тогда чего-то стоит, когда за неё нужно платить. В принципе любая вещь на Земле оценивается жертвами, которые ты решаешься принести для её реализации. И, наверное, самая минимальная жертва — это твоя личная смерть, потому что дальше идут жертвы чужие. Значит, нужно брать ответственность за чужие смерти, чужие жизни в свои собственные руки.
RF: Кажется, мы и так уже слишком дорого заплатили.
Е.: За что?
RF: За социальные эксперименты.
Е.: Ну какие там эксперименты… Не было их. Был совершенно естественный процесс построения российским народом истинной российской государственности. Всё, что было — коммунизм, — это не эксперименты, это вытекало из православия, из нашей мессианской культуры.
RF: Если уж на то пошло, то ведь коммунизм, марксизм — это западная идея.
Е.: Как экономическая идея — да. Но в этом смысле она у нас так и не была воплощена. Идеи Карла Маркса реализовались именно на Западе: принцип «кто не работает, тот не ест» и так далее. У нас же коммунизм всегда имел характер православный, основанный на общинной культуре.
RF: Не кажется ли тебе, что общинность — это первая фаза развития индивидуального? Вот на Западе такую фазу прошли, и теперь развивают культуру индивидуального…
Е.: А индивидуальной культуры быть не может. Потому что индивидуальными могут быть только рождение или смерть. Все ценности, если они чего-то стоят, — надличностные, надэгоистичные. Всё, что носит характер эгоистический, — даже по христианским понятиям — является сатанинским, ибо несёт отчуждение.
RF: Если, например, взять западный протестантизм, то у них Бог вознаграждает на Земле, то есть успех земных дел, преуспевание — это знак благости Божьей, которую человек снискал своим индивидуальным трудом.
Е.: Во-первых, нужно сразу разделить, что есть Земля, а что есть небо. Князь мира сего — известно кто. А царство Божие, оно не от мира сего. Поэтому на Земле, если кто за что и вознаграждает, то уж никак не Бог. А что касается построения коммунизма — так это было невиданной доселе, героической попыткой построить Царство Божие на Земле. И я думаю, она не провалилась, ведь самый факт того, что это однажды удалось в ’17 году — знак, что это может удаться и в будущем. У нас все изначально носило характер православный, христианский. И революция имела, в первую очередь, характер мистический, метафизический. Когда произошла революция, крестьяне отдельных деревень думали, что смерти больше не будет. И когда кто-то у них однажды помер, они поняли: что-то здесь не то. То есть революция для них имела характер религиозный, и именно поэтому — они тогда и победили!
Е.: То, что сейчас происходит, это, видимо, второй виток революции. И я думаю, что мы и сейчас победим. А если сейчас не удастся, то победят наши наследники. Этот процесс начался, и он необратим. Поэтому весь мир на нас смотрит, все живые народы молятся на нас, потому что только отсюда придёт освобождение.
RF: Какие народы?
Е.: Все. От Африки до Аляски.
RF: Это вопрос спорный. Скажем, американцам расставаться со своими ценностями вряд ли захочется, да и незачем…
Е.: Американцы не народ. Америка — это страна эмигрантов, которые покинули свою Родину, свою культуру… Они не создали своей Родины, это псевдонация, и у них псевдопатриотизм. Это кучка отбросов со всего мира, которые собрались вместе и построили Вавилон, чтобы обдирать окружающих и зарабатывать деньги.
RF: Зачем же называть людей отбросами?
Е.: Потому что они уехали со своей родной земли. Человек силён и жив только своей землёй. Все песни мои складываются от того, что я хожу по своей земле и дышу этим воздухом.
RF: Но ведь Сибирь была завоевана русскими только в XVI веке — теми людьми, которые тоже уехали из своей страны, покорили местное население…
Е.: Да, это принцип империи.
RF: Значит, русские в Сибири — это тоже отбросы, как и эмигранты в Америке?
Е.: Русские не эмигрировали. Они приумножили территорию России, они не ехали куда-то в другие места, чтобы обосноваться ради каких-то своих эгоистических интересов, как это было в Америке. Россия изначально приумножала свою территорию. На чужой земле колонию организовать невозможно, все колонии закончились — и в Африке, и в Азии, везде. Потому что колония — это неживучая форма государственности. Народ живет только на своей земле, жив своей землёй, своей культурой. А она у нас — такова, что к нам присоединились и будут присоединяться все окраинные народности.
RF: — Ты читал статью, которую написал о тебе С. Гурьев в «Музыкальном Олимпе» (январь 1994 года)?
Е.: Да, видел, дурацкая статья.
RF: Какие у вас сейчас личные отношения?
Е.: Да, как ни странно, неплохие. Он приходил на наш концерт, который мы давали в Москве. Я ему высказал, что думал. Не нравится мне там его позиция. Ибо правда — одна. А Гурьев выступает с позиции относительной правды: с одной стороны, это хорошо, с другой — плохо. Это позиция типичного интеллигента. А интеллигенция — это сейчас, кстати, самая ненавистная прослойка для нас, для нашего движения.
RF: Зачем же так? Егор, ты ведь и сам принадлежишь к интеллигенции!
Е.: Все идеи, идеалы интеллигенции для меня просто отвратительны. Можно ли Лимонова назвать интеллигентом?
RF: Можно. Интеллигент — это просто тот, кто занимается не физическим, а умственным трудом. Вот и всё…
Е.: Хорошо, но тогда, значит, произошел явственный раскол в творческой интеллигенции. Есть демократическая, которая изначально была номенклатурной во времена брежневского режима, ибо была у кормушки… И есть патриотическая интеллигенция, которую сейчас представляем мы.
RF: Вот этот самый плюрализм и есть завоевание последних лет.
Е.: Не считаю это завоеванием.
RF: Почему?
Е.: Это скорее разложение…
RF: Прежде бы тебе не позволили вообще высказываться.
