Савушка отпрянул назад, на твёрдую землю.
Стёр с лица выступившие от испуга мелкие росинки пота, плюнул на кочку:
- Вот проклятущее болото! Такое пекло стоит, А ему хоть бы что! Видно, истинно старики сказывают - нет у трясины дна!
Солнце уже за верхушки деревьев начало сползать, сухие тонкие тени легли на зелёную шерсть болота, а Савушка всё прыгал вдоль болотной кромки, всё надеялся найти местечко потвёрже.
Но кочки по-прежнему не позволяли сделать больше шага-другого в глубь трясины: они мягко, ласково обнимали его босые ступни и тотчас же с ласковым журчанием проваливались в топкую бездну.
Савушка сноровисто прыгал назад, на край земли, а кочки как ни в чём не бывало всплывали.
- Поплавки, ну прямо поплавки! - злился Савушка. - Только на реке поплавки мне помогают рыбу словить, а тут я сам вместо рыбы, того и гляди, поймаюсь!
Усталый Савушка вернулся к своей сверкающей, как ручеёк в сухой траве, косе: присел, прислонился к тёплому стволу дерева. Вынул из кошеля завёрнутый в чистую тряпицу ломоть.
Совсем уже было примерился Савушка куснуть хлеба, но... замер от удивления: среди болотной вязкой тишины откуда-то издали, словно из самой топи, послышалась ему песня.
- Чур меня, чур! - забормотал Савушка и щёлкнул себя по носу: не мерещится ли?
... А родные детки - наши пули метки!
Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда!
выводил далёкий мужской голос.
"Может, взаправду тут черти водятся? - подумал Савушка и, опустив хлеб в кошель, взял в руки косу. - Кто ж, кроме них, по болоту может ходить, песни петь?"
Песня же становилась всё ближе, всё яснее, всё громче.
А родные сестры - наши сабли остры!
Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда!
Вот хлюпанье шагов слышно.
Вот уже и фигура певца видна.
Только шагает он как-то странно, не по-человечески высоко поднимая ноги.
Мы лихого ворога били любо-дорого!
Ать-два, ать-два, ему горе и беда!..
Савушка убрал хлеб в кошель, встал и, сжимая косу в руках, внимательно и насторожённо смотрел на идущего по болоту человека.
На нём был зелёный кафтан, из-под которого виднелся красный камзол. На ногах - сапоги, а на голове - солдатская шапка.
"Солдат! - чуть не воскликнул Савушка. - Соллат, к нам, в Болотные края? По какой причине?
Что ому за нужда?"
Солдат заметил Савушку и, круто повернув, направился к нему. Теперь стало хорошо видно: к солдатским сапогам привязаны сплетённые из гибких прутьев круги, похожие на днища бочек или печные заслонки. Из-за них и приходилось ходоку высоко поднимать ноги, зато "заслонки" не давали проваливаться, держали ходока.
"Ишь занятно надумал! - покачал головой Савушка. - Надо перенять!"
На плече солдат нёс посох - больше у него ничего и руках не было.
"Верно, из наших... Отслужил своё, возвращается, - подумал Савушка, чужой по болоту не пошёл бы нипочём..."
Солдат увидел, как воинственно Савушка держит косу. Светло-бурое, словно кора сосны, лицо солдатское расплылось в улыбке. Мохнатые, ворсистые брови поползли вверх, блеснули острые голубые глаза. Безвольно висящие длинные, как ветки плакучей ивы, усы зашевелились - будто весёлым ветерком подуло.
Солдат ступил на твёрдую землю. Обрывки мха и зелёные нитки тонких водяных трав опутывали круги-плетёнки, привязанные лыком к солдатским сапогам.
- Эй, босой с косой! - усмехнулся солдат и опёрся на посох. - С кем ты воевать-то собрался?
Неужто я на ворога похож?
Савушка косу опустил, но продолжал недоверчиво рассматривать неожиданного пришельца.
- Чего тебе в нашем краю Болотном понадобилось, служба? - спросил он. - Что потерял, чего найти хочешь?
Солдат сел под берёзу, принялся откручивать задубевшее лыко с сапог.
- Я, мил человек, - сказал солдат, - двадцать пять годов на царской службе лямку тянул, ружьё таскал. Топором, приходилось, помахивал - струги строил, дома ставил... Сквозь вьюги и жару шёл, через лес прорубался, в горах мёрз, в ста реках тонул, в ста огнях горел... Сто боёв отвоевал яичной скорлупки не выслужил. Теперь, после смерти царя-государя нашего Петра Алексеевича, по прозванию Великого, отпущен на все четыре стороны. Иду, мил человек, в родное сельцо.
Савушка прислонил косу к берёзке, подсел на корточках к солдату:
- А где сельцо твоё, служба?
- Ежели оно ещё на месте стоит, то я уже дома, - улыбнулся солдат, и мохнатые брови его заходили ходуном. - Через речку, мимо мельницы - рукой подать!
Савушка внимательно всмотрелся в лицо солдета, проговорил неуверенно:
- Ты, случаем, не Игнат, Захаровны-травницы сын?
- Верно твоё слово! - Солдат отвязал наконец круги-заслонки от сапог, блаженно вытянул ноги. - Игнатом меня кличут. А вот тебя, мил челоиск, не признаю...
- Я ж Савушка, однолетка твой! Княжеского конюха сын меньшой! Помнишь, тонули вместе в омуте, под мельницей?!
- Сава - на всю деревню слава! Ты?! Не признал, лопни мои глаза! Ах ты чертовщина какая!
