Карлик оглядел Эльзу с ног до головы, словно мерки снимал, чтобы платье пошить. Вторично поклонился госпоже и вышел.
После ужина госпожа заговорила с Эльзой на её родном языке:
– Кишика хочет, чтобы ты осталась с нами. Ты сама нынче просила не отсылать тебя к мачехе. Не изменилось ли твоё желание?
Эльза пала на колени, принялась целовать руки госпожи, и подол её платья, и вышитые туфельки, и благодарить за избавление, а госпожа подхватила Эльзу, подняла, по голове погладила и сказала:
– Пóлно, милое дитя. Ты останешься у нас, ни в чём тебе отказа не будет. Я тебя воспитаю вместе с родной дочерью. Каждый день моя фрейлина учит Кишику плести кружева, шить и вышивать. Отныне вы будете учиться вместе. Не отлынивай, слушай внимательно, старайся и тогда вырастешь умелой девицей, сама сможешь о себе позаботиться.
Вскоре вернулся бородатый карлик. Принёс он форму, заполненную сырой глиной, и корзинку с крышкой.
Разъял карлик две половины формы – а там кукла, внутри полая, лицом – точь-в-точь Эльза. В куклиной груди сделал карлик отверстие, вложил вместо сердца кусок хлеба и туда же загнал живую змею, которая была у него в корзинке.
– Остаётся лишь каплю крови добавить, госпожа, – произнёс карлик.
Эльза от страха похолодела. Не иначе, думает, заберут у меня сейчас мою бессмертную душу, отдадут её врагу рода человеческого!
Заметила госпожа Эльзин страх, сказала поспешно:
– Не бойся, дитя. Всё, что здесь делается, пойдёт тебе на пользу, дарует свободу и счастье.
Взяла госпожа иголку из чистого золота, кольнула Эльзу до крови. Карлик воткнул кукле в грудь эту иголку с капелькой крови, саму куклу в корзинку спрятал.
– Подождите до завтра, госпожа, тогда увидите моё искусство! – Так молвил карлик с глубоким поклоном и удалился.
Утром проснулась Эльза на шёлковых простынях, под шёлковой периной. Шёлковый полог над ней переливался, нарядное платье ждало на стуле. Служанка расчесала Эльзины длинные волосы, дала ей тонкое бельё – и чулки, и сорочку, и юбку. Но больше всего радовалась Эльза вышитым башмачкам. До сих пор ведь она бегала босая, а зимой дома сидела. Мачеха говорила, бывало: «Нечего на башмаки тратиться, и так хороша будет дрянная девчонка!»
Удивительно ли, что Эльза даже не вспомнила про свою вчерашнюю одежду – платье, латаное-перелатаное, да передник, ничуть не новее? Одежда между тем исчезла. Кому она понадобилась? Конечно, карлику – для куклы, что должна была отправиться в селение вместо Эльзы.
К полудню стала кукла ростом с Эльзу. Теперь уж никто бы не отличил живую девочку от глиняной, а сама Эльза, увидав своего двойника, в страхе отшатнулась.
– Глиняная кукла не причинит тебе вреда, дитя, – успокоила госпожа. – Сейчас отправится она в твоё родное селение. Пускай мачеха колотит её хоть розгами, хоть палкой, хоть кочергой; пускай за косы треплет – кукле не больно. А если злыдня не исправится – достанется ей от куклы по заслугам.
С той поры зажила Эльза счастливо, будто настоящая принцесса. Ела она досыта, спала мягко, наряды носила самые лучшие. Оказалась Эльза способной ученицей, легко ей было выполнять задания наставницы, что учила её и Кишику. Шло время, и прежнюю жизнь – в бедном селении, с жестокой мачехой – словно туманом заволакивало в Эльзиной памяти. Уж не сон ли то был – дурной, тяжёлый сон, который нужно поскорее выбросить из головы?
Эльзе это почти удалось. Всё реже вспоминала она о прошлом, зато всё чаще задумывалась о настоящем своём счастье. Крепла в ней уверенность, что беззаботную жизнь обеспечивает некая сила – великая, таинственная, непостижимая.
Странные дела творились в зачарованном саду. Например, в двадцати шагах от дворца лежала на земле гранитная глыба. Каждый раз, как подходило время завтрака, обеда или ужина, приближался к глыбе бородатый карлик и трижды ударял по ней серебряной палочкой. Далеко окрест слышался нежный звон, и с третьим ударом появлялся на верхушке глыбы огромный золотой петух. Кричал петух «Ку-ка-ре-ку!» и крыльями хлопал. Раз крикнет, раз хлопнет – отверзнется глыба, выйдет из неё огромный стол, накрытый на всех обитателей дворца, и сам собой, переставляя поочерёдно четыре ножки, зашагает прямо в обеденную залу.
Второй раз крикнет петух, второй раз крыльями хлопнет – явятся из глыбы стулья, двинутся вслед за столом. На третий раз исторгнет глыба вино, и яблоки, и другие плоды в том количестве, какое нужно для трапезы. Дождётся карлик, пока все насытятся – снова ударит по глыбе серебряной палочкой. Закричит петух, крыльями захлопает – и вернутся в глыбу тарелки, приборы, стулья и стол.
Всегда одно и то же повторялось: двенадцать блюд съедали обитатели дворца, а как доходил черёд до тринадцатого блюда, появлялся огромный чёрный котище. Вспрыгивал он на глыбу, садился возле петуха, а тринадцатое блюдо ставил рядом с собой. Тогда карабкался на глыбу карлик, брал блюдо в одну руку, петуха сажал себе на плечо, кота хватал под мышку – и скрывался в гранитной глыбе. Обитатели дворца к тринадцатому блюду никогда не притрагивались.
Из глыбы, кроме пищи, получали они одежду, ковры, подушки, светильники и всё, что необходимо в доме.
Беседы во время трапез велись на чуднóм, незнакомом языке. Эльза прилежно учила этот язык, но понимать его начала нескоро. Годы прошли, прежде чем Эльза сумела произнести первую фразу.
Однажды она спросила:
– Скажи, Кишика, зачем выходит из глыбы тринадцатое блюдо, если никто к нему не притрагивается?
– Не знаю, – отвечала Кишика. – Мне и самой это странно.
Должно быть, она спросила об этом у матушки, потому что вскоре прекрасная госпожа заговорила с Эльзой. Чело госпожи было светло, как всегда, но в голосе слышалась печаль:
– Я не хочу, чтобы твою жизнь омрачали вопросы, на которые ты, дитя, не знаешь ответов. Ты спрашивала, почему мы не притрагиваемся к тринадцатому блюду. Потому, что это – скрытое благословение. Вкусивший от него разрушит нашу беззаботную жизнь. Запомни, Эльза: мир был бы куда лучше, если бы не людская алчность. Она заставляет людей хватать всё, на что ляжет глаз; принимать всё, что им ниспосылается свыше. Не ведают люди простой истины: одно из благ следует полностью оставить тому, кто его даровал. Называется это «благодарственная жертва». Да, поистине, изо всех людских пороков наихудший – алчность.
Летели беззаботные дни, сливались в года. Эльза выросла, стала высокой, статной девицей. Обрела она знания, каких никогда не получила бы в своём бедном селении.
А для Кишики время будто замерло. Оставалась Кишика всё той же девчушкой, что когда-то, давным-давно, привела с собой во дворец маленькую оборванку с лукошком земляники.
Каждое утро по часу Эльза с Кишикой занимались письмом и чтением; но если Эльзе этого времени было мало, то Кишика еле досиживала до конца урока. Всё бы ей играть, резвиться по-детски. Порой она и вовсе бросала книжки да тетрадки, доставала свою чудесную шкатулочку и целый день каталась в лодочке по морю, где не грозила ей никакая опасность.
– Жаль, Эльза, – частенько вздыхала Кишика, – что ты стала взрослой. Как теперь с тобой играть? Да тебе и самой скучны детские забавы!
Так, в занятиях, разумных беседах и жалобах Кишики, минуло ещё девять лет. И тогда-то прекрасная госпожа призвала Эльзу к себе в покои. Раньше она говорила с Эльзой в обширной зале или в саду; поэтому, услыхав, что беседа назначена в покоях, Эльза очень встревожилась. Сердцем почуяла: ждёт её несчастье.
Долго медлила Эльза на пороге, наконец вошла. Щёки госпожи вспыхнули, шёлковым платком смахнула она слезинку и молвила так:
– Милая моя доченька, пришло время нам расстаться.
– Расстаться? Как же это?! – воскликнула Эльза. Упала она к ногам госпожи, приникла лицом к расшитому подолу. – Нет, матушка, не расстанусь я с вами, покуда жива. Однажды вы раскрыли мне объятия – так не отвергайте меня теперь, когда я вкусила вашей несравненной доброты.
– Утешься, милая, – отвечала госпожа. – Ради твоего счастья чего только я бы не сделала! Но ты уже взрослая, и нет у меня права удерживать тебя здесь. Должна ты возвратиться в мир людей, где тебе уготованы великие радости.
– Добрейшая госпожа! – не унималась Эльза. – Вы были мне матерью; лучшей из матерей. Умоляю, не отсылайте меня. Не нужны мне никакие людские радости, я лишь одного желаю – жить и умереть подле вас. Я буду вашей горничной, если велите; я согласна выполнять любую работу, только бы остаться с вами, только бы не уходить от вас к людям. Ах, лучше бы вы тогда, много лет назад, отправили меня к мачехе, чтобы я вовсе не знала иной жизни! Слишком жестоко низвергать меня с небес на печальную землю!
– Не говори так, дитя, – отвечала госпожа. – Не говори, ибо не ведаешь, какую судьбу я тебе уготовила и скольких трудов это стоило. Да свершится неизбежное. Ты – из рода смертных, и нельзя тебе здесь оставаться. Мы, обитатели зачарованного дворца, выглядим как люди, но людьми не являемся. Не стану и объяснять – всё равно не поймёшь ты нашей природы. А на земле ждёт тебя твой суженый. С ним будешь ты счастлива, и только смерть сможет вас разлучить. Поверь, Эльза: трудно мне с тобой расставаться. Но иначе никак нельзя. Смирись. Прими свою судьбу.
Сказавши так, стала прекрасная госпожа чесать Эльзины волосы золотым гребнем, а потом уложила Эльзу в постель. Но не шёл сон к бедной девушке! Жизнь среди смертных представлялась ей беспросветной, как зимняя ночь.
Мы же пока оставим Эльзу и поглядим, что делается в её родном селении, как живёт-поживает глиняная кукла с хлебным сердцем. Сказала госпожа: «Если злыдня не исправится». Да где же это слыхано, чтобы злые мачехи исправлялись? С годами они только больше ненавидят падчериц!
Вот и Эльзина мачеха была такой. С утра до ночи осыпала она побоями глиняную куклу; удивлялась, что не плачет мнимая падчерица, и оттого ещё злее становилась. Порой вступался отец, но толку из этого не выходило: мачеха свой гнев против мужа оборачивала, спуску ему не давала.