Егор Летов:На Западе живых уже не осталось…
Мы хотим предложить нашим читателям не совсем традиционный, спорный материал — сокращённую запись беседы с омским музыкантом Егором ЛЕТОВЫМ (лидером рок-группы «Гражданская Оборона» и движения «Русский прорыв»).
Егор Летов — безусловно, яркая личность в русском роке. В 1993 году он открыто заявил о своих коммунистических и патриотических убеждениях. Тогда же было создано движение «Русский прорыв», в которое помимо «Гражданской Обороны» входят рок-группа «Инструкция по выживанию» и рок-группа «Родина». В октябре 1993 года Егор Летов выступал у осаждённого Дома Советов, а в 1994 году — на первомайском митинге у МГУ.
В отличие от других наших «рок-бунтарей», Летов отказался участвовать в собственной распродаже, и, может быть, поэтому, несмотря на огромную популярность среди молодёжи, его имя практически исчезло со страниц «демократических» газет и экранов телевизоров.
С Егором Летовым беседует Дмитрий Аграновский, студент МГУ.
Д. А.: Первый вопрос, конечно, про обстановку в стране.
Е. Л.: Обстановка плачевная, очень удручающая. В течение 10 лет перестройки и всего того хаоса сменился менталитет нации, народа. Это — самое страшное и самое главное. Торжествуют энтропия, разложение сознания, разложение умов, причём в первую очередь следующих поколений, тех, которые идут за нами. Обычно действенная связь — это деды — внуки, а отцы выпадают. У нас сейчас произошёл разрыв этой связи, следующее поколение, которое идёт за нами, выпало полностью. Оно занимается торговлей в коммерческих ларьках, это лакеи. Поколение лакеев, потерявших даже малейшую связь с культурой, которая была до них. Не только с советской культурой, а вообще с русской культурой, национальной культурой. Поэтому сейчас приходится говорить о том, что когда у них появятся дети, то крепить связь нам придётся именно с ними.
Д. А.: А нынешнее поколение уже потеряно?
Е. Л.: Да, нынешнее поколение потеряно абсолютно.
Д. А.: Сейчас одна из главных мыслей, которую телевидение и «демократические» газеты пытаются людям вбить в голову, — всё, капитализм пришёл навсегда, Советский Союз разрушен навсегда, вы ничего не сможете сделать, сможете только приспособиться. А вот я был на встрече с Юрием Власовым, и он говорил, что ничего ещё не потеряно, что все государственные структуры можно восстановить, если к власти придут патриоты. Вообще я считаю, что всё, что происходит после 1985 года, — это должно было произойти в той или иной форме, чтобы люди поняли, что они имели и что потеряли. Мы сами и Белый дом в 1991 году ездили защищать, и за Ельцина голосовали, потому что тогда это было совсем по-другому.
Е. Л.: Мы тоже начинали с самого крайнего ультраантисоветизма, потому что демократия, как и Америка, являла собой некий миф. Мифология должна быть воплощена для того, чтобы быть развенчанной, но цена, которая за это заплачена, столь чудовищна… Мы сейчас находимся в критической точке, когда к власти приходят правые, национал-капиталисты. И я считаю, что это всё-таки не так плохо, потому что это некий шаг вперёд. В данном случае, с точки зрения интересов нации и страны, потому что это будет наведение какого-то порядка, ну и, разумеется, я надеюсь, что страна будет восстановлена в границах недавнего времени.
Д. А.: Я-то думаю, что будет несколько по-другому. Люди сейчас нахлебаются капитализма и рынка по уши. Мне кажется, что если провести честные выборы, то больше всего голосов наберут коммунисты. А ситуация действительно критическая, переломная. Если в страну пойдут западные инвестиции, то положение законсервируется, и лет через двадцать от России ничего не останется, кроме территории, — ни суверенитета, ни народа. И тогда уже будет поздно что-либо делать. А без Запада, без его денег режим долго не продержится. Поэтому от наших властей сейчас можно ожидать чего угодно. А оппозиция, на мой взгляд, к этому не готова.
Е. Л.: Мы не готовы, я не обольщаюсь. Трудно об этом говорить конкретно, можно порассуждать, конечно, кто как будет действовать… Я могу судить только, как это будет воспринято народом. Могу точно сказать, что народ будет сейчас пассивен, потому что последние пассионарии, я думаю, в Белом доме сгорели.
Д. А.: Народ пассивен не по этой причине, а потому что, во-первых, плохо понимает обстановку, во-вторых, не дошёл ещё до ручки, а в-третьих, у него нет вождей и чёткой организации. В 17-м году в этом смысле было гораздо проще.
Е. Л.: Разумеется, но самое главное — это то, что нет пассионариев. Пассионарии — это те комиссары, которые возглавляют полки. Их в настоящий момент настолько мало, что для того, чтобы собрать хотя бы минимальную партию, нужно я не знаю какие прилагать усилия. А для того, чтобы они появились, необходимо, чтобы идея выкристаллизовалась в чёткую идеологию, как у коммунистов перед 17-м годом. И должна быть создана определённая иерархия по типу армейской. Этим мы сейчас и занимаемся, мы создаём новые кадры на местах, мы создаём новых лидеров, которые способны вокруг себя группировать людей. И они находятся! Первый раз, когда мы, собственно, начали это дело, я иллюзий не питал, я считал, что наше дело проигрышное. Когда я сделал своё первое коммунистическое заявление, это вызвало шок, от нас сразу больше половины «интеллектуалов» — хлоп! — и откатились. Но тут же начались звонки. Звонили от солдат в казармах до ветеранов: «Молодцы, ребята, только держитесь, вы молодые, на вас вся надежда». В Ленинграде ко мне приходили ребята из фонда Романова, которые ищут могилы незахороненных солдат, на свои средства хоронят, пожимали руку… Люди идут на наши концерты и идут не музыку слушать, а ради определённой энергии, которую они у нас на концертах получают. Я думаю, то, что мы собираем залы в наше столь «неконцертное» время, свидетельствует, что всё не так плохо. Процесс пошёл.
