Искал еж малых ежат и в цветной капусте, и под красным кустом герани. Перемял весь салат толстыми лапами, да нет, что-то не видать. Решил, другие ежи опередили. Собрался было ни с чем домой уходить, как у самой дороги наткнулся на опрокинутую лейку. Заглянул в нее на всякий случай — а в лейке и впрямь ежата: пять сереньких веселых колючих шариков. Выгреб еж всех ежат до последнего на свет — на ласковый Божий, бережно в корзинку положил и понес домой: то-то ежиху порадует!
А как раскрыла ежиха корзинку, а ежата все, как один, не отличишь. И повязала она каждому лапу цветной шерстинкой.
У сына красной шерстинкой перевязана лапа, и назвала его ежиха Ваней, что по-ежиному: алый цветок. А дочек — Катюша, Нютка, Дуня, Тося. Все имена будто по нашему, а у ежей — по цвету.
Ежиха нагнулась над корзинкой взглянуть на ежат, да так взглянула, что они сразу полюбили ее словно родную мать. И пищат в один голос жалобно: «есть хотим!»
Поила их ежиха сладким молоком, пеленала, баюкала, песни им пела ежиные.
Растут ежики, обрядились в шубки из колючих иголок; а при опасности знают в клубок свертываться, и как у ежей заведено, дочки матери по хозяйству помогают, а сын вместе с отцом лес сторожит.
Поздним вечером, когда в лесу все спит, повел отец Ваню в ночной обход.
А как увидел Ваня звезды, так они ему полюбились, и идти никуда не хочет. Сел на пенек, на небо уставился. И только когда последняя звезда погасла, вернулся домой.
И на завтра тоже.
Как-то вышел ежик во двор. Глухая темень — ни неба, ни звезд. Хотел было назад в норку, да ненароком глянул на землю — а у самых его ног в траве на кустах звезды. Побежал Ваня домой за кувшином, был у них кувшин, в который мать собирала поутру росу ежатам рыльца мыть, и стал он в кувшин, не считая, звезды класть. Набрал до краев, а как вернулся домой, высыпал звезды па пол. Осветился ежиный дом — в окно если б кто заглянул, решил бы: пожар.
А звезды взялись за лапки, хоровод завели, лопочут меж собой, а голоса у них тоньше тоненьких, пискливые.
Прислушался Ваня: все о скучном говорят звезды. Не стал и слушать. А когда уходили, не задерживал.
Утром сестрицам рассказывает, как целый кувшин звезд набрал, и какие звезды вблизи смешные да глупые.
— Какие ж это звезды, — говорят сестрицы, — это светляки!
И спрятались под иголочки, чтоб посмеяться вволю над незадачливым братцем.
Загрустил Ваня.
— Неужто, — думает, — все звезды такие?
И с той поры из дому ни на шаг. Ровно старик, все у печки, у огонька, лапы и в самую жару греет.
Захотелось матери развлечь Ваню и повела она его ежиной тропкой прогуляться по саду.
В царстве роз, голубых стеклянных шаров очутились они. Ежик ахнул — он не рвал цветов, не помял травы; осторожно ступая по разноцветным камушкам, шел он за матерью волшебным садом. А как увидел астры — в сияющих желтых цветах узнал звезды. И тут же отпросился у матери сад стеречь.
Хоть круглый год сидеть бы ему под яблоней караулить яблоки! Янтарным грушам счет вел. Не наглядится он на звезды-астры.
Как-то садовник увидел ежика и принялся выгонять самозванца сторожа.
Засуетился Ваня, как бы весь сад с собой унести. Взвалил на колючую спину три яблока — три красные солнышка. На ходу потянулся достать хоть одну астру, да очень высоко звезды растут: не достал.
— И не надо, — думает Ваня, — а вдруг опять светляки.
И побежал домой.
Дома бережно расставил он яблоки на подоконнике, чтобы не скучно им было, в окошко глядеть могли. Да сестрица обжора Тося, когда Вани не было дома, не вытерпела и съела одно солнце. И сколько в этот несчастливый день пролилось ежиных слез: таскал Ваня Тосю за иголочки, плакала Тося, а Ваня от обиды еще того пуще заливался. А два другие яблока, сидя на окошке, заскучали: со щек румянец сошел, пожелтели, сморщились — да взяли и померли.
На Ваню новая блажь нашла: с лисой вздумал дружить. Начал он с нею вместе гулять — где лиса, там и ежик. И все потому, что у лисы в глазах две зеленые звездочки прыгают. Не наглядится Ваня, прямо влюбился в лису.
Пошел он с лисой на речку, на берегу посидеть. Предложила ему лиса — «давай, еж, на лодке кататься!»
Забрался ежик на корму, лиса села за весла. И поплыли они.
Чуть только от берега отъехали, лиса и говорит:
— Вот что, еж, у меня, видишь, аппетит разыгрался, я тебя съем!
Глаза у лисы не звезды, а по совиному на ежика смотрят.
Ваня от страха назад подался, и кувырком прямо в воду.
Лиса за ним. Да уключина за хвост ее придержала:
— Постой, лиса, за прокат уплати, не то хвост оторву.
Пока лиса с уключиной торговалась да ерепенилась, подплыл еж к берегу. А на берегу из-под каждой кочки серенькие бодатые сумерки лезут, да лягушка лениво квакает.
Отряхнулся еж и поскорей домой. На пенек сел и задумался. Стал иглы оттачивать — давно пора за ум-разум взяться: в лесных дозорах отца заменять.
Светляки по ночам ежу путь освещают. Неслышно идет он по густой траве, раздвигает кусты, зорко смотрит, все ли в порядке в лесу!
А в предутренней мгле усталый, счастливый, возвращается ежик домой, в шубке усыпанной блестящими росинками — и как ими гордится Ваня! Теперь-то он точно знает, что эти росинки и есть настоящие звезды, и других звезд ему не надо.
ДИКИЙ ГОРОШЕК
- А знаешь ли ты, — спрашивает еж зайку Марфиньку, — почему горошек цветет на одном стебле всякой краской? А было когда-то совсем не так.
Смеется зайка: чего еж не выдумает!
А еж пригладил себе колючки и за сказку — слушай.
Ранней весной, как отцветет подснежник, с горки на горку все выше идет солнце на солнцеву гору, и запестрят в лесу среди других цветов цветы горошка.
А был когда-то горошек синий, синее лунных теней, а красный — вечерняя заря, и белый — белые, в теплый день проходящие облака.
Говорят цветы друг другу: кто из нас краше, какой цветок богаче? Слышали деревья и туда же — вмешались в спор: лапчатый клен, береза, понурый орешник, терн-колючка — кто из вас краше, какой цветок богаче?
Соловей в лесу волшебник — бывало, как зальется, в миг порешит все нелады, и позабудешь обиду. А был соловей в отлете. Шумел листвой ворчун дуб; надрывалась ольха: остановитесь! Да все ни к чему. И попало ж клену от терна, а папоротники так и валятся валом. Березы сбились тесней, подняли вверх узорчатые рукава, и белые, дрожат от страха: сдаемся! Орешник в сторонке и никак не решит за кого.
Бьется горошек, градом наземь сыплется — не устоять!
И чем бы кончилось лесное побоище, кто знает! Потом говорила бродяжка улитка, будто верх взял синий горошек. Но тут из чащи вышла чаровница Ульнара.
Ты слыхала о чаровнице Ульнаре? Она никем в лесу не судима, ей самой судить и решать ссоры леса.
На кленовых качелях качается Ульнара. Серый волк лапой подталкивает качели. Укачал серый, убаюкал. И видится Ульнаре не волк, а лесной царевич Урман стоит перед ней, сияя. Берет царевич перстень, камень ночью без луча светит, самоцвет играет. И только хотел надеть ей на палец, как по лесу скрип, и стук, и топот, будто в несмазанных сапожищах ходят. Ульнара и проснулась.
В сердцах вышла Ульнара из чащи. Паутинкой сон еще вьется. Подняла она волшебную палочку — чары судьбы — и в тот же миг все затихло. И лес, как вкопанный, не шелохнется.
Сказала Ульнара горошку:
— Никогда меж вас больше не будет расчета, нераздельно до века на одном стебле будете цвесть всяким цветом.
— Как обездолеет лес! — вздохнул странник ветер.
Ульнара прикрыла свои земляничные ушки, не слышит.
А цветы молчанки просят:
— Сжалься, помилуй горошек! — И цепляются за ее берестяные легкие ноги, за ее золотые змеиные косы.
И в тот же миг вместо душистых молчанок стал при дороге скучный репейник.
Горошек в слезы, и особенно плакал белый — белые, в теплый день проходящие облака.
Ульнара вспомнила серого волка — не волк, Урман царевич, и еще вспомнила — в глазах горят самоцветы. Она обернулась тоскою-птицей, взмахнулись вечерние крылья, и улетела.
Расступились клены, поднялся с земли папоротник, охорашивались березы, а орешник так и стоит в сторонке: ничей.
С той поры горошек цветет всеми красками на одном стебле. Судьба лист крутит, придорожной вьется пылью — и мало ль во что еще может превратить чаровница Ульнара! А репейник, как неотступно цепляется за каждого прохожего и ветру беспрестанно кланяется. И разве можно в живом погасить надежду? Я уверена — кто-то придет, снимет чары, и опять из колючего синеносого станет репейник нежным цветком — молчанка.
— Смотри, Марфа, будь довольна тем, что есть. Или не отчураешься: превратит тебя волшебница в мухомор.
— Хорошо говорить, мухомор! — думает Марфа, — а изволь неподвижно грибом на одном месте торчать!
Ухватилась за лапу ежа, так спокойнее, и пошла его проводить до ежиного дома.
ЕЛКА В ЛЕСУ
Идет Миша по свеже-протоптанной тропке: топ-топ. Да поскользнулся. Хвать за ветку, что пониже, еле на ногах удержался. Хрустнула ветка, чуть не сломалась, а дерево обиделось на такую Мишину неучтивость и засыпало ему за ворот снегу:
— Вот тебе, получай, косолапый!
А Мише и горя нет, ему сегодня весело: нынче в лесу для зверей елка. Хлопотала медведиха со своим черно-бурым, зато расчудесная елка получилась: сластей, игрушек, разноцветных шаров поразвесили, даже хлопушки с сюрпризами. Белке в хлопушке настоящее ружье досталось; то-то смеху было! Не попадись теперь белке охотник, не сдобровать.
На соседней елке разместился хор: снегири, зяблики, чижи; совы и безголосые, а в хор тоже попали. Ждут дирижера сороку. Хоть и с опозданием, а все же явилась. Оно и понятно: на то она и знаменитость!
Привели звери своих деток зверят: развлекайтесь! Тут же и хоровод завели.
Как ни мучились с сыном дикого кабана, а и самой простой песни не одолел: все свое хрю-хрю повторяет, просто срам в такую ночь. А лягушка так расквакалась, что пришлось ей игрушечной бабочкой рот закрыть. Да и поделом тоже: вместо того чтобы в эту пору под землей спать и летние сны видеть, она на елке квакать и плясать захотела! Звездочка, как увидела такое — не долго думая, в путь на землю собралась, да за верхушку елки и зацепилась.