Сказки долгой зимы
Глава 1Диджей апокалипсиса
— Ну что, Мудень, пошли обратно, в тепло? — недовольно сказал мужчина большой собаке, увлечённо роющей лапами снег. — Сделал свои дела? И что тебе неймётся в такой чёртов мороз? Хочешь ещё раз всё обнюхать? Давай, пробегись, пробегись. Но я тебе так скажу, приятель: следы тут только твои, напрасно ждёшь сообщений внутривидовой переписьки. Думаю, ты единственный пёс в округе, остальных съели людоеды. Пока тут ещё были людоеды. Не знаю, что потом с ними стало. Наверное, постепенно сожрали друг друга, а последний покончил с собой путём самоедства. Во всяком случае давненько о них не слышал. Давай, я не могу тут долго торчать! Во-первых, холодно, во-вторых, время поджимает, нам ещё аппаратуру греть. Опаздывать непрофессионально, дружок. На меня и так тут смотрят косо. Однажды они нас выгонят, вот увидишь. В том числе и из-за тебя, дурака лохматого. Не нравится им, что я тебя кормлю, ишь. Ничего, перетопчутся.
— Когда ни кошки, ни собаки
и ни детей, ни хомячка,
то человек, возможно, странный
и подозрительный мудак, —
продекламировал он, с трудом открывая железную дверь. — Давай быстрей, не выстуживай!
Пёс протиснулся в приоткрытую дверь и зацокал когтями по бетонному полу. Мужчина недовольно посмотрел на оставляемые им мокрые следы, потом пожал плечами и пошёл следом, поднимаясь пролёт за пролётом по узкой лестнице, слабо освещённой тусклыми взрывозащищёнными плафонами дежурных ламп.
Верхняя площадка, тугая железная дверь с резиновыми уплотнителями, внутри уже выше нуля. Клацает рычаг рубильника, зажигаются индикаторы, наливается тёплым светом накал вакуумных ламп, помещение заполняется тихим гулом и шелестом вентиляторов. Вскоре воздух прогревается достаточно, чтобы можно было снять куртку.
— Так, дружок, — мужчина смотрит на висящие на стене круглые часы с белым циферблатом и чёрными стрелками, — нам пора приступать к нашей нелёгкой миссии: нести в мир безумие во имя разума.
Он садится за стол, придвигает к себе микрофон, ещё раз косится на часы (ждёт, пока длинная стрелка становится вертикально) и щёлкает тумблером на панели.
— Доброе морозное утро всем, кто ещё жив и накопал в руинах достаточно батареек для приёмника! С вами, как всегда, Ингвар, дневальный по апокалипсису. Понятия не имею, слышит ли меня кто-нибудь, или ретрансляторы, наконец, сдохли и я вещаю в пустоту, но меня никогда не останавливало отсутствие слушателей. Слушайте радио «Убежища тринадцать» и не говорите, что не слышали!
Когда заткнётся передатчик,
в эфире будет тишина,
и вот тогда вы все поймёте,
что вам без Ингвара писец!
— Итак, Пустоши, сегодня хрен его знает какое число приблизительно мая месяца постпесцового года, но, даже если вы ещё не спалили в печке календарь, то мороз от этого никуда не денется. Как мне сказал один знающий человек, зима эта будет чертовски долгой. Позаботьтесь, чтобы у вас был запас каши, достаточно дров, чтобы вскипятить воды, ну и, конечно, пригоршня батареек. Для тех, у кого с батарейками совсем никак, или не удалось найти транзистор, я сегодня снова повторю инструкцию по сборке детекторного приёмника. Наш инженер утверждал, — пока его ещё можно было понять, — что это совершенно плёвое дело, и детали для него запросто можно найти в старой технике. Он был так любезен, что записал всё на бумажке, я её периодически зачитываю, хотя это, конечно, полнейший абсурд: те, кто меня слышат, уже имеют приёмник, а те, у кого его нет, никакой инструкции не получат. Впрочем, апокалипсис сам по себе время абсурда, и мой бред в эфире прекрасно в него вписывается. В нынешних реалиях абсолютно всё равно, что именно я несу, главное — не затыкаться. Кто мог подумать, что основным дефицитом в этом постапе станет простая человеческая речь? А теперь мне надо передохнуть, запарить кашки, заварить чайку — я ещё, между прочим, не завтракал! А вы пока слушайте музыку. Докторша утверждает, что музыка почти так же полезна, как речь. Я не то чтобы не согласен с ней в принципе, но лично на меня три десятка здешних пластинок навевают только тоску и депрессию, а мой пёс от них воет. Тем не менее, чайник закипел, так что переходим к музыкальной паузе. Пластинка номер восемь. Или шесть. Может быть, и четыре, но вряд ли. Я тут, видите ли, слегка перепутал конверты. На мой слух они мало чем отличаются друг от друга. Какая религия запрещала вам подписывать диски? Ну, например: «Народный ансамбль ложечников 'Трескотня», песня «Валенки»«. И знаете, что я вам скажу? Я бы лучше послушал про 'Валенки»…
Ингвар выключил микрофон, вытащил из серого картонного конверта без картинок и надписей, помеченного отштампованной через трафарет цифрой восемь, чёрный виниловый диск без центральной наклейки, аккуратно надел его на шпиндель подключённого к передатчику проигрывателя и опустил тонарм. Пластинка завращалась, из стоящего на столе динамика послышались сначала шипение и треск, а потом полилась музыка.