Д. А.: Пассионарных людей всегда очень мало, а сейчас и говорить нечего. Надо, чтобы за нами пошли люди не только активные, а чтобы из очереди вышли, чтобы вышли те, которые привыкли лежать на диване и смотреть телевизор.
Е. Л.: А они так и будут. Они всегда лежали и будут лежать. Дело в том, что такие люди всегда сидят дома и смотрят, кто победил на улице. Как это было во время октябрьских событий в 93-м — все смотрели, вся эта масса обывателей, и ждали, кто победит… Почему мы проиграли в октябре? Потому что не было роздано оружие и не было чёткой организованности. Лидеры у нас подкачали. Если бы в тот момент омоновцы знали, что сейчас по ним пальнут из гранатомёта — и конец их судьбе и жизни за 300 долларов, или сколько им там платили, наверное, призадумались бы. За какую-то идеологию «демократическую», за рынок никто умирать не станет.
Д. А.: Сила пока на стороне власти.
Е. Л.: Власть только центр контролирует. Во время октябрьских событий в Белом доме возникла такая идея: кто-то из депутатов предложил срочно вылететь в Новосибирск. Перенесли бы туда столицу, перерубили бы магистраль, нефтепроводы, газопроводы, и всё решилось бы в течение пары месяцев…
Д. А.: Положение в стране ухудшается без конца и края. Поэтому есть у коммунистов все шансы. А организации не видно.
Е. Л.: Мы сейчас воспитываем новое поколение пассионариев, создаем партию, которая по-настоящему будет действовать. Поэтому нас так ненавидят и всеми мерами борются с нами, вплоть до откровенной лжи. Вот, например, недавно по радио говорили о том, что «Русский прорыв» распался и что мы отказались от сотрудничества с Анпиловым и Баркашовым. Я заявляю, что это откровенная ложь! Нам не удавалось устроить ни одного концерта в течение всего времени в Москве, так как было сверху указание — никаких концертов для нас. Чёрный список. Вообще ценность движения определяется его способностью действовать. За нами пойдут люди, если они увидят, что мы делаем своё дело честно, что мы не подведём и не предадим. Вот так. Поэтому у нас есть определённый авторитет у разных возрастов — потому что мы делаем это честно и на всю катушку.
Д. А.: А вы не боитесь стать для нынешнего режима мишенью, чтобы на вас показывать, а при случае — спровоцировать на что-нибудь, и под это дело окончательно всё задавить?
Е. Л.: Им пока это невыгодно. Мы сразу станем героями, даже не просто героями, а супергероями, типа Талькова. Кто такой был Тальков? Это вообще какой-то попсовик, который «Памяти» симпатизировал, только и всего. К тому же не будет нас, так появятся новые. В драке нельзя уступать. Побеждает сильнейший. Главное — действовать, можно, конечно, ошибиться, но это не значит, что не надо пытаться. Мао хорошо сказал, что нужно сто раз проиграть для того, чтобы один раз победить. Ну проиграли мы, может, и то, что мы делаем сейчас, тоже проиграем. Но какое-нибудь следующее поколение, учтя наши ошибки, сделает так, как надо. А надо всё разработать, пусть даже ошибиться для того, чтобы все это поняли.
Д. А.: Мне хотелось бы у тебя про КПРФ спросить. Готовая структура, известная всем, и название у неё лучше не придумаешь, отражает всю идеологию. Надо, чтобы люди в ней видели серьёзную партию, а не кучку экстремистов. Партию, которая может и на выборах победить, и в революции.
Е. Л.: Если Зюганов придет к власти, то он, я думаю, немногим от Ельцина будет отличаться. Этот человек отрицает революционный подход.
Д. А.: Но на сегодняшний день он хоть как-то политизирует массы, этих самых обывателей.
Е. Л.: У меня вообще позиция другая. У меня самый категорический принцип. Я не считаю обывателя за человека. Те, кто хладнокровно смотрел на расстрел, — это не люди, с ними можно делать всё, что угодно, их уже не политизируешь. Массы выбирают всегда Сталина, вождя, идея эта просто очевидная, я знаю по концертам. Как я строю концерт? Концерт должен быть насилием над ними. Если ты оказываешься слабее их, они начинают кидать в тебя бумажки, всякую дрянь, кричать: «Пошёл вон!» — понимаешь? И нужно сделать так, чтобы они действовали, как ты хочешь, они приходят на концерт именно за этим, чтобы получить энергию — сильную, солнечную энергию, мощную. В политике то же самое, поэтому побеждает всегда экстремист. Ленин действовал отнюдь не как меньшевик, а самыми жёсткими радикальными методами. Просто так свою власть буржуазия не отдаст. А ведь революция совсем не обязательно кровавая, она может быть и «бархатная». Это просто резкая смена одного строя на другой. И вообще главная революция начинается уже после прихода к власти. А без революции, путем эволюции, медленного перетекания из капитализма в коммунизм пройти невозможно. В лучшем случае получится какой-нибудь шведский вариант.
Д. А.: Коммунизм — это не экономика, можно хоть всю экономику сделать государственной, коммунизм от этого не появится.
Е. Л.: Для коммунизма нужна нравственная чистота. Наверное, это самое главное. Коммунизм — это вообще самая человечная идея, самая естественная. И вот момент очень важный: не обязательно, будет светлое будущее или не будет, дело в том, что нужно пытаться.
