Как-то им ляжет дорога вдоль Черной Воды?
Где сойдутся дубы сечи? И кому ожидать беды?
Тут ответила дева:
Кажется мне, о матерь, что душе моей трудно теперь
Пройти путем битвы, приоткрыть грядущего дверь —
Она как будто застряла в переплетеньи ветвей;
Так низкий куст скрывает побеги весенних дней.
То думаю о прошедшем и сути не вижу в нем.
И нынешний день тоже не освещен огнем.
Думаю о грядущем – но и в нем повести несть.
Так что внемлю тебе, матерь, слушаю твою весть.
Тут кметиня глянула на нее темными глазами, молодо блестевшими на загорелом морщинистом лице, а потом опустилась на землю возле Холсан и заговорила:
Из далекого края пришла я, и кровь чуждая в жилах моих,
Но все сказы о Вольфингах знаю – о грехах и заслугах их
А еще я слыхала: ты прекрасна, но люди рекут,
Что ничьей не будешь невестой, не изведаешь брачных пут.
Не краснея и не бледнея, дева поглядела в глаза кметини ровным спокойным взором и ответила:
Истину ты слыхала: мой брак давно заключен
С могучими предками Вольфингов,
Жившими после начала времен.
Тут глаза старухи озарила улыбка и она молвила:
Вера твоя достойна красы такого венца.
Радуешь ты – коль живы – матерь свою и отца.
Но Холсан ответила ей по-прежнему ровным голосом:
Не ведаю я, кто отец мне, не знаю, кто матерь моя,
Но когда малым дитятей из лесу вышла я,
Вольфинги дали мне мачеху, женщину зрелых лет,
Дали и славного отчима – ему равных в доблести нет.
Молвила тогда кметиня:
Да, слыхала я эту повесть, и все же смысл ее мне не люб;
Не родит красоту такую из ветки корявый дуб;
Сам собою нагой младенец не появится в палой листве.
Так поведай же мне о смысле, заключенном в этой молве.
Поведай мне, как случилось, что Вольфингам – Солнце ты?
Правда приятна старухе, и речи твои чисты.
Ответила ей Холсан:
Да будет, и вот что помню от того далекого дня:
Утро, траву и ветви, что осеняют меня.
Не нага я, тело прикрыло белое полотно
И высокое солнце нашло между ветвей окно.
Из чащи густой оленуха вышла на светлый луг,
Голову повернула, шагнула ко мне и вдруг
Разом застыла на месте, и страх прочь унес ее.
То-то тогда я дивилась, но в покое было сердечко мое.
Хоть рядом сидела волчица, огромный мохнатый зверь
Но я давно уж привыкла играть с ней – ты в это поверь.
Привыкла хватать за уши, мохнатые гладить бока,
Привыкла любить и верить и даже дразнить слегка.
Была любовь между нами, и я не знала про страх.
А сойка все суетилась, синяя, в ближних кустах.
Но мимо скользнула белка, с места поднялся мой волк,
И зарычал негромко, щетинился и не молк.
Тут и я услыхала шум, ибо тонкий ребенка слух
Нес ко мне все звуки лесные, увлекая как легкий пух.
Поступь все приближалась, и он явился —
Под мой радостный крик:
Передо мной на солнце доблестный муж возник,
Славный, могучий и добрый, шлем на густых кудрях,
В алых дивных одеждах, с золотом на руках.
К нам этот муж приближался, волка лесов не боясь.
И песня, добрая песня из его уст лилась.
Заметив его, волчица притихла, и как овца
Спокойно в лес удалилась – прочь от его лица.
И он тогда сел со мной рядом – спиной о дубовый ствол
И поднял меня со всей лаской и на колено возвел.
И лик его был добр и мягок, и я припала к щеке
Играть стала с ясным шлемом и золотом на руке.
И речи его внимая – не зная еще смысла слов —
Сердцем впивала напев их, и счастлив был мой улов.
Так мы радовались друг другу, но вот наконец он встал,
Меня на траву поставил и по лесу зашагал.
Тут вернулась волчица, и потом играла я с ней.
Вот первое, что я помню… довольна ты правдой моей?
Ответила кметиня с лицом благостным и добрым:
О девица, твой голос готова я слушать, покуда не пала ночь:
Но скажи, как вышло, что люди увели тебя из лесу прочь?
Продолжила Холсан:
Как-то вечером я проснулась от звука чужих голосов
В чаще густой ветви дуба дарили тогда мне свой кров,
Кольцом стояли воители, и были радостны мне
Лица их и бороды, и глаза в своей синеве,
Тканей багрец и пурпур, на золоте – отблеск огня,
Хоть я других не видала после самого первого дня,
Когда играл со мной воин, явился и в этот он раз:
Лицо любимое мною, и щит как в битвенный час…
Рудый волк по дереву мчался, золотом выложен дуб,
И я протянула ручонки к тому, что был мне так люб.