— Я уважаю музыкантов
за пьянство, блядство и талант,
и за лихой удар тяжёлым
гитарным кофром по башке… —
обратился Ингвар ко псу. — Но почему тут так любили электроорган? И почему на нём играли исключительно мелодии, на фоне которых даже Шопен кажется весёлым, как летка-енка?
— У-у-у! — завыл пёс, задрав морду к потолку. — У-у-у!
— Понимаю, дружок, сам готов взвыть от такого. Хватит, хватит, сейчас отключу динамик. Вот, так-то лучше… — мужчина нажал клавишу на пульте, и музыка смолкла, только игла шуршит по пластинке. — Сейчас кашки заварим и пожрём. Тебе предоставляется почётное право выбора между вкусами хритаки и карпусии. Нюхай, какую тебе? Хритаку? Ну, губа не дура. Почти как сало в керосине. Значит, мне остаётся карпусия. М-м-м! Какой букет! Так… ежевика, репа, ацетон, немного мышиных какашек… Стоп, какашки кажется, натуральные. Чёртовы мыши. Сейчас возьму другой пакет. Жрёшь? Ну и молодец. Чай не предлагаю, но водички налью, такое если не запить, полдня икать будешь. А я чайку, с твоего позволения. Боже, какая дрянь! Встречал я жизни веники вкуснее этого чая. Знаешь, приятель, ко всему я тут привык, но за кофе убил бы. Ладно, пора нам обратно в эфир. Хочешь что-нибудь сказать остаткам замерзающего человечества? А кроме «гав»? Ничего? Ну, тогда придётся мне продолжать дозволенные речи, благо дозволено теперь всё, запрещать некому.
Игла с шорохом доползла до последней канавки пластинки, Ингвар поднял тонарм, бережно убрал пластинку в конверт и включил микрофон.
— И снова всем привет на этих пустошах! Не знаю, в какой момент моя жизнь свернула настолько не туда, что я на старости лет подвизаюсь диджеем апокалипсиса в мире, который даже слова такого не знает. Моя бабуся, будь она жива, наверняка сказала бы, что именно к этой карьерной вершине я шёл со своего первого «агу», — старушенция была той ещё язвой. На часах примерно что-то вроде полудня, и не проверить, как точно они идут, потому что сигналы точного времени по радио мог бы передавать только я, но у меня оно ни фига не точное. Это значит, что наступает время вашей любимой, я надеюсь, передачи: «Сказки долгой зимы». То есть я, Ингвар, буду нести в эфир всякий бред, а вы меня слушать. Если у вас, конечно, есть приёмник, который вы собрали из говна и палок по инструкции, в которой я ничего не понимаю и которую вы никак не могли услышать, если приёмника у вас таки нет. Как лыжный поход за лыжами или типа того. Поскольку на улице сегодня с утра было как-то особенно холодно и противно, то сказка будет соответствующая, под названием «Морозко», что означает «морозно и мерзко» разом. Или не означает. Если вы мой постоянный слушатель, а не только что уронили на голову приёмник, то должны знать, что большинство сказок я читал в далёком детстве и помню довольно приблизительно. Не готовился в сказочники, извините. Итак, «Морозко». Зачин классический: мачеха, падчерица, две родных дочери, муж. Казалось бы, что могло пойти не так? Но это не было бы народной сказкой, если бы мачеха не задумала извести девчонку. Вот что ты к ней привязалась, сволочь? Ну, не родная она тебе, ну, не люби, но к чему драма-то? Думаю, тут дело в замужестве. Выдавали тогда строго по старшинству, и, пока старшую не сплавишь, младшие сидят в девках. И приданое опять же не резиновое. В общем, если девицу куда-то деть, то и следующая претендентка продвигается