Мы здесь отстаиваем великие человеческие ценности перед огромной Вселенной, бесчеловечной, бесчувственной, безжалостной. Сейчас мы проигрываем на всех фронтах. На Западе уже живых не осталось. Единственное место, где ещё что-то возможно, — наша страна, народ наш сильный, отстаивающий высшие, именно человеческие ценности перед этой механической муравьиной цивилизацией, которая сейчас существует.
Сейчас нас теснят в родном доме. Если нас не будет, миру вообще конец. За нами остался кто? Третий мир, который на нас только молится. Все эти порабощенные народы, давно купленные и проданные. Единственное, что мы можем, — удержать наш фронт, где мы пока терпим поражение за поражением.
Почему мы так легко проиграли? Потому, что во времена Брежнева было долгое прозябание, «повышение материального благосостояния». Народ потерял мужественность, менталитет воина, солдата. Сталин в своей политике был прав. Он поддерживал такое состояние народа, которое позволяло ему в любой момент времени взять автомат, чтобы защищать нацию, государство, коммунистическую идею и побеждать.
Самое главное — разграничить систему ценностей коммунизма. Для меня коммунизм — это система ценностей: боевых, воинских, это постоянное преодоление, нет, преодолевание среды, стихии, энтропии, смерти. Никогда мы, видимо, окончательно одолеть эту силу не сможем. Просто надо все время стараться сделать как можно лучше.
Коммунисты потому проиграли, что забыли, что коммунизм — это Царство Божие на Земле, а не место, где всё бесплатно и можно не работать, халява. Коммунизм — это состояние ума, сознания, скажем так. Вот как в «Чевенгуре» у Платонова. Почему в Чевенгуре проиграли? Потому, что хотели добиться такого некоего неподвижного состояния, когда коммунизм — дело завершённое.
Д. А.: Помнишь, у ранних Стругацких: жизнь — это борьба. Условия меняются, а борьба остаётся, уже на другом уровне.
Е. Л.: Я недавно перечитывал «Гадких лебедей». И в какой-то момент книгу захлопнул, бросил. Отвратительно. Где-то в середине 60-х годов у Стругацких началось торжество эгоизма, особенно в «Граде обреченном» — коммунист и фашист — главные герои, ну такие гады, а Изя Кацман, который так живо описывается, всё время жрёт, брызгается, женщины его любят, — вот это вам строитель Храма. Или те же «гадкие лебеди» — некие мутанты, «демократы», пришли к власти, устроили вокруг себя фашизм, а вы, все остальные, — не люди.
Д. А.: Мы у вас детей отнимем, а вы все сдохнете.
Е. Л.: Да, вот так оно всё в жизни и вышло, буквально, они сейчас детей отняли! Однако главное сейчас — не впадать в грех уныния. Пора собирать разбросанные камни, разгибать спину, вставать с колен. Мы обязаны сейчас выстоять — во имя грядущих поколений, во имя грядущей победы, грядущей национальной революции.
Апрельские тезисы
Краса красот сломала член
И интересней вдвое стала
И сразу сделался влюблён
Влюблённый уж немало.
Здравствуй, читатель, не дорогой и уж никак не уважаемый. Хорошо ли тебе? Хорошо. Очень ХОРОШО. ПРЕВОСХОДНО. Ну и что же ты наделал, натворил, наваял, навонял за все эти годы, за все эти жизни, за всё это ТВОЁ? Вот ты и пришёл к власти, залез, б…, на трон, человече. И что? КАКОВО?
Без нашего брата, зараза, который единственно и безусловно тебя поддерживал, содержал, дисциплинировал и вдохновлял, дорогой мой сраный друг. Народ.
Чего тебе надобно, старче? Так а чё ответишь ты мне. Знаю, что ты мне ответишь. СЛЫХАЛ.
Всю историю «нашего» человечества кто прёт на своём горбу? Ты ли, б…, разукрашивающая слониками хижину дяди Сэма? Очередной Кусто, что повергает нас в изумление, проплывая в своём акваланге по твоей суверенной территории, шлепая ластами через твою прихожую? Листьев ли, и в гробу сверкающий очками и пестреющий подтяжками? Может быть, Йоко Оно какое-нибудь?
Да не.
Не удастся вам приручить человечество — мы его пропьём, прое…м, просрём и спасём. СПАСЁМ. Как это уже бывало не единожды. Ибо такие мы, как Маяковский, Достоевский, Мисима, Христос и Тарковский и иже с ними хохотали, хохочут — ваше преосвященство — и БУДУТ до полного твоего выздоровления.
Надо ли объяснять? Почему ты читаешь сие, и вообще здесь оказавшись случился?
Мы, когда начинали — что начинали? — ВОЕВАТЬ НАЧИНАЛИ, с тех пор воюем, хороним, подыхаем и ВОЮЕМ. А для тебя что есть война? Знаешь ли ты, помнишь ли ты, — что на свете есть самое главное? Война — это не слезоточивые матери, не гробы, не новости по телевизору, Война — это всё, что ты своим мутным зраком не можешь, НЕ СПОСОБЕН УЗРЕТЬ, то, что тебя, твою семью, твои огороды и гонорары давит вселенским кулаком.
Смотрел ли ты кино «Застава Ильича»? Ознакомился ли ты с ним?
Ну и чё. Ну и ничё. А дело в том, что объяснять вам приходится, ТЕБЕ — ВСЕ, причем то, к чему ты стремился, что ты созидал, крепил, возводил, отвоёвывал — притом без малейшего твоего ведома, дорогой читатель, чтоб тебе густо было.