Е.: А мне не надо, чтобы мне что-то позволяли. Свобода — состояние внутреннее, а не внешнее. Это внутреннее ощущение человека — когда ты можешь себе позволить говорить и делать все, что ты хочешь. Если уж в ’85 году за мои слова меня в психушку сажали, Кузьму, нашего гитариста, на Байконур сослали — значит, стоило слово чего-то. Значит, живое было слово. И нас слушали, и понимали. Сейчас, в результате перестройки, понятие свободы слова у нас нивелировалось, как и на Западе, до положения болтовни. Произошла нивелировка всех ценностей. Это — ужас, это — состояние, какое предшествует глобальным природным катаклизмам — так было и перед потопом. Потому что природа за такие вещи жестоко карает. Когда дом горит, тут не до взаимных претензий — нужно всем объединяться и тушить пожар. Ситуация в стране такая, что нужно все силы положить, чтобы остановить процесс разложения, хаоса и смерти.
RF: К сожалению, мы, русские, не умеем учиться у истории — всё время повторяем одни и те же ошибки…
Е.: А не надо у истории учиться, её надо создавать. История — это пластилин, глина. Учиться у истории — это всё равно что двигаться по инерции. А жизнь собой представляет движение вперёд, за смерть. А её бояться не надо, и крови тоже, потому что страдание — оно очищает. Просто так никогда ничего не бывает. Каждый получает ровно столько, сколько он заслуживает. Наша страна тоже заслужила то, что она сейчас имеет. Жесточайший урок, зубодробительный.
RF: Как же так? Егор, вот ведь твой любимый писатель Достоевский в «Братьях Карамазовых» писал, что он отказывается строить грядущее счастье для всех на слезинке одного-единственного ребёнка.
Е.: Достоевский много чего написал. Весь принцип его сочинений — это полифония персонажей, героев и мотивов. Он писал, что каждый герой абсолютно прав в своей правоте… Диапазон между адом и раем у него столь широк, поэтому я и считаю, что это писатель просто гениальный.
RF: Хорошо, а ты сам разделяешь воззрение, что нельзя строить общее счастье на слезинке ребёнка?
Е.: Нет, не разделяю. Потому что своё счастье человечество строит на собственных слезах. Человечество в крови, несчастьях и страданиях создаёт невиданный храм…
RF: Но это — на своих слезах, а у Достоевского — слёзы невинного дитяти!
Е.: Ну, есть хорошая фраза «Лес рубят — щепки летят»… Есть цели, которые выше, чем цели эгоистические и частные. Я готов брать на себя ответственность за чужие жизни, для того, чтобы через три-четыре поколения… Я считаю, что можно убить человека, чтобы десяти стало лучше.
RF: Возвращаясь к Достоевскому — так считал и Раскольников…
Е.: Ну, Раскольников всё-таки оказался слабым… Необходимо брать на себя полную, великую ответственность. Вот ГКЧП в ’91 году — совершеннейшая мразь, ибо они начали, но отказались расплачиваться. А есть закон — «взялся — ходи»!
RF: А Сталин?
Е.: Сталин построил, кстати, государство невиданной силы и красоты.
RF: С точки зрения православия, он построил сатанинское государство!
Е.: Нет, светлейшее, потому что народ был счастлив. Я могу судить по своему детству и воспоминаниям моих родителей. Это же был рай на Земле — люди всенародно праздновали свадьбы, не боялись выйти на улицу, как сейчас. Можно было зайти в любую квартиру и попросить всё, что угодно, обратиться к любому человеку, как к товарищу… Это величайшая ценность. Такого на Земле не было никогда.
RF: Почему? Это патриархальные отношения, какие существовали, скажем, в XVII веке…
Е.: Почему же сейчас этого нет? Потому, что произошло уничтожение старых ценностей. Сейчас каждый сам по себе, кто способен — выплывает, остальные — тонут…
RF: Егор, всё твоё творчество можно воспринять как утверждение как раз индивидуалистических ценностей: «Я убил в себе государство» и так далее. Это — самоутверждение индивидуума, который ощущает себя достаточно духовно сильным, чтобы противопоставить себя массе, подавляющему тоталитарному гнёту…
Е.: Почему массе? Почему тоталитарному гнёту?
RF: Государство — как воплощение тоталитарной силы, основанной на слепой покорности массы. Это что-то внешнее по отношению ко мне…
Е.: Нет, это внутреннее состояние инерции смерти, это эгоизм. Так вот, для меня убить в себе государство — значит убить в себе «эго». Тоталитарная сила — это эгоизм. Творчество — утверждение «я», которое не является «эго», но есть высшая ценность. «Я» — как народ, «я» — как мир, как Земля, как Вселенная.
RF: Но и ощущение себя частью космической силы — есть субъективное переживание. Один может сказать: «Я чувствую себя частью космоса», и другой — тоже, и они при этом столкнутся, не поймут друг друга.
Е.: А третий говорит не «Я чувствую», а «Мы чувствуем». Мы — Солнце, мы — Земля, мы — небо, мы — деревья, мы — люди. Вот так-то. Вот я так рассуждаю. Когда я говорю «я», для меня это и те, кто был у стен Белого дома, и все наши. Это «я» можно начинать от Христа. «Я» — это революция ’17года, «я» — это Пугачёв, Достоевский и так далее. Это единый фронт, который мы представляем собой. Единая энергия, единая сила, единое движение. Каждый — частный случай воплощения нас на этой Земле. Мы — медиумы, проводники этой энергии. Живуче лишь то, что имеет костяк — в государстве это религия, вера, культура. Страна наша на самом деле не развалилась, все осталось по-прежнему, люди ездят куда хотят, живут и воюют на едином пространстве. Формально есть игры верхушки, каких-то местечковых националистов, но всё это кончится очень скоро. Мы были недавно на Украине, нас там очень хорошо принимали, концерты прошли на «ура»… Мы много разговаривали с людьми — и на улицах, и в транспорте, я могу точно сказать: люди ждут только одного: когда произойдёт объединение, потому что то, что мы сейчас имеем, — это нонсенс какой-то…
RF: И каким путем произойдёт эта новая революция? Насильственным?
Е.: Несомненно, насильственным, потому что буржуазия власть никогда не отдавала и не отдаст без крови…
RF: Разве у нас у власти буржуазия?