в очереди к венцу, и в хозяйстве неплохая экономия выходит. Итак, наступает зима. Мороз такой, что лоси яйцами к берёзам примерзают. И тут мачеха говорит мужу: «О, дорогой, кстати, отличная погодка, чтобы отвести твою дочь в лес и бросить там. Пусть замёрзнет нафиг, надоела. А я тебе пока блинцов напеку». Ничего себе так подача, да? Но муж отвечает: «Я, я! Даст ист фантастиш! Слушаюсь и повинуюсь! Блинцы-то хоть с маслом? А сто граммов нальёшь потом для сугреву? Всё же не ближний свет по морозу таскаться… Тогда вообще говно вопрос!» И дочки уже суетятся, наследство делят: кому лифчики, кому заколочки, а кому лавка возле печки отойдёт. Шутки, радость и веселье.
В общем, отец волочёт девицу в лес, бросает под ёлкой, желает всего хорошего и возвращается домой, блины жрать. Марфуша послушно кивает, садится под деревом и начинает прилежно замерзать в сугробе, даже не подумав возмутиться, или костёр развести, или хотя бы уйти куда-нибудь в поисках людей и тепла. Всё какой-то шанс. Но нет, сидит, жопу морозит. И тут является к ней тот самый Морозко. Это, как и «Дед Мороз», один из псевдонимов древнего и весьма неприятного персонажа народного эпоса. Настоящее его имя Карачун, и этим, собственно, всё сказано. «Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?» — спрашивает её Морозко. Издевается, в общем. Но девчонка тоже умеет в троллинг и на серьёзных щщах отвечает: «Да зашибись, дедуля. Как в баньку сходить. Помахала бы тебе ручкой, но конечностей не чувствую…» Тот кружок вокруг ёлки нарезал и снова: «Как вы оцениваете качество нашего сервиса? Нет ли дискомфорта какого?» «На пять звездочёк, — отвечает девица, — написала бы благодарность, но чернила замёрзли». Карачун опять прогулялся и снова подкатывает: «Жалобы? Пожелания? Предложения? Ваши отзывы помогают нам стать лучше!» «Шикардос, — отвечает Марфушка, — особенно свет хорош. Тот, что в конце туннеля. Иду к нему…» «Так, стоп, — тормозит её дед, — а ну, отставить помирать. Довольный клиент дорогого стоит, это маркетинг, детка. Давай, колись, кто рекомендовал тебе эксклюзивную услугу 'сдохнуть под ёлочкой»?«. Слово за слово, выяснил Карачун всю историю. 'Фига себе, — говорит, — и это меня тут держат за Древнее Хтоническое Зло! Из твоей семейки никто работу не ищет? Ладно, считай, что ты выиграла призовой пакет за первый в истории сервиса положительный отзыв». Завернул он Марфушу в шубу, посадил в сани, сувениров сундук насыпал, скидочных купонов в карманы насовал и даже шапку с логотипом «Karatchun Ltd» на память подарил, чтобы уши от мороза не отвалились. В общем, не успело семейство как следует отметить сокращение списочного состава, как тут на улице шум-гром, бубенцы-фейерверки, и Марфуша дверь с ноги открывает, потому как руки подарками заняты. «Здаров, — говорит, — родственники, спасибо за отпуск. Отлично время провела. А вот кому магнитиков на холодильник?» Расписала, как её хорошо встретили да отлично проводили, и так здорово у неё это вышло, что уже через пять минут все ломанулись в лес, тряся скидочными купонами. В общем, осталась Марфуша сиротой и единственной наследницей, такая в девках не засидится, а Карачун вместо одной полудохлой девицы сожрал аж целое семейство из четырёх откормленных блинами особей. Вот что значит маркетинг и клиентоориентированность. Тут и сказочке конец, а кто не слушал — сам дурак.