Егор Летов: Я — не рок-музыкантОн, скорее, рок-политик…
Для людей, любящих рок, здание, в котором происходит общение с музыкой, не имеет значения. Важна не атрибутика, а то, что ты получаешь. Люди приходят на рок-концерт пообщаться. А что, как не общение, даёт рок? С музыкой, в конечном счёте с людьми, её создающими. Можно сказать, рок-н-ролл — это большая тусовка. (Не знаю, почему некоторые от этого слова комплексуют.) Тусовка, какой она зародилась и какой живёт сегодня. Впрочем, не все считают, что рок сегодня жив.
Известно, что в своё время Джим Моррисон сказал фразу, ныне являющуюся едва ли не фразеологизмом, который разные люди используют в разных целях: «Рок-н-ролл мёртв». Он отвечал на вопрос «Что ты под этим подразумеваешь?» нечто вроде: «Рок — это бунт, который дал толчок молодёжи для выражения своей солидарности, своих принципов и идей. Такого рока уже нет».
Это сказано было ещё в 60-х годах. Что современный рок сегодня? И опять же кто-то из звёзд сказал: «Рок сегодня не есть рок вчера. Рок, как музыка, был и остаётся. Рок как явление жизни — умер».
Такое вступление понадобилось мне для того, чтобы я могла точнее передать принцип беседы с Егором Летовым — солистом общеизвестной в России и СНГ группы «Гражданская Оборона». Не сомневаюсь, что для любителей, отдающих дань почтения русскому року, эта группа стоит на почётном месте. Самобытность музыки и текстов даёт о себе знать. Но слушать музыку и общаться с людьми, несущими её в массы, — разные вещи. Всегда интересно знать, как думает о том деле, которым он занимается, человек, которого ты если не любишь, то хотя бы уважаешь. Что думает Егор Летов?
— Первый вопрос будет такой — почему вы один, без группы?
— Я с самого начала так начинал — акустика, электричество. Есть групповые концерты с группой, есть акустика. Это разные вещи, так что… Меня пригласили на акустику.
— Посещение нашего города — что-то вроде турне?
— Нет, конечно. Мы сейчас записываем альбом. Это в наших планах — работа над серией альбомов. А в Иркутск нас пригласили наши друзья, я с удовольствием приехал.
— Какой вы человек?
— Не знаю. Это или очень долго говорить… Вы что имеете в виду?
— Как вы себя оцениваете?
— Разумеется, очень нехорошо.
— Почему?
— Знаете, я считаю, что песни пишутся только тогда, когда человек собой не удовлетворён.
— Когда вы пишете песни, вы действительно думаете о том, о чём поёте?
— Нет, я не думаю. Песни создаются не от интеллекта, я считаю. Не от сознания. От чего-то другого. У Хлебникова есть стихотворение «Когда конь умирает — дышит. Когда умирают боги — солнце гаснет. Когда умирают люди — поют песни».
— Типа «поэту нужно страдание». Так?
— Да, что-то вроде. Хотя я не мазохист, конечно.
— Вы себя считаете больше поэтом или музыкантом?
— Я больше поэт, несомненно. Более того, я не занимаюсь искусством вообще. То, что я делаю, не искусство. Это, скорее, из области секты, создания новой религии. Всё, что мы делаем, — это создание новой цивилизации. А она, не то что наша, но и на Западе закончилась. Наша попытка — попытка создания её. Даже не цивилизации, а новой, живой культуры. Моя здесь задача — сделать максимально всё, чтобы этот процесс ускорить.
— Как вы видите рок будущего?
— Считаю, рок закончился. Его нет. Его нет уже очень давно. На Западе его нет с 70 года. У нас — где-то с 88-го. А я застал ещё то время, когда рок у нас был действительно живой.
— Рок в вашем понимании что?
— Скажем так: каждое десятилетие возникает определённое движение молодёжи, которое воплощается через что-то: поэзию, музыку, искусство… Каждый раз что-то, что чего-то стоит — это нечто, выходящее за определённые рамки. Это всегда шаг влево, какая-то ломка. Что сейчас сделали панки на Западе? Создали новую волну, что сейчас называется попс. Через года три, когда возникает новая волна, цивилизация приспосабливает её к себе, съедает.
— То, что произошло с роком?
— Да, конечно.
— Вы говорите, рок — это война. Почему вы стали заниматься этой «войной»?
— Сейчас большинство вопросов возникает о политике. Почему мы занимаемся политикой? В обществе сегодня образовалась определённая ниша, возникла ситуация, когда политикой стали заниматься люди, с ней не связанные. Политика — дело профессиональное. А сейчас нет добровольцев, которые бы этим занимались профессионально. На их место выходят кто? Писатели, публицисты, рок-музыканты… Я и наша компания.
— Понятно. Сейчас никто не хочет управлять массами. Это делаете вы. И в то же время говорите, что пишете подсознательно. Это правильно?
— Да, правильно. Я отвечаю за свои слова. Считаю, это хорошо. Я, конечно, могу анализировать то, что пишу, все последствия. И тем не менее самое ценное в том, что я делаю, — подсознание. Сверхсознание даже, я бы сказал.
— Вы хотели бы быть богом? В смысле высшей инстанции, ответственности за человечество?
— Да, конечно. Собственно говоря, мы ими и являемся. Все люди делятся на две категории: те, которые берут на себя ответственность, и нет. Мы на себя берём. Но в общем мне стыдно за то положение, которое мы занимаем, потому что считаем — мы недостойны. Когда мы начинали, цели у нас были другие. А теперь скажем так: как рядовые, мы занимаемся генеральской работой.
— В этом смысле вы считаете, что судьба вас обделила?
— Нет, совсем нет. Тем более что я не верю в судьбу. Но если бы нам не пришлось заниматься этим, я, наверное, ушёл бы в лес. Я очень люблю лес, животных. Жил бы, наслаждался природой. И песни бы другие пел.
