А звезды, не зная что и думать, в поисках за луной рассыпались по всему небу. И напрасно, высунувшись по пояс из окна, луна звала их, махая своими детскими ручками.
Звезды, глядя на курносую девчушку, никак не могли догадаться, что это и есть сама светозарная луна.
Скрылись звезды, и луна поняла, что помощи ей от них ждать нечего.
Уныло расхаживала она из угла в угол, раздумывая как бы ей выбраться из комнаты и попасть к себе во дворец.
— То-то и оно-то, — сочувственно скосив глаз на девочку-луну, сказал трехногий конь, — у нас тут не очень весело, поди скоро сто лет, как о трех ногах мыкаюсь. Кабы лунные подручные вернули мне мою ногу, я бы и сам давно ускакал отсюдова.
Луна живо обернулась.
— Как лунные, — удивилась она, — ты был в лунном царстве?
— Случалось бывать и в лунном королевстве, — снисходительно глядя на девочку, сказал конь, — вишь, без ноги остался. И все это за то, что осмелился открыть золотую дверь в опочивальню луны. А кто ж его знал, что не велено чужаку переступать порог.
— Так это был ты! — перебив коня, воскликнула луна, — и как мне было самой не догадаться, увидя тебя в окне. Как ты смел, бездельник! Пока я в баньке парилась, ты забрался в мою горницу, и скача будто по лугу, сожрал вместо травы мое новое изумрудное платье! Ни разу так и не успела его примерить.
От негодования луна багрово вспыхнула, лицо ее округлилось.
— Да что ты, хромой увалень, стоишь, вези меня немедленно во дворец! — говорила луна, а сама взбиралась к коню на спину, — дорожка, небось, не впервой! А ногу, так и быть, получишь обратно.
Рванулся конь, как услыхал о ноге: а вдруг и вправду, не какая самозванка, а луна! Уж больно грозна круглолицая девочка!
И понес он луну — от радости не чуя, на трех ли, на четырех бежит. С крыши на крышу перескакивал лунный конь, а конца пути не видно. Заблудились. Надобно было коню где-то свернуть и спуститься по жолобу, про это он точно знал, но по которому, никак не мог вспомнить.
А луна торопит. На дворе светает.
Зажмурился конь, напрягся, и кинулся наугад, да споткнулся.
Луна не удержалась — упала.
И куда девались руки и ноги, а ее клетчатый передник зацепился за трубу и повис.
Луна поднялась из-за синих крыш и полносветной луной поплыла по небу.
Ослепленный конь сразу и сообразить ничего не мог. А как опамятовался, глянул, а на трубе, из кармана клетчатого передника, торчит его пегая нога.
Не обманула луна, сдержала слово.
И весело стуча по крышам четырьмя копытами, конь пустился в путь-дорожку.
ЗЕЛЕНАЯ ОСЕНЬ
ришла осень, пожелтели листья. И только в одну тихую окрайную улицу осень забыла заглянуть. И на этой улице деревья остались по летнему зеленые.
Вскоре из соседних улиц перекочевали на нее голуби, потом воробьи, а за ними и все городские зверюшки. И не найти было незанятого уголка. Хоть по разному, но все радовались зеленым деревьям и у всех появилась уверенность: раз осень не пришла на эту улицу, то не будет у них и зимы.
И только рыжему коту все это было не по сердцу.
Кот жил испокон века на этой улице, считал ее своей собственной, и пришлых зверей не хотел признавать. Как-то ночью залез он в хозяйскую лавку, стянул мешок с желтой краской, и за работу.
Кот взбирался на верхушку каждого дерева и по очереди густо осыпал охрой. Но как ни зорок рыжий глаз, а проглядел на одном дереве листок, и этот листок, спрятавшись под другими листьями, так и остался зеленым.
А утром улицу ничем не отличить было от соседних. Засохшие желтые листья лежали на земле. И все пришлые звери в тот же день ворчливой толпой угрюмо отправились на свои старые места.
То-то кот обрадовался.
Про улицу зеленой осени прослышала одна степная птичка и ничего не подозревая, прилетела.
Нелюдимо стояли деревья, дул холодный сквозной ветер.
Увидя обнаженные деревья, птичка смутилась. «Уж не ошиблась ли я улицей?» — подумала она. Она испуганно перепархивала с дерева на дерево, не зная что ей делать: еще вчера ее подружки улетели в теплые края и догнать их было ей не под силу, да и лететь одной так далеко она не решалась.
Зеленый листок, глядя на нахохлившуюся птичку, пожалел ее, и ему захотелось ей помочь. Это был тот самый листок, что в зеленую осень спрятался под листьями, не пожелтел и не упал.
— Я зеленая осень, — сказал листок, — возьми меня в клюв и лети.
Птичка встрепенулась, перепорхнула на ветку. «Так вот она, зеленая осень!» И сердце ее крепко забилось. Бережно она взяла его в клюв и с зеленым листком полетела.
Они летели так быстро, что догнали осень. Закутанная с ног до головы в багровых листьях, вся измокшая, шла осень домой.
И видит, несет птичка в клюве не в пору зеленый листок. Удивилась осень. Тогда листок ей все рассказал и о себе и как птичка, поверив в зеленую осень, чуть не погибла.
Тут осень надула свои желтые обветренные щеки. И осенний ветер понес птичку с зеленым листком. Они летели быстро, все быстрей, и оставили далеко за собой перелетные стаи.
