Стремительность развития сюжета
Огромным достоинством сказки является быстрая сменяемость событий. Хорошая сказка несется с огромной скоростью от события к событию, говоря о происходящем ровно столько, сколько требуется, и не больше. Самые лучшие сказки – хороший пример того, что вам нужно, а что – нет: как говорил Редьярд Киплинг, если разгрести пепел, пламя будет гореть ярче.
Например, когда мы начинаем читать сказку, стоит увидеть в самом начале: «Жили-были», и тут же мы в нее погружаемся.
«Жил-был на свете такой бедняк, что не мог прокормить даже своего единственного сына. Настало время, когда сын понял это и сказал:
– Отец, я не хочу быть вам обузой и больше здесь не останусь. Я пойду и попытаюсь сам заработать себе на кусок хлеба». («Три змеиных листочка», стр. 107).
А через несколько абзацев он уже женится на королевской дочери. Или, например, вот:
«Жил-был крестьянин; денег и земель у него было вдоволь, но одного ему недоставало – детей. Встречает он, бывало, в городе на базаре других крестьян, а те над ним смеются и спрашивают, почему он с женой не занимается регулярно тем, что делает его скотина. Может, не знают как? В конце концов он потерял терпение и, вернувшись домой, выругался и сказал:
– Будет у меня ребенок! Пусть хоть еж, а будет! («Ганс-мой-Еж», стр. 347).
Скорость развития сюжета головокружительна. Она возможна, только если вы путешествуете налегке, никакой лишней информации, как в современной литературе: ни имен, ни описания внешности или места действия, социального контекста и т. д. нет и в помине. Поэтому и персонажи выходят плоскими. В сказке гораздо важнее, что происходит с героями или что они делают, чем их характеры.
Когда пишешь такую сказку, часто не знаешь, какое событие действительно важно, а какое является лишним. Всякий, кто хочет научиться рассказывать сказки, должен более чем внимательно изучить «Бременских музыкантов» (стр. 167). Это одновременно простенькая небылица и настоящий шедевр. В изложении этой истории нет ничего лишнего, и каждый абзац продвигает историю вперед.
Образность и описание
В сказках нет никакой образности, кроме самой очевидной. Белая, как снег, красная, как кровь, – не более того. В них также нет почти никаких описаний природы или характеров персонажей. Лес – дремучий, принцесса – прекрасная, ее волосы – золотые, большей информации и не требуется. Когда тебе хочется узнать, что же будет дальше, цветистые описания только раздражают.
Хотя в одной из сказок есть отрывок, в котором прекрасное описание так успешно сочетается с развитием сюжета, что одно немыслимо без другого. Сказка называется «Можжевеловое дерево», а упомянутый мною пассаж следует после того, как женщина загадала желание родить ребенка красного, как кровь, и белого, как снег (стр. 214). Ее беременность развивается на фоне сменяющих друг друга времен года:
«…Прошел один месяц, и растаял снег.
Прошло два месяца, и все зазеленело.
Прошло три месяца, и распустились на земле цветы.
Прошло четыре месяца, и побеги на всех деревьях в лесу окрепли и переплелись между собой, и запели птицы так громко, что зазвенел лес, и опали с деревьев цветы.
Прошло пять месяцев, и стояла однажды женщина под можжевеловым деревом, от которого шел такой приятный аромат, что сердце у нее затрепетало в груди, и упала она на колени от радости.
Прошло шесть месяцев, сделались плоды большие и сочные, и пришло к ней спокойствие.
Когда прошло семь месяцев, набрала она можжевеловых ягод и столько их съела, что сделалась больной и печальной.
После того как прошел восьмой месяц, позвала она своего мужа, заплакала и сказала:
– Если я умру, похорони меня под можжевеловым деревом».
Прекрасно, не правда ли? Но (как я предположил в примечаниях к сказке на стр. 226) эта история прекрасна на свой, особый лад: у любого, кто возьмется пересказывать, не получится ее хоть как-то улучшить. Она должна быть передана так, как есть. По крайней мере, описание разных месяцев нужно очень аккуратно связать с развитием малыша в материнской утробе. Ведь в дальнейшем параллельный рост и можжевельника и ребенка будет служить художественным средством для его воскрешения.
Но этот пример – яркое и редкое исключение. В большинстве сказок описания отсутствуют, а персонажи – довольно плоские. Правда, в поздних изданиях пересказы Вильгельма усложняются, становятся более красочными, но тем не менее все сосредоточено на том, что происходит сейчас и что произойдет дальше. Формулировки настолько общие, а отсутствие всяческого интереса к деталям так заметно, что ты испытываешь настоящее потрясение, читая следующее предложение из сказки «Йоринда и Йорингель» (стр. 291):
«А вечер был хорошим. Жаркое солнышко освещало темные кроны деревьев в лесной чаще, и над старыми буками жалобно пела горлица».