— Если бы вам пришлось сравнивать себя с животным, с кем бы вы себя сравнили?
— С котом. Это вольное свободолюбивое животное.
— У вас есть любимая фраза?
— Нет.
— Тем не менее напишите читателям что-нибудь от себя. Что бы вы хотели им сказать?
— Я даже не знаю. Может, я шаблонно напишу?
— Всё, что хотите…
И последнее. Я не задала один вопрос, который сам выпал в ходе нашей беседы из-за своей ненужности: «Почему такое название — „Гражданская Оборона“?» По-моему, всё просто. Группа пытается ограждать людей от непонимания самих себя. Встав на место политиков, они совершают гражданскую оборону. Лично я надеюсь, что Егор Летов до конца останется на своих позициях. Потому что они у него очень самобытные. И ещё хотела бы сказать: друзья Летова, привезшие его в наш город, все ангарчане.
Егор Летов: Но на фуражке на моей серп и молот и звезда!
На протяжении всей нашей деятельности мы воюем не с коммунистами или демократами, мы воюем с определённым состоянием ума в обществе — с буржуазным состоянием ума, с обывателем. Разницы нет между теми людьми, с которыми мы воевали в 1985 году, и теми, которые есть сейчас. Это те же самые люди. Только сейчас гораздо гаже стало общество. В обществе царит полное разложение, анархия, хаос. Эта страна и народ уничтожаются. За годы перестройки нивелированы все ценности, которые у нас были. Я считаю, что политика — это не столько идеология, сколько отношение к реальности, которая тебя окружает во всех ипостасях. Я плохо отношусь к «похоронным» фестивалям, типа памяти Башлачёва. Это безумие, это позор. Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов. Нашего брата любят, когда он мёртвый. Огромный вздох облегчения был бы, если бы я сейчас умер. Меня бы канонизировали. И такое бы началось! Как с Высоцким. Ко всем религиям я отношусь отрицательно, будь то язычество или иудаизм. Из этих форм мне ближе всего ранние гностики — копты. Религия — это прежде всего иерархия. Я создаю свои собственные иерархии. Я, наша группа и вообще — весь наш круг людей, кто вместе с нами воюет в едином фронте, занимается тем, что создает определённые системы ценностей. Это высшая религиозность. Я считаю, что неплохие группы были «Нирвана» и «Дорз», но они мне не нравятся. А нравятся примитивные, дилетантские гаражные группы. Абсолютно никому не известные. Если я назову группу «Соникс» — вам это что-нибудь скажет? Мы собираем редкую музыку. Те формы рока, когда он ещё являлся народной музыкой. Это было года до 1967. Мы не занимаемся искусством. То, что мы делаем, — это акции, действия определённые. Это не называется музыкой. То, что мы делаем, скорее, из области магии, чем из области культуры. Что касается политики сейчас, то нас многие пытаются использовать в своих целях. С Лимоновым и Анпиловым у меня хорошие отношения. С Зюгановым у меня никаких отношений нет, потому что он, кроме названия, никакого отношения к коммунизму не имеет. А с Лимоновым мы выступаем единым блоком.
Егор Летов: Идеальное состояние общества — это война
В конце года в Москве, в ДК 40-летия Октября, что на Рязанском проспекте, состоялись концерты ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ. В первые два дня группа отыграла свою электрическую программу. В качестве обычного в таких мероприятиях «разогрева» выступила московская группа ОГОНЬ. Третий же день полностью состоял из почти полуторачасовой акустики Егора.
Прошли концерты весьма триумфально, вызвав ставший уже привычным ажиотаж столичной прессы. После того как некоторому количеству представителей оной все же удалось пробраться в гримерку, и состоялась эта импровизированная пресс-конференция.
— Сегодняшний концерт — это сбор денег в поддержку той партии, к которой вы примыкаете. В последнее время среди панк-молодёжи бытует мнение, что вы просто продались.
— Кому и за что?
— Именно той партии, к которой вы примыкаете.
— У нас нет никакой партии и ни к какой партии мы не примыкаем. Мы сотрудничали с Лимоновым какое-то время, но сейчас у нас несколько сложные отношения, так как они начали нас использовать совершенно безобразным образом на страницах газеты (прим.: «Лимонка»).
— А какие у вас отношения с коммунистами?
— Смотря что иметь в виду под понятием «коммунисты»…
— Зюганов, Анпилов, Лимонов.
— С Лимоновым и Анпиловым у меня хорошие отношения. С Зюгановым у меня никаких отношений, потому что Зюганов к коммунистам никакого отношения, кроме названия формального, не имеет.
— Ваша группа была первой честной группой, которая показала, где мы живём и среди чего мы живём, и вдруг такие заявления. Вы отдаёте себе отчёт в том, что это противоречие?
— Абсолютно отдаю. Я считаю, что это никаким противоречием нашим ранним действиям не является. Это продолжение той политики, которую мы вели в 1985-м. На протяжении всей нашей деятельности мы воюем не с коммунистами, не с демократами. Мы воюем с определённым состоянием ума в обществе, с буржуазным, скажем, состоянием ума. С обывателем, который на протяжении всей истории человечества маскируется под разные идеологии.
— Вы говорили о революции. Вы видите себя Лениным в ней?
— Дело в том, что я не занимаюсь политикой. Если бы занимался, то, конечно, Лениным себя видел бы.
— Как надо действовать: «покончить с собой — уничтожить весь мир».
— По-разному. Иногда — так, иногда — иначе. Это определённый пример того, как нужно поступать в той ситуации, в которую ставит общество нашего брата. Это из области мистической магической, религиозной. Каждый раз ты выходишь из рамок своего эго. Или общественного эго — массового сознания. Таких людей называют живыми.