Е.: Да, потому что ещё брежневский режим был у нас капиталистический, государственный катаклизм, а никакой не социализм, там, не коммунизм. Народ до сих пор находится в заблуждении — кто, например, сейчас к власти пришёл, в результате горбачёвской перестройки. Но и то начинают понимать, насколько я вижу. Если к власти придём мы, будет несколько очень тяжёлых лет, а потом будет диктатура пролетариата…
RF: Какой же нынче пролетариат?
Е.: Это — народ, люди, живущие на минимальную зарплату. Это — ребята, которые приходят на наши концерты.
RF: В фильме Алана Паркера «Стена» показана власть рок-музыки, исполнителя на сцене, над массами: рок объединяет людей в колонны, которые готовы разрушать, убивать. Таких людей можно использовать, чтобы привести к власти кого угодно.
Е.: Да, я согласен.
RF: Это хорошо или плохо?
Е.: Это не хорошо и не плохо. Это нормально.
RF: А если рок-исполнитель приведёт к власти не того человека?
Е.: Это будет его вина. И отвечать за это придётся ему. Вообще — к власти приходит не тот, кого направляют. К власти приходит народ, он выбирает какого-то своего представителя и ставит его у власти. Государство не стоит без иерархии, без определённого стеснения некоторых там… Тем более, такое государство, как наше, потому что наш народ изначально свободен. У нас сложилась необыкновенная языковая культура — такая, какой в мире не имеет ни один народ. Сама речь народа, его мышление носят характер искусства. Это поэзия. В результате человек изначально имеет столь неограниченную духовную свободу, что ежели он ещё имеет свободу физическую, то начинаются анархия и хаос. Что и произошло при перестройке. Поэтому для того, чтобы государство определённым образом существовало, чтобы не допустить тотального разложения, нужна определённая жёсткая схема — полицейской её можно назвать или, там, иначе… Это просто специфика нашего народа, нации. И народ этого желает совершенно однозначно. Потому что сейчас уже везде говорят: когда же придёт сильная рука? Когда же будет порядок наведён?
RF: Егор, тебе не кажется, что при «сильной руке», типа Сталина, тебя бы сразу же расстреляли? Потому что конкретно ты, твои песни — это голос личности незадавленной, свободной изнутри…
Е.: Я представляю собой не личность, а мой народ. И мы себе не принадлежим. Иначе, наверное, я бы в ’85-м просто испугался и перестал делать то, что делаю. Потому что было действительно страшно.
RF: Не мешает ли политическая чехарда твоим творческим планам?
Е.: Нет, абсолютно. Более того, наоборот, помогает. Мы готовим новый альбом, он будет называться «Родина».
RF: Есть ли у тебя песни, написанные с той позиции, которую ты сейчас не разделяешь?
Е.: Есть, множество. В чём была раньше наша задача? Когда ещё при Брежневе мы начали воевать, у меня сомнений не было — бороться или нет. Но ради чего? Не ради демократии. Ради того, чтобы восторжествовали принципы равенства, братства, справедливости. Христианские принципы. У меня не было сомнений в том, что брежневский режим будет ещё долго у власти — во всяком случае, на мой век хватит. И мы решили бить в самые болевые точки — попирая такие священные символы, как «Ленин», «коммунизм» и т. д. Для того чтобы всё работало, нужно было делать всё максимально эпатажно — и мы начали в самой жёсткой форме — с матом, с ненастроенными гитарами… И это сработало в самую «десятку»…
RF: До сих пор срабатывает, будь уверен…
Е.: Я и сейчас считаю, что побеждает тот, кто игнорирует и чужие, и свои собственные законы. Только так можно докричаться. Однако теперь былой «антисоветизм» пребольно бьёт по нам самим — своими последствиями.
RF: Тебе не кажется, что то, что ты сейчас делаешь, как бы отрицает твоё прежнее творчество?
Е.: Есть люди, которые играют по правилам, и есть те, кто попирает любые законы. Если уж совсем обобщать, то мы представляем собой определённую энергию… Мы все, включая наших фанов, — люди, которые играют не по правилам, которые живут поперёк. Это люди, которые могут позволить себе нечто такое, чего не может обыватель, — люди, готовые на подвиг, выражаясь патетически.
RF: Лев Гумилёв, называвший таких людей пассионариями, писал, что такие быстро исчерпывают себя, не успевают пожать плоды своих действий…
Е.: А это неважно, кто плоды пожинает, каждому — своё. Я, например, не желаю плоды пожинать, мне это неинтересно. Пусть этим кто-нибудь другой займётся.
RF: Егор, но ведь раньше ты не пел напрямую «долой Брежнева», например. А в нынешнем творчестве?..
Е.: Нет, конечно, лозунгов у меня и не было, и не будет. Я же сказал уже, что понимаю под самим собой. Я не являюсь автором. Автор — вообще один, быть может, два. У Достоевского, например, и у меня — один, так же как у Лимонова, у Генри Миллера, у Маяковского…
RF: А может случиться так, что лет через пять ты скажешь про сегодняшнее своё творчество то же, что сейчас говоришь о ранних песнях?
Е.: Я был молодой и использовал те символы, которые сегодня использовать бы не стал. Мне уже тридцатник. Теперь я знаю цену слова: сейчас мы пожинаем плоды прежней безответственности — например, даже и ваши вопросы об этом говорят. Вот Роман Неумоев, у него была песня «Никто не хочет бить собак». Там была строчка: «Я подамся в жиды, педерасты, поэты, монахи — всё, что угодно, лишь бы не нравиться вам». Сейчас он спел на концерте в Москве: «Я подамся в попы, коммунисты, фашисты, казаки…»
RF: Тебе не кажется, что это — продолжение старой линии: «При любом режиме я — анархист»?
Е.: Может быть, потому что любой режим как воплощение эволюции — он всегда ущербен, через некоторое время он перерастает в свою противоположность, как это произошло с брежневским режимом. Но это не страшно.
RF: Ты не думаешь, что на твоём энтузиазме, горбе, к власти могут приехать какие-нибудь карьеристы?
Е.: Конечно, могут. Но это неважно. Ведь главное — ради чего всё? Чтобы произошло торжество Правды. Например, то, что Христос имел в виду, не воплотилось в современном христианстве. Всё, что угодно, может произойти… Но важно, что — вот раз не удалось, два не удалось, три… Это не значит, что не нужно пытаться — на сотый раз всё удастся. Есть хорошая цитата Мао Цзэдуна: «Нужно сто раз проиграть, чтобы единожды победить». Так оно и будет.
RF: Красивая у тебя гитара, вся в наклейках — расскажи про неё…
Е.: Ну, она у меня уже года четыре… Это просто видоизмененная «Музима», старая немецкая гитара, вот и всё… Я воспитан на музыке 1960-х, до сих пор её слушаю — и советскую эстраду в том числе. Мне эта эстетика близка, поэтому и гитара такая.
RF: Твои музыкальные пристрастия? Сегодня, например, в нашем городе ещё Джон Маклафлин выступает — не хотел бы послушать?
Е.: Ну, джаз-рок — это вообще не музыка: это недо-джаз и недо-рок. И не Чарли Паркер, и не Колтрейн, и не мы, естественно — какая-то полукабацкая эстрадная музыка, которую играет белый человек. А белый вообще не может джаз играть…
RF: Как ты относишься к творчеству брата?
Е.: Очень хорошо, у нас с братом вообще по всем статьям полный консенсус, и в политическом смысле в основном тоже. Его, к сожалению, не было в Москве во время наших концертов, но он, возможно, будет записываться на нашей следующей пластинке.
RF: Егор, ты сказал, что тебе не нравится ничего из того, что есть сейчас в отечественном роке. НО, помнится, раньше ты хвалил то, что делал Дмитрий Ревякин…
Е.: Сейчас с ним что-то произошло, после его болезни. Человек изменился, и, похоже, необратимо.
RF: Тебе не нравятся его эксперименты со словом, в духе Хлебникова?
Е.: У Хлебникова это всё красиво и работает, а у Ревякина нет. Хлебников понятен. Поэзия должна быть понятна, ясна.
RF: А Кручёных тебе, например, понятен? Нравится его «заумь»?
Е.: Очень нравится. У заумников такой принцип был, что поэзия должна работать на подсознательном уровне, фонетическом… Образ должен быть — как журчание ручья, как птичье пение…
RF: А Ревякин — не как птица поёт?
Е.: Нет, отнюдь. Он поёт как Дмитрий — как его по отчеству? — Батькович Ревякин, который крайне сумбурно и суетливо навалил зачем-то кучу малозначительных, непрожитых слов. Я имею в виду его последние, недавние опусы.
RF: На какой музыке ты сам вырос?
Е.: Это американский гаражный панк 60-х… Мне нравятся такие, например, группы, как МОНКС или СОНИКС.
RF: А из современных групп кто-нибудь нравится?
Е.: Сейчас на Западе, по-моему, идет одна эклектика. Нового ничего не возникает, всё одно и то же… Не в смысле формы, а в смысле содержания — сейчас рок никакого содержания не имеет. А в нашей стране рок изначально был не музыкой, а чем-то вроде религии. В отличие от Запада, где на нём все всегда деньги зарабатывали… Мы представляем собой тоже, скорее, религиозное движение.
RF: А что появится ещё на пластинках из ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ?
Е.: Будет «Русское поле экспериментов». Будут выходить компакты и кассеты. Идея пластиночная на Западе закончилась, а у нас нет системы дистрибуции, и пластинки делать и распространять очень тяжело. «Сто Лет Одиночества» мы выпускали больше полугода. Так что кассеты будут — чтобы люди слушали, а компакты — как бы для искусства.
RF: В этой связи, можно сказать, происходит возврат к магнитофонной культуре, что была у нас прежде…
Е.: Да-да-да, это точно совершенно…
RF: Тебе сейчас приходится больше бывать в Москве или дома, в Омске?
Е.: Много приходится бывать в Москве, очень много дел. Но сочинять я могу только дома. Я живу рядом с лесом, много там гуляю, и вот там всё и сочиняю.
RF: Егор, ты обычно критически относишься ко всем интервью с тобой, которые публикуются в прессе — например, интервью в журнале «Смена»?
Е.: Да я просто не давал этого интервью. Был один человек, который сочинил всё это интервью и отослал его туда. Он мне потом прислал письмо, извинялся, писал, что сделал это в порядке концептуальной акции.
RF: Ну а в третьем номере «Контркультуры» — «Двести лет одиночества»?
Е.: А это я сам писал вообще. Наверное, самое лучшее интервью — это интервью с самим собой. Потому что вопросы задаёшь насущные, на которые хочешь ответить. Хотя вот эта беседа — она хорошая была.
RF: А куда вы двинетесь после питерских концертов?
Е.: Следующее по плану у нас выступление — в Ставрополе. Это будет очередная акция из цикла «Русский прорыв».
На сцене Дворца молодёжи Егор Летов в первый вечер, 2 июля, выступил сольно, «в акустике», во второй — совершил некое «электрическое действо», где приняли участие группы РОДИНА с Олегом Манагером Судаковым и ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ, где в отсутствие лидера Романа Неумоева пел бас-гитарист Аркадий Кузнецов. Набравшиеся ползала питерских панков, собственно, и не ждали от сибирских гостей особой виртуозности, зато рёва децибелов, драйва и кайфа грузили хоть отбавляй, а главное — возникало давно забытое сладкое чувство участия в чём-то безумно запретном. Впрочем, объективности ради следует заметить, что содержание исполненных песен не соответствовало заявленной идеологической установке. Сюрреалистический юмор таких строчек, как «заслуженный господь краснознаменного страха» или «сталинградская битва озверевшей похоти», мягко говоря, не укладывается в каноны социалистического реализма. И — замечательно: слишком уж часто поэты в любезном отечестве норовили наступить на горло собственной песне! Егор Летов — искренний и талантливый человек. Думается, что пока его песни непосредственно не вызывают социальных эксцессов и кровопролития, он, по законам правового государства, имеет право в художественной форме выражать собственное мировоззрение. И если это стимулирует его творчество, то пускай он агитирует хоть за переселение австралийских аборигенов на Северный полюс! Слава Богу, этого недостаточно для всамделишной политической программы…
Но не только оппозиционная и «маргинальная» пресса писала о Егоре и ГО. По привычке к нему обращались и профильные музыкальные издания, в которых часто работали бывшие участники советского самиздата, успевшие ещё в те времена познакомиться с Летовым. Для очень многих из них его политическая деятельность и лихие высказывания были неприятной неожиданностью, Егор и тут пошёл против мейнстрима — большинство других отечественных рок-музыкантов вполне успешно вписались в новые реалии, став их частью.