Вдруг история перестает быть сказкой и начинает звучать как литературное произведение, написанное в стиле романтизма такими писателями, как Новалис или Жан-Поль. Простое чередование событий отступает перед емкой фразой и дает простор чувствам: примитивное сознание начинает чувствовать величие природы, замечает его и описывает свое ощущение. Воображение писателя и его способность к описаниям делает его уникальным, но сказки, как правило, не являются плодом фантазии отдельных авторов. Оригинальность и неповторимость здесь не имеют никакого значения.
Это не просто текст
«Прелюдия» Уильяма Вордсворта, «Улисс» Джеймса Джойса или любое другое литературное произведение – прежде всего текст. Не более чем набор слов на странице. Обращать внимание на то, что они собой представляют, прояснять места, где в различных изданиях могут возникнуть разночтения, следить за тем, чтобы читатель понял, что именно хотел сказать автор, – работа редактора или литературного критика.
Сказка, строго говоря, не является текстом подобного рода. Это запись слов одного или нескольких людей, пересказавших эту сказку. На конечный результат влияет множество факторов. Однажды человек рассказывает сказку красочно и эмоционально, а на следующий день он оказывается уставшим и не в настроении. Тот, кто записывает, тоже может встретиться с некоторыми трудностями, например простуда ухудшит его слух: или из-за кашля и насморка будет тяжело писать. А может случиться так, что хорошая сказка прозвучит из уст не совсем адекватного рассказчика.
Это имеет огромное значение, ведь рассказчики имеют разные способности и технику рассказывания, различное отношение к процессу. Братьев Гримм поразила способность одного из их источников, Доротеи Виманн, во второй раз рассказывать сказку теми же словами, что и в первый. Это очень облегчало запись. Ее сказки, как правило, были структурированы с величайшей тщательностью и точностью. Когда я работал над данной книгой, меня тоже поразило это обстоятельство.
Точно так же у кого-то из рассказчиков имеется талант к изложению сюжетов в комедийном ключе, у кого-то – в драматическом или детективном, а кто-то грешит пафосом и сентиментальностью. Естественно, люди выбирают сказки в соответствии со своим вкусом. Когда некий Х, обладающий комедийным даром, рассказывает сказку, он украшает ее различными смешными деталями или эпизодами, которые наверняка запомнятся слушателям, поэтому история в его пересказе будет несколько иной. Или, например, если страшная сказка прозвучит из уст любителя саспенса Y, то манера изложения, детали и изменения, которые он в нее внесет, станут традицией, пока, в свою очередь, тоже не забудутся, не изменятся или не усовершенствуются.
Сказка находится в постоянном развитии. Сохранить лишь одну версию – значит «запереть малиновку в клетку» и этим «разгневать небеса» (Уильям Блейк, «Изречения невинности», 1803).
И если ты, читатель, захочешь пересказать любую из сказок этой книги, я надеюсь, что ты не станешь ограничивать свою фантазию, строго следуя сюжету. Ты вправе придумать любые детали вместо или в дополнение к тем, что привел я. На самом деле это не только твое право, но и святая обязанность – рассказать сказку по-своему[1]. Сказка – это не просто текст.
Предельно ясная манера повествования
Может ли автор любой версии сказки достичь идеальной манеры изложения, которую Джеймс Меррилл назвал «спокойной и непредвзятой»? Конечно, автору не обязательно ставить себе такую цель. Уже существует и еще появится огромное количество версий, где присутствуют навязчивые идеи, яркая личность или политические пристрастия авторов. Сказки и не такое могут выдержать. Но я думаю, что даже при очень большом желании нельзя достичь полной ясности и непредвзятости, ведь в каждом абзаце, сами того не замечая, мы оставляем наши стилистические «отпечатки пальцев».
Единственное, что нам остается, – это стремиться к ясности и перестать беспокоиться об этом. Пересказ этих историй такое удовольствие, что не стоит его портить пустыми тревогами. Автор, осознавший, что ему не нужно ничего придумывать (поскольку сюжет уже существует) и от него требуется лишь брать аккорд за аккордом, описывать событие за событием с поистине джазовой легкостью, чувствует себя как прилегший отдохнуть молодой принц из сказки «Гусятница в колодце», которого овевает свежий ветерок. Написание сказок похоже на джаз – это всегда представление с элементами импровизации.
И наконец, мне хочется сказать всем тем, у кого есть желание пересказать эти сказки: отбросьте страх. Если у вас острое перо, используйте его. Если у вас получается убедительно и остроумно говорить, когда одна ваша нога в красном носке, а другая – в синем, – так и одевайтесь.
Мой личный страх имел отношение к стилю пересказа. Я уверен, что у каждой сказки есть собственный эльф-хранитель, чьему голосу мы подражаем, когда ее пишем, и было бы очень здорово, относись мы к этому эльфу с должным уважением и почтением. Эти эльфы одновременно молодые и старые, мужского и женского рода, сентиментальные и циничные, доверчивые и скептически настроенные, и вот еще: они совершенно аморальны. Подобно духам, которые помогли Могучему Гансу выбраться из пещеры (стр. 407), эльфы в сказках служат тому, у кого есть кольцо. Рассказчику. Тем же, кто возразит, что это нонсенс и для пересказа сказки нужно лишь воображени