— Тем не менее в вашей работе «Сто Лет Одиночества», нет политических лозунгов.
— Я считаю, что политика — это всё, что мы делаем. Это не обязательно лозунги. Это непосредственное отношение к окружающей реальности во всех её ипостасях. Каждый раз создаётся либо идеология, либо социальный строй, и как только возникают конкретные правила игры, надо взорвать это. Каждый раз на определённом этапе пути приходится создавать собственные правила, которые максимально не вписываются в заданную схему. Сейчас то, что мы связались с коммунистами или фашистами — это тоже из этой же области. Я думаю, что, если они придут к власти — мы будем с ними воевать. Потому что все идеологии — это одно и то же, разницы вообще никакой: то, что сейчас имеет место быть, и то, что при Брежневе было, социализм или госкапитализм — разницы вообще никакой, те же самые люди и то же самое массовое сознание.
— Какие-то позитивные изменения ты видишь в обществе?
— Никаких не вижу, потому что их нет. Это же очевидно: какие сейчас позитивные изменения в обществе могут быть? Это же разложение, анархия, хаос. Это энтропия, это смерть. Нивелированы в течение лет перестройки все ценности, которые у нас ещё оставались от последних лет двадцати советской власти.
— А как тебе сегодняшняя молодёжь — та, что была на концерте?
— Я надеюсь, что это хорошая молодёжь. Вообще, сейчас ситуация очень плачевная в обществе. Пришло поколение совершенно бездуховное. Мы потеряли поколения два-три, совершенно точно. Приходит поколение подонков.
— А ты видишь, как это можно изменить?
— Вот я и пытаюсь. Для этого нужно создать определённое движение пассионариев. Сейчас я не тешусь никакими надеждами и иллюзиями по поводу ближайших лет. Сейчас, если сравнивать с революцией 17-го, мы находимся году в 1860-м.
— Не пугает, что на концертах одни подростки?
— Так они же вырастают. У них же что-то остаётся.
— А вы не задумывались, что они ходят не потому, что что-то понимают?
— Это хорошо очень, я как раз вот этого и добиваюсь.
— Зачем сочинять песни, смысл которых непонятен?
— Так ведь это объекты, которые к нам лично никакого отношения не имеют, после того как мы сделали вещи, которые живут своей самостоятельной жизнью. То, что мы делаем, это попытка повлиять на слушателя на подсознательном уровне. Всё остальное — это приложение. Весь интеллект и т. д. из области интеллигентности, т. е. понятий, которые на самом деле ничего не стоят. Все, что чего-то стоит, проходит не через интеллект, а через сознание. Это из области сердца, духа.
— Каким вы видите идеальное будущее Руси?
— Я считаю, что идеальное состояние общества — это война. Война в глобальном смысле, в бердяевском, состоит в преодолении: в искусстве, в идеологии, в личности, социальном — каком угодно. Творчество — это война. Жизнь — это война.
— Вы в кого-то верите? В Бога?
— Ни в кого не верю. Я считаю, что всё начинается тогда, когда теряется надежда.
— Какие группы тебе нравятся в современной музыке?
— В современной музыке сейчас ничего нет. Скажем, из попсовых групп на Западе неплохая группа была NIRVANA.
— Она как-то интересна вам?
— Нет.
— То есть в современной музыке вообще ничего интересного?
— Так в современной вообще ничего нет. Рок закончился давно уже.
— В следующем году будет 5-я годовщина, как нет Янки. Вся надежда на тебя: неужели в этой стране не будет никаких фестивалей, пластинок памяти?
— Не знаю. Я к этому отношения не имею. Вопрос непонятен мне. Я могу, конечно, очень жёстко ответить, может, это будет цинично звучать, но пусть мёртвые хоронят своих мертвецов. Живым место среди живых. То есть я не считаю, что она умерла, по большому счёту. А все эти похоронные фестивали безобразные — памяти Башлачёва, кого-то ещё — это же позор! Нашего брата любят, когда он мёртвый. Сейчас огромный вздох облегчения был бы, если бы я помер. Меня бы сейчас канонизировали, то же самое, что с Высоцким, например. Мы будем жить. Принципиально.
Новый День Егора Летова
Этот разговор состоялся сразу после выступления Егора Летова в ДК «Гавань», в гримерке, среди сутолоки и возни. В зале еще гомонили возбуждённые фаны, грохотали сапоги национал-большевиков из охраны. Летов — разгорячённый и весёлый, в чёрной «комиссарской» кожанке, гитара ещё не остыла от «Русского поля» и «Самоотвода». Держался непринужденно, просто и дружелюбно.
RF: Прими поздравления, Егор, концерт прошёл отлично — в зале полный хаос, настоящая рок-н-ролльная атмосфера… Этот твой приезд в Питер и выступление, наверное, как-то связаны с предстоящими выборами в Государственную Думу?
Е. (хладнокровно): — Нет.
RF: Неужели вообще никакой связи с политикой?
Е.: Нет. Дело в том, что перед выборами на нас пытаются спекулировать, я и решил отказаться от политической окраски этих концертов. Конечно, мы поддерживаем национал-большевистскую партию, а также Анпилова, выступаем единым блоком… Но в выборах я, по понятным причинам, не участвую.
RF: Сам-то голосовать будешь?
Е.: Наверное, буду… Но концерты эти — не политическая акция.
RF: Со времени твоего последнего посещения Питера, когда состоялась наша предыдущая беседа, в твоей творческой или мировоззренческой позиции произошли какие-то изменения?
Е.: Конечно.
RF: И в какую сторону? Если помнишь наш предыдущий разговор, там речь шла о политическом и художественном экстремизме…
Е. (убежденно): — В этом плане я какой был, такой, по-моему, и остался. Разве что стал ещё большим экстремистом.
