ойско, а затем распорядился ставить лагерь — пришла пора приводить в действие царский план по разгрому неуловимых врагов.
По его приказу в лагере, словно на показ, были выставлены огромные запасы еды и вина, а также раскидано кое-что из вещей царя и его приближенных. Это должно было создать у скифских военачальников иллюзию того, что лагерь покинут в спешке и неожиданно, словно персы были в панике. Царские разъезды разъехались по равнине, в поисках скифских отрядов, которые, узнав о том, что Кир с войсками прекратил движение и остановился, тут же в немалом количестве ринулись к царской стоянке. Персидские наездники вступали в бой с всадниками массагетов, которых становилось все больше и больше, а сами незаметно отходили все ближе к своим позициям. Будучи очень опытным военачальником, Кир понимал, что по всем признакам где-то находятся главные силы скифов, и решил, что пришла пора действовать — под звуки боевых труб армия персов начала спешно сниматься с лагеря и быстро выдвигаться в сторону Окса, создавая у врага иллюзию трусливого бегства. И Томирис, и остальные скифские вожди клюнули на эту приманку, заглотнули наживку, которую им оставил Великий царь, не поняв его стратегического замысла. Треть войска массагетов под командованием сына царицы Спаргаписа ворвалась в оставленный вражеский лагерь и вместо того, чтобы продолжить преследование неприятеля, занялась грабежом, а потом, завладев оставленными запасами вина, массагеты банально перепились. Причем не просто выпили и поговорили у походных костров, а упились так, что одни замертво повалились на землю там, где и сидели, среди разбросанной добычи и остатков пиршества, а другие пустились в пляс вокруг костров. Ни о каких дозорах и караулах, выставленных на случай внезапного появления врага, и речи не было — некому и некого было ставить, ибо сам молодой предводитель войска спал в хмельном угаре, как и тысячи его воинов. Пламя костров летело к звездному небу, дикие выкрики пьяных кочевников оглашали равнину, и лишь когда над горизонтом появилась первая полоска зари, то возвратившиеся назад персы стали окружать массагетов. Никто не почуял опасности, никто не поднял тревоги, и тысячи воинов Великого Кира без боя вошли в свой оставленный с утра лагерь, где предавалась безудержному разгулу или вповалку лежала на земле треть вражеского войска. Эта атака на рассвете была быстрой и страшной — царские ветераны сотнями резали безоружных и беззащитных врагов, пронзали спящих копьями насквозь, ударами палиц и топоров разбивали головы, кололи дротиками. Все это происходило быстро и стремительно, потому что некому было обратить внимание на врагов, которые молниеносно двигаясь по лагерю, собирали свою кровавую жатву. Ну а когда персов заметили, то было уже поздно — наступило страшное кровавое похмелье и что-либо исправить было уже нельзя. Напрасно еще вчера грозные скифские воины пытались схватить свое оружие и вступить в бой с врагом, напрасно они пытались поймать своих коней и покинуть это страшное место — персидские лучники сбивали их меткими выстрелами, и пораженные массагеты снова валились на залитую кровью землю. Остальных, еще не очнувшихся от хмельного угара, персидские бойцы били древками копий и рукоятками мечей, валили на землю и опутывали веревками. Иссушенная солнцем сухая земля пустыни превратилась в кровавую жижу, хлюпавшую под ногами царских воинов, продолжавших свое жестокое дело. И лишь когда наступило утро, закончилась яростная бойня, тысячи тел убитых кочевников лежали в лужах собственной крови, и не меньшее количество пленных сгоняли на окраину лагеря, где на коне в окружении телохранителей сидел победитель скифов — Кир Великий.
С одной стороны, он мог быть доволен — погибла треть вражеской армии, а он не потерял ни одного бойца! С другой стороны, царь рассчитывал на то, что в ловушку попадет все скифское войско, а не какая-то его часть, и теперь ему предстояло решить, что же делать дальше. Но когда царь узнал, что в плен попал сын царицы Спаргапис, то он быстро сообразил, какая же это невероятная для него удача, теперь именно он становился той приманкой, на которую Великий царь снова попробует поймать вражеских вождей. А если ничего не получится, то такой ценный заложник никогда не будет лишним, теперь можно будет реально оказывать влияние на непокорных кочевников. А потому Кир велел отпустить одного из пленных и отправить его к Томирис — пусть расскажет ей обо всем, что случилось.
