Анфиса на секунду прервала проповедь. Сделала очередную затяжку и продолжила — правда, в более деловом стиле:
— Итак, из всего ранее сказанного следует, что каждый имеет право как на жизнь, так и на смерть. Ежедневно умирают миллионы людей. Согласись, это не так уж и мало. И совершенно естественно, что один из этой многотысячной толпы мог жить неподалеку от нас. И можешь ли ты, честная советская женщина, лишить этого несчастного всеобщего гуманного права найти свое зыбкое отражение в водах великого Стикса? Сможешь ли ты, дочь, жена и мать, обречь нашего ни в чем не повинного соседа на вечное мучение — бессмертие? Скажи, откуда в тебе такая жестокость?
— Да что ты прицепилась ко мне? — вяло защищаясь, запричитала Елена Николаевна. — Ничего я не могу! Никого я не обрекаю!
— Ну и отлично, — легко согласилась Анфиса. — Значит, сосед может умирать со спокойной душой. Будем для ровного счета думать, что он уже умер. Ладушки?
— Ладушки, — безразлично промямлила Елена Николаевна.
— Очень хорошо. Остался, значит, совершеннейший пустяк — поминальная каша. Это Бог, кажется, наказал делиться? Вот видишь, все сходится. У них, то есть у соседей, ее было слишком много, и оставшейся частью они по-божески поделились с нами. Вот этой-то кашей мы и напотчуем Нэлли Васильевну! — И Анфиса весело подмигнула матери.
Видимо, Елена Николаевна уже немного обалдела от этой тирады, потому что неожиданно для себя она так же весело подмигнула дочери в ответ. Затем, еще не до конца придя в себя, она осторожно спросила:
— А что, Анфиса, наш сосед действительно умер?
— Нет, — спокойно ответила Анфиса, — он пока жив.
— А как же каша?
— Не думаю, чтобы они приготовили ее заранее.
— Значит, каши нет? — продолжала тупо допытываться Елена Николаевна.
Анфиса оторвалась от сигареты и удивленно посмотрела на мать:
— Если ты так хочешь, можно приготовить ее самим.
Наконец до Елены Николаевны дошел смысл происходящего:
— Так что ж ты мне тут мозги пудрила? Что ты мне тут загибала?!
Дочь продолжала равнодушно смотреть в окно.
— Я загибала тебе тут про теорию вероятности, — повернувшись, Анфиса с интересом взглянула на мать и добавила: — В соответствии с нормами классической морали.
Елена Николаевна смотрела на дочь и искала, к чему бы придраться. Анфиса стояла у окна и курила в форточку. Нужные слова пришли сами собой:
— Анфиса, сколько раз я тебя просила: не кури в квартире! И вообще, когда ты бросишь эту дурацкую привычку? У тебя и так зубы желтые.
— И кривые, — добавила Анфиса, обнажая в кошмарной улыбке желтые клыки.
— И кривые, — согласилась Елена Николаевна.
До сих пор она не могла привыкнуть к тому, что дочь имеет такую нечеловечески отталкивающую внешность. Хотя бы прическу сменила. Челка ей явно не повредит: хоть немного замаскирует этот непомерно высокий и уродливый лоб. О косметике и говорить нечего. Здесь уже ничто не поможет. Да и вообще, ладно — внешность, а манеры? Один жаргон чего стоит! Глядя на нее, и сама Елена Николаевна стала употреблять довольно своеобразные речевые обороты.
Раздался звонок в дверь.
— Это твоя училка! — встрепенулась Елена Николаевна. — Иди открой.
Анфиса потушила сигарету о край пепельницы и удалилась в коридор. Елена Николаевна услышала, как щелкнул замок и дочь склизким от излишней вежливости голосом произнесла:
— Здравствуйте, дражайшая Нэлли Васильевна! Мы уж и не чаяли с вами свидеться. Все глаза у окна проглядели, вас ожидаючи!
«Вот скотина! — со злостью подумала Елена Николаевна. — Специально ведь ее растравляет! А мне потом расхлебывать».
Тем временем из коридора донесся голос самой Нэлли Васильевны. Пропустив мимо ушей хвалебные речи, она деловито поинтересовалась:
— Мама дома? Проводи меня к ней.
Елена Николаевна торопливо вытерла руки о фартук и приготовилась к встрече гостьи. Ждать пришлось недолго. Первой, прижимаясь к стенам, на кухню вползла Анфиса. Громадным неслышным прыжком она перемахнула через табурет и замерла на подоконнике, самодовольно скалясь. За ней с явным неодобрением на жабьем лице вплыла сама Нэлли Васильевна.
— Здравствуйте, Елена Николаевна. Как вы уже, наверно, догадались, я к вам по поводу Анфисы.
— Я тогда поставлю чаю? — испуганно спросила Елена Николаевна.
— Да, пожалуй, — великодушно согласилась почтенная преподавательница.
— Анфиса, присмотри за чайником, — попросила Елена Николаевна, — а мы пока пройдем в комнату. Прошу вас, Нэлли Васильевна.
Оказавшись в комнате, классная руководительница по-хозяйски привычно расселась в кресле и закинула ногу за ногу. Елена Николаевна с видом побитой собаки присела рядом на краешек тахты. Она приготовилась к самому худшему. Однако, вопреки ее мрачным ожиданиям, Нэлли Васильевна не пошла сразу в разящее наступление, а вполне вежливо осведомилась:
— Скажите, а давно ваша дочь пишет стихи?