RF: Раньше речь шла о каких-то конкретных моментах, а сейчас, если судить по твоим последним публикациям в «Лимонке», экстремизм твой уже на уровне завоевания Неба и Солнца, похода в Небесный Иерусалим…
Е.: На уровне метафизики.
RF: Вот-вот. Это как-то связано с взрослением или с чем-то другим?
Е.: Не знаю, по-моему — просто прогресс. Все процессы идут по спирали, по нарастающей. Хочешь или нет, в любом случае движешься вперед. Вот и мы идём вперёд. Если говорить о политике, то, что мы делаем, — это создаём прецедент, подаём пример. Мы показываем, как себя вести в любой ситуации. Один из вариантов — непосредственно политика, другой вариант воплощения наших действий — музыка. Мы никогда не играем по правилам, даже по своим собственным.
RF: То есть ваши правила меняются для вас самих.
Е. (с достоинством): — Да.
RF: В газете «Лимонка» в последнее время были декларации в поддержку национал-большевистского движения со стороны таких деятелей, как С. Курёхин, Т. Новиков, С. Бугаёв… Как тебе кажется, с их стороны это — чисто художественная акция или серьёзно? Может, они тоже хотят завоевать Небесный Иерусалим?
Е.: Не знаю, об этом надо спросить у того же Курёхина. Мы же всё делаем серьёзно. То есть оно, конечно, весело, но мы отвечаем за свои поступки. То, о чём ты говоришь, похоже, скорее, на поведение Сергея Жарикова — этакое собственное мифотворчество. Ну а мы не занимаемся мифотворчеством. Мы создаём реальность.
RF: Егор, человек в твоем положении в известном смысле уже не принадлежит себе, миф вокруг все равно творится, хочешь ты этого или нет.
Е.: Конечно, творится. Но в него можно и нужно вмешиваться. Если не входить в процесс, придётся играть по правилам этого мира. Нужно постоянно во всём участвовать — и в политике, и в жизни: здесь и сейчас.
RF: Понятно. Теперь давай о творчестве. Ты упомянул со сцены о двух будущих альбомах — «Солнцеворот» и «Новый День». Туда войдут все новые песни?
Е.: Да, совсем новые. Они написаны за последние два года.
RF: У тебя нашлось время сосредоточиться, поработать?
Е.: Дело в том, что все наши альбомы выходят с большим опозданием. Например, «Русское поле экспериментов» — это песни 86-го года, «Сто Лет Одиночества» — песни 91-го года, даже 90-го. Мне очень досадно, что у нас не было аппаратуры, чтобы записаться вовремя, я уже полтора года этого хотел. Сперва проект должен был называться «Родина», но теперь я думаю, что «Родина» — будет уже другой альбом, видимо, песен советских композиторов. А вообще проектов у нас много. Этот год мы собираемся провести в студии. Запишем, может быть, сразу десять альбомов.
RF: Новые записи будут выходить на компактах?
Е.: Даже не знаю. Всё, что сейчас выходит на СD, — это всё пиратство, не имеющее к нам отношения. Мы не получили ни гонораров, ни компактов. Скажем, «Русское поле» на СD я сам подержал в руках впервые за неделю до приезда сюда — это какой-то нонсенс. Единственное исключение — пластинки «Попс» и «Сто лет». А те компакты и кассеты, которые ходят повсюду, и наши, и Янки — всё это пиратское, с фирмой «BSA» мы даже начинаем судиться.
RF: А как же фирма «Золотая Долина»?
Е. (сардонически): Такой фирмы нет, это мифическая организация. Мы собираемся теперь взять все дела под свой собственный контроль. В идеале — хотелось бы создать свой собственный издательский центр.
RF: Вышла книга ваших избранных текстов.
Е.: Да, и ещё одна, видимо, выйдет. В первой очень много ошибок, опечаток.
RF: Летом тут появлялся некто Берт Тарасов, назвался представителем «Золотой Долины» в Германии, говорил, что ваши записи у немцев имеют большой успех. То есть они слова не понимают, но реагируют чисто на звук, на энергетику…
Е. (с досадой): Берт Тарасов — пират ещё тот… К сожалению, у нас в Германии сложился искажённый имидж. Там была про нас телепередача, где однозначно сообщалось, что мы — новые русские фашисты, и в журналах тоже — у нас чисто фашистское паблисити. А в Германии к фашизму отношение болезненное.
RF: Ну, некоторый повод вы и сами даёте…. Вот ты сейчас на сцене говорил, что коммунизм, фашизм и анархизм — одно и то же.
Е. (легко): А так оно и есть…
RF: Накануне этих концертов в Питере вы ещё где-то играли?
Е.: Да, в Москве. Очень сильные концерты, с погромом — на сцене с охраной дрались. Было это, по-моему, в ДК 40-летия Октября, маленький такой зальчик. Весело прошло. Думаю, это был один из самых лучших концертов за всю нашу историю.
RF: Сегодня тоже была заводная атмосфера, хоть и звук плохой. А почему ты приехал один?
Е.: Так разговор шёл об акустике, давно, ещё за несколько месяцев. Только когда я приехал, узнал, что висят афиши, где указано, что будет электричество. А музыкантов-то и нет.
RF: У тебя сейчас есть постоянный состав?
Е.: Да, те же, кто и был. Только новый басист Женя. Он раньше играл в РОДИНЕ.
RF: Вот в «Лимонке» ты опубликовал «Авторизованную историю ГО»…
Е. (с неудовольствием): Не хотелось бы сейчас о политике говорить. Тем более — это касается отношений с Лимоновым…
RF: У вас переменились отношения?
