Мальчик слышал, как родители его говорили:
— Старику живется неплохо, вот только он ужасно одинок!
И вот в ближайшее же воскресенье мальчик завернул что-то в бумагу, вышел за ворота и остановил проходившего мимо слугу старика.
— Послушай! Снеси-ка это от меня старому господину напротив! У меня два оловянных солдатика, так вот ему один! Пусть возьмет его, ведь я знаю, что он ужасно одинок!
Старый слуга обрадованно кивнул и отнес солдатика в старый дом. Потом тот же слуга вернулся спросить, не хочет ли мальчик сам побывать у старика. Родители позволили, и мальчик отправился в гости.
Медные шишки на перилах блестели ярче обычного, как будто их вычистили к приходу гостя. А резные трубачи — на дверях были вырезаны трубачи, выглядывающие из тюльпанов, — казалось, трубили изо всех сил, и щеки их так и раздувались: «Ту-ру-ру! Мальчик идет! Ту-ру-ру!»
Двери открылись, и мальчик вошел в коридор. Стены здесь были увешаны старинными портретами рыцарей в доспехах и дам в шелковых платьях. Доспехи бряцали, платья шуршали…
Внутренняя лестница сначала поднималась высоко вверх, а потом приспускалась вниз, и вот уж мальчик на изрядно ветхой террасе с большими дырами и длинными щелями в полу, через которые пробивались зеленые трава и листья. Вся терраса, весь двор и стена дома так густо поросли зеленью, что терраса казалась настоящим садом, хотя на самом-то деле она была всего-навсего терраса! Тут стояли старинные цветочные горшки в виде голов с ослиными ушами. Цветы в них росли как хотели. В одном горшке так и лезла через край гвоздика. Зеленые ростки её разбегались во все стороны и как будто говорили: «Ветерок ласкает меня, солнышко целует и обещает подарить мне ещё один цветок в воскресенье! Цветок в воскресенье!»
С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиной кожей, тисненной золотыми цветами.
— Позолота сотрется, свиная кожа остается! — сказали стены.
В этой комнате стояли резные кресла с высокими спинками и подлокотниками.
— Присядь! Присядь! — приглашали они. — Ох, какая ломота в костях! И мы схватили ревматизм, как и старый шкаф. Ревматизм в пояснице!
Наконец мальчик попал в комнату с выступом на улицу. Тут сидел старичок хозяин.
— Спасибо за оловянного солдатика, дружок! — сказал он. — И спасибо за то, что зашел проведать!
«Так, так!» или, скорее, «крак, крак!» закряхтела вся мебель. Стульев, столов и кресел было так много, что они чуть ли не выглядывали друг у дружки из-за спины, чтобы посмотреть на мальчика.
На стене висел портрет молодой дамы с красивым живым лицом, но причесанной и одетой по старинной моде: волосы напудрены, платье колоколом. Она не сказала ни «так», ни «крак», а только ласково посмотрела на мальчика, и он сразу же спросил у старика:
— Где ты её достал?
— Напротив, у старьевщика, — отвечал тот. — Там много таких портретов, но никому до них дела нет: никто не знает, с кого они писаны, все эти люди давным-давно покоятся в земле. Вот и эта дама умерла лет пятьдесят назад, но я знал её.
За стеклом под картиной висел букет сухих цветов. Им, верно, тоже было лет под пятьдесят, такие старые они были на вид.
Маятник больших часов качался взад и вперед, стрелка двигалась по кругу, и всё в комнате старело с каждой минутой, само того не замечая.
— У нас дома говорят, что ты ужасно одинок, — сказал мальчик.
— О, меня постоянно навещают воспоминания прошлого… Они приводят с собой столько знакомых лиц и образов! А теперь вот и ты навестил меня! Нет, мне хорошо!
И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, каких сегодня уже не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, ремесленники с развевающимися цеховыми знаменами. У портных на знаменах были изображены ножницы, поддерживаемые двумя львами, а у сапожников не сапоги, а двуглавый орел — сапожники ведь делают все парные вещи.
Да, это была книга так книга!
Старичок хозяин пошел в другую комнату за вареньем, яблоками и орехами. Нет, в старом доме было чудо как хорошо!
— А я здесь не выдержу! — сказал оловянный солдатик, стоявший на сундуке. — Тут так пусто, так печально. Нет, кто привык к жизни в семье, тому здесь не житье. Я здесь не выдержу! День тянется здесь без конца, а вечер и того дольше. Тут не услышишь ни приятных бесед, какие вели, бывало, твои родители, ни веселой возни ребятишек. Нет, старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь целует? Глядит на него ласково? Устраивает у него елку? Ничего у него нет впереди, кроме похорон. Я здесь не выдержу!
— Ну, полно! — сказал мальчик. — По-моему, здесь чудесно. А ещё сюда приходят старые воспоминания и приводят с собою столько знакомых лиц!
— Не видал, не знаю! — отвечал оловянный солдатик. — Я здесь не выдержу!
— Должен выдержать! — сказал мальчик.
Тут в комнату вошел сияющий хозяин с отменным вареньем, яблоками и орехами, и мальчик думать забыл об оловянном солдатике.