Именно так все и былоТворческо-политическая автобиография (часть I)
Началось всё в 1982 году. Когда я приехал из Москвы и решил собирать свою команду. Мыслил я следующим образом: предпосылка творчества — это наполнение некоего резервуара, скажем, стакана. Первую половину жизни человек наполняет себя чужой информацией. Но приходит момент, когда она должна хлынуть через край. Вот и я до 1983 года занимался тем, что собирал информацию. Много читал, смотрел фильмы, слушал музыку, изучал философию, разные духовные практики. Но творчество начинается тогда, когда вокруг тебя, вне тебя нет того, что бы ты хотел увидеть или услышать. Я постепенно пришёл к тому, что хотел услышать определённую музыку и определённые тексты. Но так как их в реальности не нашлось, я был обязан их создать сам. Не было в то время группы, которая бы меня удовлетворяла, и поэтому я сам сделал группу, которая меня удовлетворяла.
Сначала группа называлась «Посев»; это было самым эпатажным названием, которое можно было придумать в то время. Мы ещё не слышали тогда панк-рока; такого понятия в нашей среде ещё не было, но когда мы начали играть, то оказалось, что это и есть истинный «гаражный панк». В чисто выраженном виде, ультра-панк.
Вскоре группа распалась. Не то чтобы даже распалась, но просто изменился её состав. Тогда-то и появился «Кузьма» Рябинов, который играет со мной до сих пор. Так родилась группа «Гражданская Оборона». Это название возникло и случайно, и не случайно. Мы перебирали кучу самых эпатажных названий, считая, что сейчас работает только то, что «через край», что носит самый радикальный характер, не вписывается ни в какие рамки. У меня по случайности висел на стене плакат с надписью «Гражданская Оборона». Вот я и предложил в некий момент это название. Все тут же заорали, захлопали. Это название можно было объяснить и логически, как-то ещё, но оно отражало суть того, чем мы являемся и до сих пор.
В течение всех этих нескольких лет я пытался это название изменить. Была версия «Враг Народа», от которой я быстро отказался. Когда мы почувствовали, что вокруг нас начинается коммерциализация нашего творчества, мы тут же решили сменить вывеску. В другой момент был вариант назвать группу «Егор и Опизденевшие». Но в конце концов мы снова вернулись к понятию «Гражданская Оборона».
Когда мы начали играть, эпатаж носил характер чисто футуристический. В первых двух альбомах группа исповедовала чистый абсурд и футуризм. Абсурд как принцип максимального бунта по отношению к логической реальности. У нас даже песня была «Кто ищет смысл». Мы занимались такими разработками в течение нескольких лет. У меня осталось много стихов, не вошедших в сборник «Русское поле экспериментов», которые я собираюсь издать сейчас. Это — сугубо фонетические разработки. Этим же занимался и Кузьма. Тогда были записаны первые альбомы «Поганая молодёжь» и «Оптимизм».
С середины 1985 года наша эпатажная деятельность стала так или иначе носить политический характер. Поскольку реальность была воплощена в определённые политические формы, для её преодоления, для того, чтобы пробить стену, для этого пришлось действовать на политическом уровне, хотя мы к этому тогда ещё не были готовы. Ни сознательно, ни энергетически, никак. Тогда мы записали первые две песни, которые можно считать антисоветскими.
В конце 1985 года грохнул взрыв. Тогда-то нас всех и повязали. Кузьму забрали на два года в армию, хотя он в армию идти не должен был, у него сердечная недостаточность. Меня же отправили в «психушку». Пока не началась перестройка, меня оттуда выпускать не хотели. Там я провёл три месяца.
Я находился на «усиленном обеспечении», на нейролептиках. До психушки я боялся того, что есть некоторые вещи, которых человек может не выдержать. На чисто физиологическом уровне не может. Я полагал, что это будет самое страшное. В психушке, когда меня начали накачивать сверхсильными дозами нейролептиков, неолептилом — после огромной дозы неолептила я даже временно ослеп — я впервые столкнулся со смертью или с тем, что хуже смерти. Это лечение нейролептиками везде одинаково, что у нас, что в Америке. Всё начинается с «неусидчивости». После введения чрезмерной дозы этих лекарств типа галоперидола человек должен мобилизовать все свои силы, чтобы контролировать своё тело, иначе начинается истерика, корчи и так далее. Если человек ломается, наступает шок; он превращается в животное, кричащее, вопящее, кусающееся. Дальше следовала по правилам «привязка». Такого человека привязывали к кровати, и продолжали колоть, пока у него не перегорало, «по полной». Пока у него не возникало необратимого изменения психики. Это подавляющие препараты, которые делают из человека дебила. Эффект подобен лоботомии. Человек становится после этого «мягким», «покладистым» и сломанным на всю жизнь. Как в романе «Полёт над гнездом кукушки».
В какой-то момент я понял: чтобы не сойти с ума, я должен творить. Я целый день ходил и сочинял; писал рассказы и стихи. Каждый день ко мне приходил Манагер, Олег Судаков, которому я передавал через решётку всё, что написал.
В один прекрасный момент я понял, что либо сейчас сойду с ума, сломаюсь, либо мне надо бежать отсюда. Например, когда выносят бачки, мусор, приоткрывают двери. Но бежать только для того, чтобы добраться до девятиэтажки, которая стояла поблизости, и броситься оттуда вниз. В основном так поступали пациентки из женского отделения, которые повторяли этот суицидальный маршрут почти ежедневно. Они ускользали из отделения, добегали до девятиэтажки и бросались. Дальше убежать было невозможно. Сибирь, Омск, морозы страшные.
Когда я до конца понял, что смерть рядом, это и дало мне силы выдержать. Во мне произошло некоторое расслоение. Я понял, что моё «Я» — это не сознание, это нечто большее. Я увидел в некоторый момент своё тело как бы со стороны, тело, которое не только болит, но на части рвётся. А при этом моё «Я» было спокойной светящейся единицей, которая находится где-то рядом с телом, но не то что вплотную с ним не связано, а вообще вечно, и сделать с ним никто уже ничего не сможет. В этот момент я получил самый глобальный опыт в своей жизни.