Е.: В последнее время я почувствовал, что он использует нас в своих целях: например, не ставя меня в известность, распространял сведения, что якобы я буду куда-то баллотироваться… В целом мы как бы солидарны, разделяем одни убеждения, но мне не нравятся методы, которыми он пользуется, поэтому я и перестал сотрудничать с «Лимонкой».
RF: В своё время мы просили тебя написать о Янке…
Е.: Не люблю об этом говорить, потому что это — уже из области канонизации. Ведь никто не интересовался, пока человек живой был, а как помер — сразу начинается усердное ковыряние в личной жизни. Я просто представляю, что было бы, если б я сейчас взял и помер…
RF: Умирать тебе пока рано, Егор…
Е. (радостно): — Я собираюсь всех пережить! (Смеётся.)
RF: И до самого конца будешь песни петь?
Е.: Ну, делать что-нибудь… Не знаю — песни петь или картины писать. Хотя мы играем на износ. Вот — последние концерты прошли вообще на одних стимуляторах. Например, концерт в Череповце лихой был, мы выступали с местной группой RAF. Это такие фашисты: музыка вроде MINISTRY, по-немецки орут: «Дойче зольдатен…», гитары в виде автоматов… Лютые люди, совершенно сумасшедшие.
RF: Напоследок — несколько слов читателям.
Е.: (вдохновенно): Не теряйте надежды и совести! Думаю, всегда (а сейчас особенно) нужно проявлять максимум ответственности и активности. Надо не только думать, но — вмешиваться и делать. Сейчас происходит не смена власти — смена судьбы страны. Нельзя быть быдлом, каковым мы являемся в последние десять лет. Мы должны сами навязывать свои правила игры. И ещё — ждите нас в Новом году, с большими электрическими концертами!
Тут можно заметить, что главный на тот момент музыкальный журнал страны не стал подключаться к пресловутому бойкоту и продолжал предоставлять Летову трибуну для высказываний. Вряд ли редакция и корреспонденты воспринимали всю эту политику с одобрением, конечно, но и игнорировать существование «ГО» для профильного издания было бы как-то нелепо.
Я всегда буду «за»Фрагмент из пресс-конференции Егора ЛЕТОВА в ДК «Гавань»
«Ниоткуда»: Как насчёт сегодняшнего концерта?
Егор Летов: Нормально, всё отлично. Все концерты у нас так проходят… Надо сказать, что в Питере публика ещё более или менее скромная, не то, что в Москве. Там на наших концертах драки, огромные погромы…
«Нашъ Драйвъ»: Ты играешь музыку? Её можно назвать так?
Е.: Нет, ни в коем случае. Мы не играем рок, а тем более это не музыка, не искусство. Мы создаём прецедент того, как нужно действовать в любой ситуации, в течение всего времени. В 1985 году были одни методы борьбы — то есть был грязный звук, какой-то самопальный. Сейчас другие методы борьбы, они каждый раз меняются… Мы из тех людей, которые создают правила игры. Мы не играем даже по собственным правилам, не играем…
ЪЪ: Егор, расскажи, пожалуйста, о твоём новом альбоме.
Е.: Он не закончен, а поэтому я, как человек суеверный, не люблю говорить, пока не доведу до конца. Два больших альбома будет, видимо… Один будет называться «Солнцеворот», другой «Новый День».
ЪЪ: Они будут посвящены политическим событиям?
Е.: «Новый День», видимо, будет политическим альбомом, но дело в том, что у нас нет прямой политики, мы больше метафизики, чем политики. Второй альбом будет более философский, наверное… Тяжёлый, в общем!
Н: Ваши планы на ближайшее время?
Е.: Нужно домой ехать, записываться. Надо закончить альбомы, дело в том, что они ещё чуть-чуть не готовы. Если бы не эти концерты, мы бы с удовольствием сидели и работали над ними. А так мы с удовольствием играем там, куда нас приглашают…
ЪЪ: Хотелось бы побольше узнать о том, что случилось с Александром Башлачёвым. Твоя версия?
Е.: Не знаю, я же его не знал лично… У нас было шапочное знакомство… Один раз только поговорили с ним…
ЪЪ: Кто твои слушатели?
Е.: Разная публика: нас слушают даже какие-то анпиловские бабушки, совершенно безумные панки, дети какие-то. Мы, наверное, больше молодёжные…
Н: Тебе что-нибудь нравится из современной музыки?
Е.: Нет, мне нравится эстрада 60–70-х годов. Советская. Из западного — 1960-е годы.
ЪЪ: Что такое для тебя рок?
Е.: Считаю, что рок — это форма народной музыки. Я очень редко слушаю группы, считаю, что только пока группы подпольные, неизвестные, только тогда это рок-группы. Мы занимаемся рок-революцией. Рок — это как бы форма революции. Он имеет смысл, когда с помощью него можно что-то изменить.
ЪЪ: Егор, в последнее время у тебя в альбомах прослеживаются фольклорные оттенки…
Е.: У меня всегда была тяга к фольклору. Мы в принципе и занимаемся современным фольклором.
Н: Что ты больше всего ненавидишь в жизни?
Е.: Обывателей.
Н: А что любишь больше всего?
Е.: Войну. Я считаю, что война — это нормальное состояние человеческого общества. Война как принцип жизни и творчества. Это преодоление себя. Преодоление своей косности, тупости, лени и эгоизма.
ЪЪ: Егор, что ты ценишь в людях?
Е.: Смелость. Я ценю то, что даже словами назвать невозможно. Это ни в какие рамки не лезет.
Интервью: Ирина Дубравина
(В данном фрагменте представлены НЕПОЛИТИЧЕСКИЕ вопросы, заданные Егору питерскими музыкальными газетами. — Ред.)