Сава! - Игнат вскочил на ноги. - Савелий!
Они обнялись.
Белобокая сорока, усевшись на куст, удивлённо крутила головой и смотрела на мужчин, молча сжимавших друг друга в объятиях. Потом сорвались с ветки и помчалась, виляя среди деревьев, видимо, заторопилась рассказать всем птицам о встрече старых друзей, которые не видели друг друга четверть века.
А старые друзья уселись на сухую, выжженную траву и, разделив по-братски хлеб, принялись есть его и рассказывать друг другу о житье-бытье.
- Что мать умерла, я перед самой Полтавской битвой узнал, - сказал Игнат. - Мне наш командир накануне посулил побывку: отпущу, говорит, тебя в деревню на целую неделю. Как шведа разобьём, так и пойдёшь... А тут эта весточка. Ох осерчал я на шведа! Ну чтоб ему пораньше к нам на битву-то явиться, тогда б я, - может, ещё к матери успел. А теперь и побывка-то вроде уже ни к чему... Да, было дело под Полтавой! Дали мы шведам жару!
- Медаль полтавская? - почтительно рассматривая прикреплённый к кафтану серебряный кружочек, спросил Савушка.
- А про что тут писано не разумеешь? - показал Игнат медаль. - За Полтавскую баталию 1709 года!
- Я ж грамоты не разумею, - ответил Савушка. - Во всём селе только два брата - Спирька-Чёрт да Парамон-поп - учёные.
- А тётка моя Ульяна жива ещё?
- В твоей избе живёт, - улыбнулся Савушка. - Как же, егоза-бабка! И травы тоже сушит-варит, как Захаровна. Тебя-то уж Ульяна и ждать перестала. Не иначе, говорит, племянника моего или генералом сделали, или убили.
Потом Савушка рассказал, что княжит теперь в Болотном краю сын старого князя Михаилы Стоеросова - Данила.
- Чудной барин вырос, - усмехнулся Савушка. - Плач от него стоит по всему краю. Нынешний год подати среди лета собирает - где ж это видано? Больше всего любит наш князь кольца да камни самоцветные. Все пальцы в кольцах. А каждое кольцо - это сельцо. Сколько у него колец, столько он сёл сменял-продал. А дворов погубил - не счесть... Худо живём, Игнат, тяжко.
Печальные усы Игната повисли бессильно, мохнатые брови насупились.
Савушка с отчаянием взглянул на сизое, знойное небо:
- На полях скоро будет труха одна. Горит всё как есть. Не только скотине - птице на гнездо соломы не найти. Спасибо тебе за науку надоумил, как по топи ходить...
- Бери мои плетёнки? - Игнат подмигнул старому другу. - Рад я, Савелий, что в родные края вернулся. Не захотелось мне по дороге пыль месить, крюк делать в сорок с лишком вёрст. Что ж, говорю себе, солдат, ты по какому-то Чёртову болоту пройти не можешь? Припомнил: раз в топи тонул корзинка грибная меня спасла. Вот и сплёл два блина из прутьев. Видишь, помогли. Бери, бери их, ежели нужно!
Игнат бережно ссыпал из одной ладони в другую хлебные крохи, отправил их в рот.
- Наш хлебушко калачу дедушка! - весело молвил он и одним махом вскочил на ноги. - Негоже мне на привал вставать, когда крышу родную, ежели на дерево залезть, приметить можно.
Солнце опустилось ещё ниже, тени на болоте стали густыми, чёрными.
- Да отдохни, устал ведь небось! - попросил Савушка.
- Сапоги у меня самоходные: ать-два - и я в селе! - улыбнулся Игнат.
- Чего же ты в сапогах-самоходах по болоту шагал, кочки месил? усмехнулся Савушка.
Игнат хитро поглядел на друга, покрутил ус:
- А может, и волшебные сапоги устают? Ведаешь, Савелий, сколько им работы-то было меня носить, по всей земле туда-сюда? От Полтавы до моря студёного, а оттуда в степь южную, а оттуда опять же в снега вечные... Притомились сапоги, вот я и дал им отдохнуть, сам замаршировал.
- И посох-то у тебя какой-то чудной, - разглядывая палку, которую Игнат нёс на плече, сказал
Савушка. - Ох, тяжёл... Никак, чугунный?
- Не чугун, а железо. - Игнат нежно погладил посох. - Ствол от ружья-фузеи. С ружьём этим я десять лет не разлучался. Жизнь он мне спас от сабли вражеской уберёг. Потом разбило ружьё ядром. Ствол я себе взял вместо клюки. Я ж, Сава, старый да хромой малость... Без третьей ноги уже не обойтись.
Сумерки опускались на лес.
- Раз на привал становиться не желаешь, то надо поспешать, - сказал Савушка. - Уж косить-то я буду завтра, с зари. А сейчас идём, я тебе покажу тропку, короткую, быструю...
Длинноногий, как журавль, Савушка пошёл впереди. Игнату приходилось на два Савиных шага делать три своих.
- Слушай, Игнат, - вдруг остановился Савушка на развилке двух троп. До ночи близко, а до села далеко. Может, заночуем на хуторе у моего кума? Он тут недалече живёт, тоже бобыль, как я.
- Спасибо, мил человек, - ответил Игнат, - Я к ходьбе приучен, ночи не боюсь. Тебе завтра на болото от кума идти ближе. А я хочу домой попасть. Ежели не успею дойти - тоже не беда. Солдат что муха: где щель, там и постель, где забор, там и двор. Чертей болотных я не боюсь. Пусть они меня боятся!