А для царицы массагетов все случившееся стало страшным ударом — единственный сын в руках жестокого врага, который явился поработить ее страну и сделать свободных скифов своими рабами. Но ее силе духа мог бы позавидовать любой мужчина — ответ царицы Киру был краток: «Не силой оружия в честном бою, а вином и коварством одолел ты моего сына. Выдай его мне, а сам со своим войском убирайся к себе, или, клянусь богом солнца, я напою тебя кровью!» Но победоносный перс только посмеялся над этими словами — враг понес невосполнимые потери, сын Томирис у него в руках, а ему еще угрожают! Но дальше все пошло не так, как хотелось бы завоевателю. Как только Спаргапис пришел в себя и протрезвел, он сразу же осознал весь масштаб случившейся катастрофы — мало того, что он сам угодил в плен к врагу и стал разменной монетой в отношениях скифов и персов, как военачальник, он нес еще личную ответственность за гибель тысяч своих воинов. То, что он наплевательски отнесся к своим обязанностям и вместо того, чтобы заняться делом, напился на радостях, как простой воин, покрывало его несмываемым позором, он не знал, как будет смотреть в глаза матери, вождям и родственникам погибших. И потому выход он видел только один — обратившись к Киру, он попросил того, чтобы его освободили от цепей. А владыка персидской державы после такой сокрушительной победы был настроен благодушно — понимая, что царевич никуда из его лагеря не денется, он велел удовлетворить просьбу пленника. Но едва руки Спаргаписа оказались свободны, как он выхватил меч из ножен царского телохранителя и, нанеся себе смертельный удар, свалился на землю — этим он сразу освободил себя от позора, а мать от зависимости персидскому царю, давая массагетам возможность продолжить борьбу с поработителями.
Зато в какой ярости находился Великий царь! Он клял себя за мягкотелость, все его преимущество развеялось как дым, и теперь ему надо было что-то делать, чтобы заставить неуловимых скифов принять с ним бой. А Томирис, узнав о гибели сына, все свои силы направила на то, чтобы отомстить виновнику его гибели и гибели тысяч массагетов, это становилось для нее делом чести. Начиналась война не на жизнь, а на смерть, где пощады никто не просит, а если и просит, то не получает.
Между тем у персидского царя была надежда, что царица массагетов, в ярости от личной потери, сразу бросит в бой свою конницу, и ему удастся разгромить ее в правильном сражении. Однако ему доложили, что войско скифов отказалось вступить с ним в битву и начало отступление, очевидно, их предводители после бездарной гибели стольких воинов не надеялись на победу. Вот теперь перед Киром Великим во всей остроте встал вопрос: а что делать дальше — начать преследовать массагетов или же вернуться за Окс? С одной стороны, он нанес им страшное поражение, преподал урок, от которого они не скоро оправятся, захватил огромное количество пленных, а значит, можно являться домой победителем и готовиться к походу на Египет. С другой стороны, скифы сейчас ослаблены, как никогда, и есть все шансы добить их окончательно и навсегда замирить северную границу своих владений. Тщательно взвесив все «за» и «против», Кир решил продолжить поход, резонно полагая, что второго такого шанса у него может и не быть — к тому же он понимал, что Томирис все равно будет мстить персам за сына. И огромная армия царя двинулась за уходившими на восток массагетами, пленных же, сковав цепями, отправили за Окс, во владения Великого царя.
Скифы отступали, а персы их догоняли — Кир пребывал в твердой уверенности, что враг настолько ослаблен, что боится вступать с ним в бой. Он знал, что массагеты прекрасные наездники, отлично владеют луком, и вся их тактика строится на массированном использовании этих самых конных лучников. Их излюбленным местом боя являются широкие равнины, где они могут развернуть ряды своей кавалерии, где возможна свобода широкого маневра большими конными массами и всегда есть возможность отступления. А поскольку местность вокруг была соответствующая, то по его приказу были усилены дозорные отряды, которые рыскали вокруг наступавшей армии, чтобы вовремя заметить неприятеля. Но скифы и не думали нападать, они по-прежнему уходили на восток, спасаясь от грозного царя и надеясь лишь на быстроту своих коней. Их конные разъезды иногда сталкивались с персидскими разведчиками, но после коротких стычек обращались в бегство, отстреливаясь на скаку от преследовавших их ликующих победителей. А вскоре на горизонте замаячили вершины гор, и Киру доложили — войска массагетов уходят через ущелье, их страх перед царем так велик, что они бросают свою поклажу, лишь бы скорее миновать этот горный проход. И снова перед Киром дилемма — идти или не идти через горы, проводить армию через ущелье или нет? С одной стороны, этот переход может быть очень опасен, место идеальное, чтобы дать сражение персам, но с другой стороны, а где массагеты развернут свою знаменитую кавалерию, где их конные лучники будут маневрировать на своих быстрых конях? Если где враг и постарается дать бой армии Великого царя, то только на выходе из горного ущелья, там и конных стрелков можно развернуть, и отступить есть куда в случае неудачи. А вот его армии придется сложно, при выходе с гор на равнину надо будет по ходу марша разворачивать ее в боевые порядки, подвергаясь скифским атакам. Но дело в том, что и сами персы являлись прекрасными лучниками, а также обладали отличными легковооруженными войсками — отряды метателей дротиков, пращников, копьеметателей являлись одной из главных составляющих армии Кира. А потому у него было что противопоставить конным стрелкам массагетов. И другого шанса вступить в битву с убегающим врагом может и не быть, а потому царь распорядил