Подняв меня и подбросив, на плечо он меня посадил
К спутникам обернулся, не пряча радостный пыл.
Тут все они дружно вскричали, мечами ударив в щиты
Но слов этих я не знала – и смысла их, скажешь ты.
После дружина эта посадила меня на щит
И унесла из леса, как поступать надлежит.
После не помню ни волка, ни навеса ветвей.
После был зал просторный, где не поет соловей.
Чертог огромный и мрачный, и мне идти и идти
От стенки к другой стенке, где было начало пути.
Где вершилось много деяний – и все совершались не мной,
Где я слышала много звуков, неведомых мне одной.
Время шло, и, слушая, поняла я речи родни.
И дом этот стал моим кровом, родными его огни.
Я играла с ребятами, и полон был каждый час
Радости, только радости, пока тихий день не гас.
И была между ними женщина высока и станом тонка,
Спелый ячмень – волосы, в них серебряная строка,
Добра и печальна с виду, как ныне помнится мне.
Что сказки нам все твердила вечерами уже, при луне.
Многих она ласкала, но из всех выделяла меня.
И вот раз, глубокой ночью, помню себя у огня.
Она меня разбудила, был страшен полночный мрак
И отнесла к помосту, где воин сидел и так
Ласково взял меня он и нежно обнял,
Что я наверно, заснула; чертог же вокруг молчал.
После, наверно, ушел он и, оставшись с женщиной той,
Помню луны блистанье, заливавшее весь покой.
Лампа висела над нами, вверх уходила цепь.
Она ее опустила, придерживая за крепь,
Потом налила внутрь масла – под тихий напев
Сладкая песнь завершилась… не лязгнув, не прогремев,
Лампа вверх устремилась, цепь дрогнула как змея…
– Так, – приметила кметиня, – эта женщина была до тебя Солнцем Чертога. А что ты помнишь потом?
И сказала девица:
Что было потом? Я помню орешник – там, за этой стеной,
Вокруг меня бегают дети, сорока над головой.
И взявши Холсан за руку, я с нею рядом иду
Ее поверяю слуху всю детскую ерунду
Теперь я зову ее мама и люблю всею душой.
Так было, и эта память всегда пребудет со мной.
Шло время, и я узнала и луг, и поле, и лес,
Одна и с подругами вместе открыла немало чудес.
Но приемной мне матерью стала та, былая Холсан,
А отцом воитель могучий – тот, что в отчимы племенем дан.
Древний Вольфингов род любовью не обделил меня.
Но кровной родни меж ними все же не знаю я.
Тут улыбнулась кметиня и так сказала:
– Действительно, у тебя не отец, а отчим, но он любит тебя.
– Истинно так, – согласилась Холсан. – Мудра ты. Скажи, не пришла ли ты затем, чтобы объявить мне, кто мои мать и отец, и к какому племени я принадлежу?
Старуха ответила:
– Разве и ты не мудра? Разве не ведомо грядущее Солнцу Чертога Вольфингов?
– Ведомо, – сказала девица, – и все же ни во сне, ни наяву не видала я другого отца, кроме приемного; но знаю, что матерь мою мне еще суждено встретить во плоти.
– И хорошо это, – молвила кметиня, еще более умягчившись лицом. – А теперь поведай мне о том, как жила ты в Чертоге Вольфингов, каково тебе было там?
Сказала тогда Холсан:
Жила я под кровом Вольфингов шестнадцать весен и лет,
И меня полюбили родичи, защищали от гроз и бед.
В дорогие одежды рядили, но к Богу вела тропа,
И одинокой стала в скитаньях моя стопа,
Нет, я зверей не страшилась, в них не будила страх,
И мудрость во мне родилась, забрезжила на устах.
Часто темною ночью я выходила на луг,
В чащи лесов углублялась без спутников и подруг.
Скользила в воде Черной речки, играла в ее глубине,
Рассветы ко мне являлись, и мир открывался мне.
Я узнала зверей желанья, стал открыт мне олень и волк,
Мне открылось и то, что будет: горе горькое или толк.
Но однажды война случилась, и слово пришло в чертог.
Родичи уходили на битву, оставался лишь тот, кто убог.
Струны арф в тот вечер бряцали, пировала вокруг родня,
Но легло пред глазами поле, и слова осенили меня.
На том поле волк щерил зубы и бежал, озираясь, враг,
Бросая стяги с драконом, что девицу нес в зубах.
Потом предстал мне мой отчим – среди бледных клинков южан,
Но кончилось игрище боя, и новый знак был мне дан.
Лежал он один под Кленом, без шлема над грозным челом
Не прятала тело кольчуга, плечо пронзено копьем
В бедре стрела угнездилась, и я к нему подошла
И заговор против крови немедленно завела.
И вдруг – я узрела: обоих везет нас знаменный возок,
Вольфингов рать возвращается, победу послал ей Бог.
Песне родовичей мыком черные вторят быки,
И шествие наше движется – как раз вдоль Черной реки.