Скоро они очутились в теплых странах, где деревья и в зиму зеленые, и они были там как свои, и зеленый листок навсегда остался зеленым.
А рыжий кот, чтобы никому впредь не обмануться, взял ведерко, развел оставшуюся желтую краску, и на дощечке у своего дома вывел крупными буквами:
УЛИЦА РЫЖЕГО КОТА
БЫВШАЯ ЗЕЛЕНАЯ ОСЕНЬ
ТЕНЬ ЛУНЫ
Как только солнце выкатится в полдень золотым мячиком на середину неба — выйдет из своей норы Еж Ежович, выберет пень на припеке и усядется на нем поудобнее, старые царапины залечивает. А как ждет того часу зайка Марфинька! Незаметно вслед за ежом прокрадется и пристанет: расскажи да расскажи сказку!
Много сказок знает еж — не зря выдумщик. И не прочь сказывать, так было и на этот раз. Огляделся еж по сторонам, заднюю лапу, больше для порядку, к солнцу вытянул — пусть греется! — да и за сказку.
Жила-была русалочка, купается она в реке с подружками. А как луна взойдет, русалки в прятки играют, за кусты, что у речки, прячутся, на весь лес аукаются.
Как-то подружки-русалки от игры утомились, спать полегли. А русалочке не спалось. Вылезла она на берег, сидит на камне, а хвост у нее, словно у карпа, золотой. И вдруг видит, как круглолицая серебряная тень луны легла на воду.
Стала тут лунная тень плескаться, то рыбкой нырнет, то под камни спрячется; ну точно как на небе госпожа ее луна в облаках играет.
Сплела русалка из ивовых прутьев венок, нагнулась над водой и поймала тень луны. И как ни отбрыкивалась лунная тень, на дно реки русалочка ее утащила, да под лежанку и спрятала.
Ждет луна и день и другой, а лунной тени все нет. На третий день обернулась луна попроще, прикрыла лицо платком, чтобы никто на земле ее не узнал, и прямо к реке, где русалка как раз забавлялась с тенью луны. Ухватила луна шалунью за длинные косы и вытащила на берег. А русалка изловчилась, карпьим хвостом взметнула, да на дно реки, только пузыри пошли. И нечаянно, как в воду нырнуть, выронила она из рук свою серебряную игрушку — упала лунная тень на берег на острые камушки и разбилась на тысячу осколков.
Опечалилась луна, сняла с головы платок, разостлала на берегу и принялась собирать осколки. Да не заметила, как один осколок в воду шлепнулся.
Начал тут еж позевывать, солнце совсем его разморило: ко сну клонит.
— А что же дальше? — пристает к ежу Марфинька.
— Ну да сказка длинная, конца не видать, сам плету, — посмеивается еж, — жди до завтрашнего!
И ушел в свою ежиную нору.
И запало в сердце Марфиньки, как бы ей встретить ту самую русалку. В путь-дорогу собралась и ввечеру пришла на речку.
Рыбки чинно плыли в свои песчаные спаленки. Утки, на ночлег готовясь, громко крякали — сказки детям на сон сказывали. Лесовик под кустом дрему на лес наводил. Сладко пели под кочкой полуночницы — шершавые в крапинках лягушки.
А в лесу в колыбельке хныкал Мишка: во сне лапу сося, поперхнулся — мамку свою звал. А лиса чесала у лисят малых за ушком: чтоб им не приснился водяник. У волчонка зуб за ночь на вершок растет — от боли бедняга как взвоет! Старый волк возле полынь на мяте готовит, к зубу прикладывает. Да скоро и волчонок заснет, тогда и волку покой. Травка со сна запуталась — светляки по ней словно звезды гуляют.
А как вышла луна, прилегла и Марфинька, и ее манит сон, вместо подушки кулак под щеку подложила.
И видит: на берегу поднялась во весь рост белая ромашка. Цветок затряс головой, растрепались лепестки, и льняные волосики по спине рассыпались; зажглись синие незабудки-глаза, а из листьев две тонкие ручки выдернулись; стебель в лунном луче заблестел серебряной чешуей — и русалка прыгнула в воду, золотым рыбьим хвостом волну всплеснула.
Схватилась Марфинька за нос: ой, больно! Ранняя пчелка будит Марфиньку: Утро! — вставать пора.
Побежала Марфинька домой сказку слушать. А еж сидит на пне, шкурку на лбу морщит: сказку выдумывает. Уселась подле него Марфинька.
Вытянул Еж Ежович переднюю лапу, да поближе к солнцу, пусть греется. Расправил складки на лбу, да и за сказку. Слушай!
Собрала луна осколки и поднялась на небо. А осколочек, что не доглядела, опустился на самое дно реки. И прямо в прозрачный перламутровый дворец к русалкам. Ярко осветился тут русалочий дом — все лестницы, опочивальни, залы. И не было песчинки, что не вспыхнула бы самоцветом. Играют русалки осколком — месяцем ясным.
Не может от яркого света заснуть Водяной Царь. Забрался в самый темный чулан, а и там свет. Стал тут царь с боку-на-бок ворочаться, волны на реке подымает. Ходят волны, ворчат, седой пеной закипают. А спать-то царю охота — как зевнет, река через край переливается, по лугам расплескивается, в камышах гудом гудит.
Зовет Водяной Царь старого слугу водяника. Старый водяник — руки, ноги коряга, глаза лупленые, хвост осочий — тут как тут.