— А что, она пишет стихи? — в свою очередь спросила Елена Николаевна.
— Странно, что вы не знаете об этом. Мне, как своей классной руководительнице, она призналась, что рифмы приходят ей в голову даже когда она… Вы действительно об этом не знали?
— Про рифмы-то? — растерянно переспросила Елена Николаевна.
— Да нет! Про стихи. Разве она никогда вам их не читала?
— Нет. А вам? — поинтересовалась Елена Николаевна.
— Ах, при чем тут это?! — с досадой скривилась Нэлли Васильевна. — Значит, она опять взялась за свое!
— А что случилось?
— Что случилось? Вот, полюбуйтесь! — И Нэлли Васильевна вручила собеседнице мятый листок.
— Что это?
— Это праздничное поздравление с 23 февраля нашему военруку — всеми уважаемому Борису Моисеевичу. Его написала ваша дочь. В стихах.
— Да-а-а? — искренне удивилась Елена Николаевна.
— Да! И перед этим она нас долго уверяла, что пишет замечательные стихи. Вот мы и поручили ей написать поздравление учителю НВП. И вот расплата! Читайте. Вслух читайте!
Елена Николаевна послушно надела очки и с серьезным лицом начала:
Не пугайтесь, если грохот над Москвою разнесется,
То из-под противогаза звонкий смех наш раздается!
— Ну, каково? — злорадно поинтересовалась Нэлли Васильевна.
Елена Николаевна, робко пожав плечами, продолжала:
Знают, как зажать зубами телефонные обрывы,
Юные красноармейцы, что лежат ногами к взрыву.
И привычные винтовки, сросшись с нашими плечами,
Сиротливо заржавеют, от разлук скуля ночами.
Пусть завидуют салаги нашей удалой сноровке,
О, прекрасные уроки по военной подготовке!
— Представляете! И вот это висело в школьной стенгазете. Бориса Моисеевича чуть удар не хватил, когда он это прочитал.
— А здесь еще немного есть, — застенчиво сообщила Елена Николаевна.
И пусть только покажут нам место,
Где не дремлет наш шустрый враг,
Мы туда побежим всей толпою,
В грозном ритме печатая шаг!..
В комнату вошла Анфиса, держа в руках поднос с чаем.
— Вы уж извините, — обратилась она к учительнице, — что к чаю ничего нет. Все наше печенье вы еще в прошлый раз скушали…
— Анфиса! — досадливо оборвала ее Елена Николаевна. — Прекрати грубить!
— Хорошо, — согласилась дочь и опять обратилась к учительнице: — Вы уж извините, Нэлли Васильевна, что у нас к чаю ничего нет. Просто в прошлый раз к нам пришел кто-то и все наше печеньице…
— Анфиса!!! — взревела Елена Николаевна. — Иди отсюда! — И, помолчав, добавила: — На кухню.
Анфиса резко вскинула голову и, обращаясь к пианино за спиной Елены Николаевны, гордо произнесла:
— Я уйду!
Затем она горестно сложила брови домиком, в глазах ее блеснули слезы. Быстро припав на одно колено, она преданно заглянула Нэлли Васильевне в лицо и с преувеличенным кокетством подмигнула. В ответ Нэлли Васильевна дернулась, словно через нее включили компрессор, и попыталась уползти в дальний угол кресла. Но Анфиса резко поскучнела и, печально повесив голову, побрела к двери. По дороге она бубнила себе под нос:
— …и пока не подрастут, подметай дорожки тут…
Когда дверь за Анфисой закрылась, Нэлли Васильевна шумно выдохнула и соболезнующе посмотрела на Елену Николаевну:
— Как я вас понимаю! Такая трагедия для семьи!..
Два часа спустя Елена Николаевна сидела с детьми за столом и ужинала. Впрочем, после визита Нэлли Васильевны сама она есть совсем не хотела. Анфиса же вообще никогда не отличалась особым аппетитом и вяло ковыряла вилкой в тарелке. Саша компенсировал подобное отношение к еде и ел за троих.
— Саша, ты не очень-то увлекайся, — предостерегла его сестра, — а то в кадр не влезешь, объектив у фотоаппарата придется распиливать.
— Ну что ты, милая, — успокоил ее брат, — со мной все в порядке.
За прошедшие годы Саша приобрел достаточно полезную привычку — как можно тактичней и ласковей обращаться со всеми особами женского пола. К последним относилась добрая половина его знакомых, и Анфиса, как ни странно, не была исключением. В общении с сестрой Саша находил особую остроту и притягательность, что давало ему возможность чувствовать себя человеком исключительного терпения и великодушия.
— Как дела в школе? — поинтересовался он.
— Нам прислали нового сексопатолога.
— А что, — Саша игриво подмигнул сестре, — в вашей школе есть проблемы на этот счет?
Анфиса так же игриво подмигнула брату в ответ и безразличным тоном произнесла:
— До меня не было.
Саша удивленно поднял брови:
— А что же ты?
— Да не я, а он. Это наш новый учитель по этике и психологии семейной жизни. Наглый такой… Вроде тебя — тоже все время подмигивает… — Анфиса замолкла и ковырнула в тарелке одинокий ломтик картофеля.
Но Саша уже сглотнул наживку, и теперь ему не терпелось узнать развязку этой щекотливой истории: