— Какой обидчивый, — парировала Лариса. — А ты когда в город ездишь, к нему заскакиваешь?
— В любом случае, — настаивал Хитров, — при чем здесь привидения? В квартире никто никогда не умирал.
— Какой ты вредный.
Он поцеловал ее в губы.
— Ладно, Лар. Мне на работу пора. Позвони маме, чтобы Юлу не морозили долго.
Провожая супруга, Лариса сказала:
— Это наша квартира.
На лице проступило несвойственное ей выражение, злая решительность.
— Они… оно не имеет права вторгаться к нам. В моей жизни есть только одна барабашка, и это ты.
— Аминь, — усмехнулся он.
Загрузившись в машину, он набрал номер Платона.
— Заезжай, конечно, — отозвался вокалист «Церемонии». — Академика Павлова, шесть, шестнадцатая квартира. Паханы как раз срубились.
В Варшавцево будто вернулась весна. Притворная, ложная, выманивающая из норок жучков, чтобы завтра ошпарить холодом. Укатать гололедом проклюнувшийся из-под снега асфальт.
«Черная зима», — подумал Хитров.
Это словосочетание произнесла, напугав до одури, Юла. Или то, что использовало Юлу, мышечные и соединительные ткани голосовых связок. Оно же было выведено прописными буквами на листочке, который Хитров нашел вчера в кармане куртки. Листочек попал туда за полчаса до бесовщины со змеями и говорящим младенцем. Стихотворение Платона. И в нем, помимо черной зимы, было имя «Лилечка».
Лилечка. Лиля. Лилия.
Необходимо было убедиться, что это совпадение.
Улица Павлова смахивала на лабиринт из гранитных брустверов. Дабы как-то сгладить ландшафт, проектировщики напичкали дворы низкими крапчатыми заборчиками. Лесенки на пять — десять ступенек и пологие русла балок. Утрамбованный снежок на дне и свалявшаяся блеклая травка.
На парапете, подле «Тоньки шалавы» и криволапой свастики, неожиданное: «Иисус хочет быть твоим другом».
— Тра-та-та-та-та! — вопит Ермак, выпрыгивая из балки. На стволе пластмассового УЗИ мигает лампочка.
Толя роняет револьвер, театрально закатив зрачки, оседает в заросли пырея.
Сестра Сани Ковача семенит к раненному, задирает рукав и реанимирует уколом невидимого шприца. Малолетку Нику не больно-то хотелось брать в игру, но она лазила за ними прилипалой, и Ермак оповестил о вакансии на роль медсестры.
Толя оживает и, отстреливаясь, устремляется за парапет.
Хитров проводил взглядом убегающих по оврагу детей.
— Суп будешь? — с порога спросил Платон. На нем были штаны-хаки и футболка Star Wars. Очки придавали щуплому пареньку солидности. На репетиции он их не надевал.
— Завтракал.
Из дебрей захламленной квартиры звучала тревожная скрипка.
— Да я на минуту.
— Айда.
Комната напоминала взорвавшийся секонд-хэнд. На полу перед огромным монитором нахохлился мальчик лет десяти. Он прикусил язык и впился в джойстик. Музыка не предвещала ничего хорошего, как и картинка: убранство склепа, по которому передвигался персонаж шутера, капающая со сводов вода, гробы в гротах.
Хитров подумал почему-то о пианино, пылящемся в нише у женского туалета, о полутемном коридоре с единственной лампочкой.
— Это брательник мой, — сказал Платон, — Илья, поздоровайся с дядей Толей.
— Драсьте, — не отрываясь от экрана, буркнул мальчик.
Хитров сел на кушетку, едва не расплющив задом пакет чипсов.
Закаркали вороны — откуда они в подземелье? Графика впечатляла. Не то, что игры его юности. Прорисована каждая паутинка, каждый комочек мха.
— Мы под часовню проникли, — пояснил Платон.
Персонаж крался по внушающему ужас крипту, Илья подергивал головой от напряжения.
— Я твой текст прочитал.
— И как тебе?
— Нужно с инструментами попробовать. Но, по-моему, сильная вещь. Балладная.
— О, — щеки Платона зарделись.
— А про что он? — невзначай поинтересовался Хитров.
— Ну… про пропавшую без вести девочку.
— Имя выдумал?
— Не совсем.
Из-за угла вылетела стая летучих мышей, пронеслась, задев смельчака перепончатыми крыльями. Илья выругался как сапожник.
— Ты на мой паблик не подписан? — спросил Платон.
— Извини. Я в социальных сетях не часто бываю.
— Ага. У меня паблик свой. Типа краеведческий, про наш колхоз. Сто подписчиков, ничего такого, — он уязвленно вздохнул. — Пост набирает десять лайков, а я там целые рефераты строчу. Про Варшавцева вот, который город основал. Тот еще штрих был. Криминал тоже просматриваю. Архивы. И, короче, нарыл статью. Ну как статью — заметку. В том-то и дело, что одну-единственную. Девочка пропала без вести зимой двухтысячного. Рядовой случай. Может, сбежала, может, в шурф провалилась. Ну, меня зацепило, что человек исчезает, а его ищут так, для проформы. Объявление дали, по окраинам на «бобике» проехали. Считай, вовсе не ищут. И всё, висяк. С глаз долой, живем дальше.
— Так, может, нашли?
— Я тебя умоляю.
— Лиля, значит.
— Лиля. Я пост накатал, а потом стихи эти в голове возникли. «Лилю никто не ищет»…
«Никакой связи, — подумал Хитров. — Дурацкое совпадение».
— А почему зима черная? — спросил он, вставая.
— Фиг его знает. Чтобы в ритм.
— Дерьмо! — выкрикнул Илья. Из нефа выкарабкался упырь-альбинос. Рванул к персонажу, выбил пистолет и присосался миножьей пастью. Кровь обагрила монитор.
— Теперь весь уровень перепроходить, — обреченно произнес мальчик.
8
Скажи ему кто весной, что под Новый год он будет курить, жать руку Солидолу и гулять с Никой Ковач по варшавцевским карьерам, покрутил бы пальцем у виска. Не говоря уже о призраках. За один день случилось слишком много всего… всего странного и необычного. Он ощущал себя посетителем луна-парка. Занимайте место в вагончике, пристегивайтесь, наслаждайтесь зрелищем.
И к привидению он отнесся как к своего рода аттракциону. Он никогда не отрицал существование потустороннего, просто считал, что выходцы с того света появляются на публике не так часто, как хотелось бы редакторам «Мистических историй».
«Ты же желал отвлечься от Маши, — сказала судьба. — Вуаля!»
Он не бился головой о стены, не бежал звонить на ТВ. О’кей, в бабушкиной квартире водятся привидения. И, вероятно, с этим придется разбираться.
Воображение нарисовало квартет киношных охотников, шмаляющих по эктоплазме из пушек.
«А что, если это все правда? — спросил себя Андрей. — Не только призраки, но и мутанты, колдуны, зубные феи, Ури Гелер и антарктическая станция нацистов. Что если графский мусорник населен духами, похмельный егерь действительно сталкивался в Подмосковье с бигфутом, а воздушные фонари Амроскина — корабли внеземной цивилизации?»
Шагая по тающему снегу, он думал о привидениях… и Нике.
Господу Богу было мало сумятицы, творящейся в мозгах Андрея, он подбросил Нику. Луна-парк впечатлял все сильнее.
Андрей вспомнил полные губы девушки, непослушную копну каштановых волос, молочную кожу и зеленые глаза. Эффектная, величавая, статная, абсолютная противоположность маленькой хрупкой Маши. Их прогулка бередила душу и мысли, энергетика, которую излучала Ковач, обволакивала. Из неловкой девчонки-мартышки выросла настоящая красавица. Такая способна затмить даже увиденное полчаса назад привидение. Поразительно, но про Нику он размышлял больше, чем про щелкающее нечто-из-тумбочки.
Он не был ханжой. Прошлая работа Ковач его не смущала. Кто-то танцует для японских мужчин, кто-то одурачивает зрителя маразматическими передачами. Непонятно еще, что вреднее и зазорнее.
Любопытно, помнит ли она, что они целовались? Его первый поцелуй. Яркие полудетские переживания. Они спрятались за гаражами, и Ковач зажмурилась, выставила бантиком губы. Он ткнулся в них своим пересохшим от волнения ртом. Быстро чмокнул.
Ника потрогала языком губку, словно пробовала на вкус поцелуй, велела:
— Давай еще раз, — и сама потянулась к нему.
Может быть, он воображал финальный поцелуй из фильма «Разрушитель».
За торговым центром возвышался массивный деревянный крест. Отмечал территорию, отведенную под постройку церкви. Пятнадцатый год паству кормили облатками пустых обещаний, а пока под крест богохульно ходили бродячие псы. Грустил у школы медный Варшавцев. Лысину геологоразведчика замарал птичий помет.
Как-то Ника стащила у брата два журнала «Плейбой». Сказала, что рассматривать их надо в темноте, при свете фонарика:
— Это называется «мастурбировать», — пояснила она.
Мудреный термин понравился Андрею. Они забрались в платяной шкаф и листали журналы, обмениваясь впечатлениями.
— Когда я вырасту, у меня будет маленькая грудь, — сказала Ника, — а не такие арбузы.
У моделей были круглые, как футбольные мячи, титьки и черные дорожки между ног. Дети сидели в джунглях из одежды и перешептывались. Гардероб пах отбеливателем, спреем «Антимоль», волосами Ники.
Андрей поднялся по ступенькам и вошел в школьный вестибюль. Глаза узнавали елочку паркета, лестничные перила, мемориальную табличку в память об ученике, погибшем во вторую Чеченскую кампанию. Дверь библиотеки — раньше там заправляла строгая и величественная Мадина Тимуровна Умбетова.
«Существуют закладки, молодой человек! Только негодяи сгибают уголки страниц. Вы негодяй?»
Умбетова привила ему уважение к книге, граничащее со священным трепетом.
— Вы к кому? — спросила пожилая дежурная, водружая на нос очки.
— К Артуру Олеговичу.
— Ой, матерь Божья, — ахнула женщина. — Вы же телеведущий!
— Немного, — признался он и одарил старушку фирменной улыбкой.
— Нет Артура Олеговича, голубчик. Каникулы зимние начались.
— Жаль, извините, — он повернулся к выходу, но услышал свое имя.
— Я в окно тебя увидела, думаю: мерещится!
Нина Аркадьевна Алпеталина, его классный руководитель, сильно постарела за прошедшие годы. Не лицо, а восковая маска. Обнимая учительницу, он почувствовал запах мела и лекарств.
— Как оно в городе живется?
— По-разному, Нина Аркадьевна. Боремся.