После этого я начал писать новые песни. Выйдя из психушки, я начал работать, получив твёрдое основание для своей дальнейшей деятельности. Возник цикл «Лёд под ногами майора», «Тоталитаризм», «Некрофилия».
В отношении моего опыта в психушке я бы использовал афоризм Ницше: «То, что меня не убивает, делает меня сильнее». Если это меня не убило, оно сделало меня сильнее. На невиданное количество каких-то единиц измерения «силы души».
После этого я понял, что я солдат. Причём солдат хороший. Понял я также, что отныне себе не принадлежу. И впредь я должен действовать не так, как я хочу, а так, как кто-то трансцендентный хочет. Этот кто-то может быть «народ», «силы», «весёлая наука дорогого бытия». Кузьмы не было, я был тогда один. И один записал все альбомы: «Некрофилия», и «Тоталитаризм», и другие. Все отказывались со мной играть. Со всех музыкантов взяли в КГБ подписки, где они подтверждали, что дела со мной иметь не будут. Я понял, что раз никого нет, надо всё делать одному. Достал инструменты, магнитофон, и на дерьмовой аппаратуре накладками записывал все альбомы. Нет, так нет, надо всё равно дело делать.
Так было до 1988 года. Меня в этом году вторично пытались забрать в психушку. Это было после фестиваля в Новосибирске. На этом фестивале мы решили выступить в качестве группы «Адольф Гитлер». Это был наш первый профашистский концерт.
Тогда уже пошли за санитарами, но…
Именно так все и былоТворческо-политическая автобиография (часть II)
Итак, когда в 1988 году мы дали наш первый профашистский концерт в Новосибирске в качестве группы «Адольф Гитлер» (в её состав входили мои друзья братья Олег и Женя Лищенко, один из которых, к сожалению, недавно умер), меня захотели во второй раз засадить в психушку, и мы с Янкой оказались в розыске. Мы были в «бегах» до декабря 1988 года, объездили всю страну, жили среди хиппи, пели песни на дорогах, питались чем Бог послал, на базарах воровали продукты. Так что опыт бродячей жизни я поимел во всей красе. Где мы только не жили — в подвалах, в заброшенных вагонах, на чердаках… В конце концов, благодаря усилиям моих родителей розыск прекратили и меня оставили в покое — к тому же начинался новый этап «перестройки», и диссиденты уже никому не были нужны. Помимо того, я был уже широко известен, давал постоянно концерты… Тогда, в 1998 году, я опять-таки лично записал альбомы «Так закалялась сталь» и «Всё идёт по плану». Ну а дальше, весь 1989 год мы проездили на гастролях, играли, сочиняли. Тогда возник первый состав «Коммунизма» вместе с Олегом Судаковым и Кузьмой. Наверно, для нас это было самое плодотворное время.
Но в 1990 году я понял, что необходимо либо выскочить из этого потока, либо невиданным усилием воли обратить его в другую сторону, ибо в восприятии нашего творчества началась самая настоящая инерция, имеющая к тому же самый коммерческий характер. На концерты начали ходить определённые люди, знающие, что они увидят… Тогда мы решили сменить всё: мы разошлись, распались. В течение лета я в одиночку записал альбом «Прыг-скок». Я считаю, что сама песня «Прыг-скок» — одна из лучших вещей, что я сделал в жизни. Она возникла почти как шаманский ритуал: мы решили с Кузьмой провести трансцендентный опыт, включить огромную бобину на девяностой скорости и играть в течение многих часов беспрерывно. И часа через четыре из меня пошли, как из чудовищной огромной воронки, глубоко архаические слова — слова, рождённые даже не в детстве, но в том состоянии, которое существовало даже до моего рождения. И эти тексты я едва успевал записывать — из меня шёл и шёл поток… Я не знаю, где я в действительности находился в то время. В результате такого страшного опыта вышла эта песня — «Прыг-скок».
После этого начались мои метафизические поиски, которые продолжались до 1992 года. Я разрабатывал те принципы, которые были заложены в песне «Прыг-скок», и доводил их до полного логического завершения. Таким завершением явился альбом «Сто Лет Одиночества». Эти поиски были связаны с ЛСД, с медитацией, с дыханием и со всевозможной трансцендентной работой. Окончание этого периода совпало с октябрьскими событиями. Тогда мне окончательно стало ясно, что нужно опять возвращаться в жизнь, в реальность. Дело в том, что мы стали уходить в такие области, которые требовали всё более и более углублённого мистического опыта. Следующим шагом после «Ста Лет Одиночества», о котором я подумывал, мог быть уход в горы, в леса, и дальнейшее занятие духовной практикой. Однако события 1993 года поставили меня на место, заставили устыдиться собственного индивидуализма. Когда мы приехали в Москву и увидели то, что происходило около Белого дома, то поняли — наше место здесь, среди людей. Мы должны теми методами, которые нам даны, всеми нашими знаниями, всей нашей энергией работать на благо этого общества. Поэтому я окунулся в политику, принял участие в акции 19 октября 1993 года, когда познакомился с Александром Дугиным и другими замечательными людьми. И не собираюсь это дело прекращать.
Я никогда не симпатизировал демократам, то есть буржуям. Та война, которую мы вели в 1987 году, была в первую очередь борьбой трансцендентной. Дело в том, что у меня всегда было стремление довести ситуацию до предела, до того момента, когда тебе угрожает смерть. Добиться того, чтобы сама реальность, эта тотальная чудовищная тирания «князя мира сего», предприняла активные действия для твоего уничтожения. Ибо только в этом состоянии ты можешь проверить, действительно ли ты чего-то стоишь, чего-то можешь, — в состоянии войны, когда ты на волоске. Любая власть — это тираническая Система, осуществляющая произвол во имя «князя мира сего». Тогда это была брежневская, «коммунистическая» система. Нужно было действовать настолько эпатажно, чтобы им не оставалось ничего другого, кроме как начать тебя сажать, убивать и так далее. Поэтому мы сразу стали петь издевательские песни про Ленина, коммунизм, и это было не что иное, как подсознательное стремление довести ситуацию до полного завершения. Конечно, мы пели не ради того, чтобы восторжествовала какая-то демократия или чтобы у нас настал капитализм. Про это даже речи быть не может. И нам, собственно, удалось то, чего мы хотели, другое дело, что сейчас это косвенно по нам очень сильно бьёт.