Веселый и довольный, вернулся он домой. Проходили дни и недели. Мальчик просил слугу кланяться хозяину старого дома, и тот просил кланяться в ответ, и вот мальчик опять отправился к нему в гости.
Резные трубачи затрубили: «Ту-ру-ру! Мальчик идет! Ту-ру-ру!» Рыцари на портретах забряцали мечами и доспехами, дамы зашелестели платьями; свиная кожа заговорила, а старые кресла заскрипели и закряхтели от ревматизма в пояснице: «Ох!» Словом, всё было как в первый раз, потому что часы и дни в старом доме шли один как другой, без всякой перемены.
— Я не выдержу! — сказал оловянный солдатик. — Я уже плакал оловом. Здесь чересчур тоскливо. Отправьте меня лучше на войну, пусть я лишусь рук и ног — всё-таки перемена. Сил моих больше нет! Теперь я знаю, как это приходят старые воспоминания и приводят с собой знакомые лица! Меня они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься!
Особенно если они зачастят. Под конец я чуть не спрыгнул с сундука. Я видел тебя и всех твоих, вы все стояли передо мной как живые. Было то самое воскресное утро, ты помнишь. Все вы, ребятишки, стояли в столовой и пели. Мать и отец стояли рядом. Вдруг дверь отворилась, и вошла ваша двухгодовалая сестренка Мария. А ей стоит только услышать музыку или пение — всё равно какое, — сейчас же в пляс. Вот она и давай танцевать, только никак в такт не попадет — вы пели так протяжно. А она вытянет шейку и то одну ножку поднимет, то другую — нет, всё не ладится! Я не удержался, засмеялся про себя да и кувырк со стола! Набил себе шишку, до сих пор не прошла, и поделом мне. И ещё много чего вспоминается мне. Всё, что я видел, слышал и пережил у вас дома, стоит у меня перед глазами. Так вот, оказывается, какие они, эти воспоминания, вот что они приводят с собой… Скажи, вы по-прежнему поете по воскресеньям? Расскажи мне что-нибудь про малютку Марию! И ещё — как поживает мой товарищ, второй оловянный солдатик? Вот счастливец! Нет, нет, я просто не выдержу!
— Я тебя подарил! — сказал мальчик. — И ты должен оставаться тут! Как ты этого не понимаешь!
Вошел старичок со шкатулкой, доверху набитой разными занятными вещами: баночками для белил и притирок, старинными картами — таких больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь. Старичок отпер для гостя и большие ящики старинного бюро, открыл клавикорды, на крышке которых изнутри был нарисован ландшафт. Инструмент издавал тихие дребезжащие звуки, а сам хозяин напевал при этом какую-то песню.
— Это она певала когда-то! — сказал старичок, кивнув на портрет, купленный у старьевщика, и глаза его заблестели.
— Хочу на войну! Хочу на войну! — во всё горло закричал оловянный солдатик и бросился с сундука на пол.
Куда же он девался? Искал его и сам старичок хозяин, искал и мальчик — нет нигде, да и только!
— Ну, я найду его после! — сказал старичок, но так и не нашел. Пол был весь в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.
День прошел, и мальчик вернулся домой, и прошла неделя, а за ней и ещё несколько недель. Окна замерзли, и мальчику приходилось дышать на стекло, чтобы оттаял глазок и можно было взглянуть на старый дом. Снег запорошил все завитушки и надпись на балке, завалил лестницу — дом стоял словно нежилой. Так оно и было: старичок, хозяин его, умер. Вечером к старому дому подъехала повозка, на неё поставили гроб и повезли старичка за город — его должны были похоронить в фамильном склепе. Никто не шел за гробом — все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.
Несколько дней спустя в старом доме назначен был аукцион. Мальчик видел из окна, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные горшки с ослиными ушами, старинные стулья и шкафы.
Всё это разошлось что куда. Портрет дамы, купленный в лавке старьевщика, вернулся туда же да так там и остался — никто ведь не знал этой дамы, никому не нужен был её портрет.
А весной снесли и сам старый дом — эту развалюху, как говорили люди. С улицы можно было видеть комнату, обитую свиной кожей, которая была порвана и свисала клочьями. Зелень террасы густо обвивала падающие балки. А потом место это расчистили совсем.
— Вот и отлично! — сказали соседние дома.
Вместо старого дома появился новый, с большими окнами и ровными белыми стенами. Перед ним, там, где стоял старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потянулись оттуда к стене соседнего дома. Перед садиком поставили железную решетку с железной калиткой. Всё это выглядело так красиво, что прохожие останавливались и глядели сквозь решетку. Воробьи стайками усаживались на виноградные лозы и чирикали наперебой, да только не о старом доме — они ведь не могли его помнить.
С тех пор прошло столько лет, что мальчик успел стать мужчиной — дельным мужчиной на радость своим родителям. Он только что женился и переехал со своей молодой женой в этот новый дом. И вот он стоял в садике и глядел, как его жена сажала в клумбу приглянувшийся ей полевой цветок. Посадив цветок, она хотела примять землю пальцами и вскрикнула: