Но и тут старая нянюшка помогла. Она взяла ржаного хлеба и залепила дырки. Эгле замесила в решете тесто — ни капельки воды не пролила, ни горсточки муки не просыпала.
Испекла Эгле пирог и стала с мужем прощаться.
Муж ей говорит:
— Больше девяти дней не гости. И смотри, как назад пойдешь, чтобы никто тебя не провожал. Стань на берегу и позови меня так:
Если жив мой друг бесценный —
Забурли, вода проточная,
Из пучины брызни, пена,—
Пена белая, молочная!
Если ж милый мой убит
И в пучине темной плавает —
Над волною закипит
Пена красная, кровавая…
И вы, мои сыновья, и ты, дочь, слово дайте: о чем знаете, людям не рассказывать.
Дали дети слово.
Тут Жалтис обернулся ужом и вынес жену с детьми на берег озера.
Вот радости-то было, когда Эгле со своими детьми в родной дом постучалась!
Отец и мать дочерью да внуками не налюбуются, братья, сестры с Эгле не наговорятся.
Только соседи их дом стороной обходят и говорят:
— Вернулась ужиха с уженятами. Хорошо еще, мужа своего дома оставила. Не было бы от них беды!
Братьям обидно. Стали они сестру уговаривать:
— Откажись от мужа, оставайся с нами навеки. А придет муж за тобой — мы тебя не выдадим.
Эгле отвечает:
— Не дело вы, братья, говорите. Как жене от живого мужа отказаться, как детей родного отца лишить? И не придет муж за мной — я сама, как время поспеет, из вод озерных его вызову.
— А как ты его вызывать станешь?
— Эх, братья, — отвечает Эгле, — не вам его звать, не вам про то и знать. А меня лучше не спрашивайте, все равно не скажу.
А старуха соседка учит братьев.
— Не с той стороны, — говорит, — подступаете. Что мать не скажет — малые дети выболтают.
Вот собрались братья ночью в лес коней пасти и старшего сына Эгле с собой взяли. В лесу коней на зеленую траву пустили, разложили костер и стали у мальчика выспрашивать, как отца по имени зовут и на какой он зов отзывается.
Ничего им старший сын не сказал. Лаской выспрашивают — отмалчивается, побоями выпытывают — только слезы льет.
— Ну, — говорят братья, — этот в мать пошел, может, с младшим лучше сговоримся.
Утром вернулись они домой. Эгле спрашивает у сына:
— Отчего у тебя, сыночек, глаза красные?
— В лесу костер дымно горел, — отвечает ей сын, — вот глаза и покраснели.
На следующую ночь опять пошли братья в лес коней пасти и зазвали с собой младшего сына Эгле. Да и от него ничего не добились.
Вернулись наутро домой. Эгле глянула на сына и спрашивает:
— Что это, сыночек, и у тебя глаза красные? Не обидели ли тебя дядюшки?
— Нет, не обидели, — отвечает ей сын. — Я всю ночь не спал, коней стерег, вот и покраснели глаза.
И на третью ночь собрались братья в лес. Приласкали они маленькую племянницу и с собой заманили.
Была она у матери с нянюшкой любимым дитятей. Никто ее никогда и пальцем не тронул, злого слова не сказал. Вот стали ее дядья выспрашивать да выпытывать. Она в землю глазками уперлась, молчит, только головой качает: «Не знаю я ничего». А как пригрозили ей дядья гибким прутом, она задрожала вся, побелела, как платок, да все и рассказала. И как отцово имя — сказала, и на какой он зов отзывается — открыла. Ну, дядьям только того и надо. Еще пригрозили ей, чтобы она перед матерью и словом не обмолвилась, и отвели ее домой.
А сами захватили косы, пошли к озеру. Сделали они свое злое дело, косы о траву вытерли и воротились назад. Только стали косы в сенях вешать, услыхала Эгле железный звон, и сжалось у нее сердце.
— Что, братцы, — спрашивает, — вы так рано на работу поднялись?
Братья отвечают:
— Густая трава по утренней росе ровнее ложится.
А Эгле все душой неспокойна. В тот же день собралась она назад, к мужу. У порога с матерью и отцом попрощалась, у ворот сестер, братьев обняла — никому провожать себя не позволила.
Подошла она с детьми к озеру, стала на бережку и сказала, как муж ее научил:
Если жив мой друг бесценный —
Забурли, вода проточная,
Из пучины брызни, пена,—
Пена белая, молочная!
Если ж милый мой убит
И в пучине темной плавает —
Над волною закипит
Пена красная, кровавая…
Тут всколыхнулись озерные воды, пеной вспенились. Да не белая пена на волнах качается, не белая, как молоко, а красная, как кровь. И со дна голос послышался:
В час туманный,
В час рассветный
Я людьми загублен злыми.
Дочка милая,
Зачем ты
Назвала отцово имя?
Заплакала, зарыдала Эгле. Потом обернулась к детям и сказала:
— Нет у вас ласкового отца, нет у меня любимого мужа. Никто нас в подводном царстве не приветит, а под одним кровом со злыми убийцами нам не жить. Пусть же будет так, как я скажу:
Сыновья мои родные,
Вы сдержали слово твердо —
В дуб и ясень превратитесь,
Не сгибаясь, стойте гордо.
Ты же, маленькая дочка,
Не сильна в беде душою,
Стань пугливою осиной,
Трепещи всегда листвою.
Мне же елью стать печальной,
Стать угрюмой, темной елью,—
Лить потоки слез янтарных,
По ночам стонать с метелью.
И как сказала, так и сталось: старший сын превратился в дуб высокий, младший — в ясень, а дочь — в трепетную осину.
Сама Эгле обернулась темной елью.
С тек пор и повелись на земле ель, дуб, ясень и осина. Печальной вдовой клонит ель свои ветви долу. Чуть дохнет ветер — дрожат, точно от страха, мелкие листочки осины. А у дуба и ясеня стволы крепкие и твердые, как сердце верного человека. А почему это так, только тот и знает, кто слыхал от дедов про бедную Эгле и про ее детей.
СЕДУН. Сказка коми
Запись и обработка А. Микушева. Перевод А. Смольникова
ил-был крестьянин. Было у него три сына: старший — Васи́лей, средний — Пёдор и младший — Иван. Был Иван седуном, с печи не слезал, все сидит там, бывало, да глину колупает. А два других брата — те не глупые, толковые. Вот заболел как-то отец, совсем ослабел. Позвал сыновей, говорит:
— Ну, сыновья мои, видно, помирать мне пришла пора, не поправлюсь уже. Похороните меня, а потом три ночи навещайте могилу. В первую ночь пусть Василей придет, во вторую — Педор, а после и ты приходи, Седун.
Так простился отец с сыновьями, да тут же и отошел. Похоронили они его честь по чести. Наступил вечер, пора идти на могилу старшему сыну. Василей и говорит:
— Не сходишь ли ты, Седун, на могилу отца вместо меня? Я куплю тебе за то красную рубаху.
— Ладно, схожу, — согласился Седун.
Давно он заглядывался на красную рубаху. Собрался не мешкая и пошел.
Проспал ночку на могиле отца Седун, а утром отец подарил ему красного красавца коня. Доволен Седун. Отвел скорей коня к ручью, сам же как ни в чем не бывало пошел домой.
Вот вторая ночь приближается, надо идти на кладбище среднему брату — Педору. Вечером просит Педор Седуна:
— Не сходишь ли ты, Иван, вместо меня на могилу? Я справлю тебе за это пару сапог.
— Схожу, — опять согласился Седун.
И на что ему вроде сапоги? Никуда ведь не ходит. Да, видно, надо и ему покрасоваться — пошел.
Проспал Седун вторую ночь на могиле отца, утром получил в подарок серого коня. Седун рад, отвел и этого коня к ручью.
Когда приблизилась третья ночь и настал черед самого Седуна идти на кладбище, он подумал, что теперь уж никто ему за это не заплатит. Поплелся, однако, проспал на могиле отца и третью ночь. Утром отец подарил младшему сыну вороного коня. Отвел Седун и воронка к тому же ручью.
А той стороной правил царь, и было у царя три дочери: Марья, Василиса и Марпида. И пришла им пора выбирать себе женихов. Царь дал девицам по шелковому платку: одной красивый-прекрасивый платок, другой еще краше, а младшей, Марпиде-царевне, самый красивый, весь огнем горит.
Утром вывесила на балкон свой платок старшая дочь.
— Кто достанет платок, — объявили по всему царству, — тому и быть женихом!
Услыхал это народ — со всех сторон ко дворцу потянулся. Братья Седуна тоже засобирались.
«Может, и нам счастье улыбнется!» — думают про себя.
Увидел их сборы Седун, запросился:
— Братья, не возьмете ли и меня с собой?
Те только смеются:
— Куда тебе, дураку! Сидел бы уж на печи.
Запрягли они в сани старую отцовскую клячу и поехали.
А Седун пошел к ручью, кликнул там красного коня и влез ему в ухо.
В одном ухе попарился-помылся, в другом — оделся-обулся и вышел такой красивый да сильный — молодец молодцом!
Вскочил молодец на коня и вскоре догнал своих братьев — они на кляче-то недалеко и уехали. Догнал и, не останавливаясь, только наклонившись, ударил на скаку по уху одного брата, ударил другого и просвистел мимо. Повалились братья на колени.
— Свят, свят, — говорят, — никак, Илья-пророк промчался!
А Седун промчался к цареву дворцу, выше балкона подпрыгнул, но платок оставил, не взял.
Дивится народ:
— Вот ведь может, а не берет!
Наверно, какой-нибудь счастливец и достал потом этот платок, но Седун не видел. На обратном пути он еще раз повстречал своих братьев, опять дал по уху одному и другому. Повалились братья на колени.
— Свят, свят, — говорят, — и верно Илья-пророк, как застращал!
Когда братья домой воротились, Седун на печи лежал — он давно уж прискакал, коня к ручью отпустил, а сам на свое место влез.
— Ну, братцы, что видели-слышали? — спрашивает.
— Ничего не видели, — говорят. — Кто-то снял уж платок, не про нас он, видно… Только Илья-пророк по дороге проскакал мимо, застращал нас сильно.
— А я так никакого грома не слышал. Сидели бы и вы дома — лучше было бы, — говорит Седун.