Безусловно, моё занятие политикой не только не противоречит, но чем дальше, тем больше помогает метафизической стороне моих поисков. Я понял, что сам отход от реальности можно уподобить одному из путей реализации в буддизме. Там есть путь личного спасения и путь спасения коллективного. Мне нужно было несколько лет идти по пути личного спасения и во многом пройти его, чтобы понять, что это — не мой путь. Я бы мог этого добиться, но я выбрал именно второй путь, путь коллективного спасения, потому что это — глобальная единственная истина, ибо путь личного спасения не просто тупик, он ведёт в места гораздо более страшные. Это я знаю как человек, испытавший этот путь. Это — путь одиночества.
Егор Летов
Егор Летов. «Гражданская Оборона»:То, что мы всё время делали, — это попытка не победить, а хотя бы выстоять
В происходящее верилось с трудом. Ещё бы — вечный и великий оппозиционер, крутейший панк, главный «политик» русского рока — Егор Летов приезжает на гастроли, спокойно даёт интервью телеканалу, разговаривает с прессой. А ведь ещё несколько лет назад такое и представить себе было невозможно. ГО избегала больших залов (там слишком много «чужих»), категорически не общалась с официальной прессой, а уж услышать эту омскую группу по телевидению или радио — это вообще нонсенс. Но времена меняются, люди тоже. Изменился и Егор. Немного, но изменился. Жаль только, что собравшиеся 17 ноября в ДК им. 50-летия Октября поклонники ГО этого понять не смогли, а точнее, не захотели. Естественно, что на таких концертах 99 % зрителей — не просто слушатели, а свидетели и участники некоего энергетического обмена. А энергия била через край. Классно, конечно, когда все вместе и все эмоции на длине одной волны, но зачем же при этом буйствовать и крушить мебель вокруг себя? Я, например, очень хотела услышать «Свободу» и «Евангелие» из последнего альбома ГО «Сто Лет Одиночества», о чём и сказала Егору после концерта. Мне объяснили, что вот Манагер (Олег Судаков. — Е.Н.) и Кузьма (Рябинов. — Е.Н.) — они тоже хотели сыграть эти песни, но… «„Мы как посмотрели, какой народ в зале“, — сказал Егор, — ужас, новых песен решили не петь». И очень жаль. Поскольку новый альбом ГО «100 Лет Одиночества» — глубокая философская работа, на этот раз лишённая политических лозунгов. Это размышление о свободе выбора, свободе полной, свободе, за которую платят страшную цену. В нём одиночество и душевная тоска, смерть (альбом навеян смертью Яны Дягилевой. — Е.Н.) и воскресение. Метафорические бессюжетные картины выстраиваются в ряд мозаичных образов и действуют на подсознание, эмоции. И музыка тоже заслуживает особого внимания. Правда, в разговоре Егор несколько раз подчеркнул, что их музыка нарочито примитивна, поскольку у ГО музыка — только средство борьбы. Но в последнем альбоме музыка — равноправный участник творческого процесса. При записи был использован ряд новых инструментов — скрипки, флейта, клавишные. В музыкальный рисунок вплетены и всевозможные эффекты — синтезаторные переливы, электронные шумы. Всё это в совокупности — музыка, текст и даже картина — обложка альбома являет собой репродукцию иконы «О отшествии преподобнаго в пустыню от славы человеческия» работы Егора Летова и Кузьмы Рябинова — производит очень сильное впечатление. Но этого мы с вами, уважаемые господа, лишились. А получили — скомканный концерт (увы, нехватка времени), ужасный звук и испорченное настроение организаторов. Игра музыкантов была, скорее, попыткой обхитрить самих себя или звукорежиссёров, чтобы сквозь гитарный рёв, треск и шум прослушивались хоть какие-то аккорды и хоть какие-то слова. Но публике этого вовсе не требовалось. Тексты песен и так все знали и пели — вместе с Егором и даже за него. Что ж, «оттянулись», как смогли. Как говорится — каждому своё. Остаётся надеяться, что ущерб всё-таки будет возмещён, Егор приедет весной, и общение наше будет более успешным. А тогда времени для разговора было мало — в девять вечера музыканты уезжали в Москву. Но на несколько вопросов лидер ГО всё же ответил:
— Егор, почему вы вообще решили вместе собраться и песни сочинять?
— Ради чего мы группу собрали? Да потому, что хочется услышать что-то новое. Так как вокруг нет ничего стоящего, сочиняешь сам то, что хочешь услышать. Я сам создал группу, которая мне нравится.
— То есть ты самодостаточен?
— В конечном счёте — да. Я от своих песен получаю удовольствие, ставлю кассету — и мне хорошо. Я слушаю «Сто Лет Одиночества» и плачу. Я понимаю, что это шаг…
— И как оно — сочинять? Тяжело?
— Конечно, сочинять — мучительное состояние. Мы вообще-то не являемся авторами в широком смысле слова, а скорее, проводниками, медиумами.
— То есть вы доступными средствами передаете некую информацию, идущую откуда-то извне?
— Точно. Ведь как я пишу — я вхожу в определённое состояние, и через меня проходит некий информативный поток. Это даже вдохновением назвать нельзя, это нечто другое. Начинаешь мучиться, болеть, несколько месяцев, полгода — не можешь спать, есть, ничего, доходишь до состояния, когда просто сходишь с ума. Это напоминает ситуацию, когда решаешь сложную задачу и никак не можешь решить, и вдруг в некий момент видишь: ответ-то лежит на полке, и неожиданно получилась песня.
— Вот как, оказывается, тяжко рождается искусство.
— Нет, мы не занимаемся искусством с точки зрения эстетической. У нас музыка нарочито примитивна. Рок для нас — это средство борьбы, шок, эпатаж, революция, прорыв в запредельный уровень. А если рок не революция (как у нас сейчас) — это уже, извините, эстрада, попс, это MTV… А ради искусства — уж лучше спортом заниматься.
Ну ладно, песни ГО — это средство борьбы. Но вышла книга «Русское поле экспериментов». В ней стихи Яны Дягилевой, Кузьмы Рябинова и твои. Интересно, как ты оцениваешь свои стихи. Мне, например, слышны в них отголоски поэтов Серебряного века, опоязовцев, обэриутов…
Так получилось, что обэриутов я поздно начал читать, уже после того, как многое сам написал. Введенского я для себя открыл году так в 89–90-м, не говоря уж о Кручёных и других. Я просто не знал этих поэтов. А откуда узнать — из статей наших ругательных, что ли?
Ну а что касается перекликов с ними — я вообще считаю, что в течение всей истории существования человечества есть несколько архетипов авторов, имеющих определённое состояние сознания. Кто видит мир и мыслит определённым образом, тому приходит на ум какая-то система образов — вневременных, внеэмоциональных. Вот так это и происходит.
— Это всё очень интересно. А что будет дальше?
— Дальше? Дальше будет новый альбом. Он называется «Родина». В него войдут наши новые песни и некоторые советские, к примеру, «На дальней станции сойду». Может быть, брат мой будет помогать. Между прочим, я рок-музыку услышал в возрасте 8 лет благодаря ему. (Старший брат Егора Сергей — авангардный джазовый саксофонист, у них с Егором прекрасные отношения — «полный консенсус по всем статьям» — в человеческом и политическом плане, что, увы, для Егора важнее.) Вот сейчас в Москву — записывать, а весной, быть может, к вам опять приедем — привезём новые песни.
— Что ж, спасибо, Егор, и за концерт, и за беседу. Надеюсь, твоя новая встреча с Воронежем не будет столь сумбурной. И — доживём до весны.
Я всегда был коммунистом
О нём говорят разное, одни с пренебрежением и плохо скрываемым раздражением, другие с фанатичным блеском в глазах. Не являясь ни тем ни другим, я просто сделал попытку, может быть, и не слишком удачную, разобраться, что же это за человек такой — Егор Летов. А насколько это получилось, судить уж вам.
Егор Летов. — Наша акция «Русский прорыв» — это попытка сплотить всю оппозиционно настроенную молодёжь на всех просторах нашей Родины, и, разумеется, это пропаганда наших взглядов. Конечно, властям это не нравится. Запрещали наши концерты в Москве по политическим мотивам, в других городах тоже бывало сложно. Но мы не собираемся отступать. Ведь мы не занимаемся шоу-бизнесом, как некоторые наши рок-звёзды, и мы привыкли к этому.
И я хотел бы заявить следующее: сейчас в некоторых средствах массовой информации просочились слухи, что я отошёл от коммунистических идей. Так вот — это неправда. Я всегда был коммунистом, я никогда не разрывал отношений ни с Анпиловым, ни с Баркашовым: более того, я считаю Анпилова самым подходящим для России в настоящей ситуации политическим деятелем. Запиши это обязательно.
ТП: Это ваши последние концерты?
Е. Л.: Да, последние в этом году. Потом вернёмся домой, будем репетировать, записывать свой новый альбом, который будет называться «Родина». В общем, пойдут обычные трудовые будни.
ТП: Твое отношение к религии, Богу…
Е. Л.: Я уже говорил об этом, но… В моём понимании истина начинается там, где кончается любая религия.
ТП: А какой путь спасения ты выбираешь — коллективный или частный?
Е. Л.: Я выбираю коллективный. Конкретно это в моих песнях. Я ведь давно уже честно сказал, что всех спасаю. Другое дело, что сейчас надежды почти не осталось.
ТП: И всё же, что в будущем?
Е. Л.: В будущем? Наша коммунистическая революция, разумеется.
ТП: А что ты вкладываешь в понятие «коммунистическая»?
Е. Л.: Если очень коротко, то это «русский коммунизм».
ТП: По Бердяеву?
Е. Л.: Да, так можно сказать.
ТП: Если вернуться к идее спасения. А что делать с теми, кто не хочет спасаться?
Е. Л.: Да, я по-разному думал, даже жалел их. А сейчас считаю, бить их надо. Если не понимают люди, что с ними ещё делать?
ТП: Скажи, если революция произойдёт и победит, то что будешь делать ты? Или же принцип «я всегда буду против» не сработает?
Е. Л.: Честно скажу, не знаю. Как-то и не думал об этом, дожить надо сначала. Хотя, наверное, буду заниматься своими делами. Но пока это не главное.
ТП: А что для тебя сейчас главное?
Е. Л.: Самое главное, это чтобы победила наша власть, только это.
ТП: Если отвлечься от политики, то такой вопрос. Многие, наверное, спрашивают: ты панк, конкретно, или нет?
Е. Л.: Понимаешь, что считать панком… Ведь, скажем, на Западе все настоящие панки, да все неформалы выступают против капитализма, против существующей системы. А у нас? Подожди, я скажу. У меня это просто в голове не укладывается. Как можно называть себя панком или хиппи и при этом поддерживать капитализм, поддерживать Ельцина? Я этого не понимаю, как такое вообще может быть.
А возвращаясь к вопросу — панк я или нет то в смысле противостояния, вхождения в оппозицию к существующему режиму — я панк, конкретно.
ТП: Скажи, твои музыкальные вкусы не изменились?
Е. Л.: Да нет. По-прежнему слушаю советскую эстраду всех годов и грандж, старые группы 60-х годов.
ТП: А как ты относишься к своим поклонникам, проблем не возникает?
Е. Л.: Бывает, конечно, но ведь они же все такие же, как я. Поэтому отношения нормальные. Я люблю письма писать, например. Люблю, когда мне звонят. — Но, извини, я устал очень из-за концертов, и вообще. Отдохнуть бы немного. Давай на этом закончим.
Конечно, я понимаю, что гораздо легче читать интервью с какой-нибудь поп-звездой о том, какой марки лимузин был ею приобретён после поездки в Штаты. Но что есть, то есть. Остаётся добавить, что разговор этот состоялся в Новосибирске почти сразу после концерта.