1
Утром 26 июня полусотня донцов во главе с есаулом Афанасьевым с гиканьем ворвалась в маленький, со всех сторон стиснутый высотами городишко Плевну. Турки бежали без выстрела, ликующие болгары окружили казаков, в церквах ударили в чугунные била (колокола турки вешать запрещали). Выпив густой, как кровь, местной гымзы, есаул дал казачкам пошуровать по пустым турецким лавкам и еще засветло покинул гостеприимный город.
— Было три калеки с половиной, — с нарочитой донской грубоватостью доложил есаул командиру Кавказской бригады полковнику Тутолмину. — Разогнал, братушки рады-радехоньки, чего зря сидеть? За сиденье крестов не дают.
В Западном отряде, куда входила бригада Тутолмина, крестами позвякивали с особой отчетливостью: генерал Криденер считал награды основной целью боя. Он сызмальства не верил ни в талант, ни в призвание, ни в озарение, уповая лишь на личный опыт и, следовательно, на возраст, поскольку арифметика была простой: чем дольше живешь, тем больше видишь. А в арифметику генерал верил, и для него дважды два всегда равнялось четырем. Западный отряд находился ближе к Софии, а посему именно он, барон Криденер, и должен был стать основной фигурой в этой заразительно удачливой войне. Пусть себе Гурко рвется к перевалам, пусть отвлекает на себя противника: в точно рассчитанное время Криденер неожиданно ринется на Софию во главе своего отряда. Идея была проста и заманчиво доступна, но мешал Никополь, повисший на левом фланге.
— Штурмовать эту развалюху? — с недоумением спросил начальник штаба генерал Шнитников.
Но Криденер не терпел возражений, коли решение им уже было принято. Зная его упрямство, Шнитников спорить не стал, тем паче, что взятие турецкой крепости обещало ордена и одобрение свыше. Лишь прикомандированный к Западному отряду представитель ставки нервно сопротивлялся:
— Осмелюсь напомнить, Николай Павлович, что вы получили приказ сдерживать противника. Сдерживать, не давая ему возможности прорваться к нашим переправам на Дунае.
— Наступление — лучший способ держать неприятеля в напряжении, генерал. Не учите пирожника печь пироги.
— Однако, Николай Павлович, не следует при этом…
— Вы прибыли за орденом? После падения Никополя я предоставлю вам такую возможность. Но в самом деле вы не будете принимать участия, ибо генерал, не верящий в целесообразность операции, во сто крат опаснее врага.
Сам Никополь штурмовать не пришлось: турецкий гарнизон капитулировал после непродолжительной артиллерийской бомбардировки. Представитель ставки в сражении не участвовал, переживая это как личное оскорбление. Пока Криденер торжествовал победу, писал реляции и приводил в порядок войска, он одному ему ведомыми путями узнал то, чего так опасался.
— Турки перебрасывают войска в наш тыл, Николай Павлович. Я настоятельно прошу незамедлительно занять Плевну.
Отправить часть войск в Плевну означало для Криденера ослабить собственный отряд. Пойти на это он не мог: ему все еще мерещился победоносный марш на Софию.
— Я обещал вам, генерал, предоставить возможность отличиться. Так будьте добры сопроводить в Главную квартиру коменданта Никополя Гассана-пашу.
Выведенный из равновесия упрямством Криденера представитель ставки загнал коней на пути к Главной квартире. Конвойные казаки угрюмо ругали сумасшедшего генерала, сам он еле держался на ногах, и только комендант Никополя весело скалил зубы в черную бороду. Эта улыбка неприятно поразила императора; он велел увести пленного и стал расспрашивать о подробностях взятия Никополя.
— Ваше Величество, это авантюра. Из Виддина в наш тыл перебрасываются свежие таборы. Знаю об этом достоверно.
— Ты, видимо, устал, — с неудовольствием сказал уже начавший привыкать к победам Александр II. — Это блестящая победа нашего оружия.
— Я умоляю вас, Ваше Величество, умоляю. Велите немедля занять Плевну.
— Отдохни и выезжай в Россию. Здесь ты мне больше не понадобишься.
2
Генерал за ненадобностью отбыл в Россию, а барон Криденер получил орден святого Георгия 3-й степени. Однако вместе с поздравлениями от Непокойчицкого пришло и телеграфное предписание серьезно озаботиться городишком Плевной. Это еще не звучало приказом, но Криденер умел читать между строк и скрепя сердце выслал к досадной плевненской занозе отряд генерал-лейтенанта Шильдер-Шульднера числом в семь тысяч штыков и чуть более полутора тысяч сабель при сорока шести орудиях.
— Стереть плевок сей с лица земли.
Отряд шел, как на усмирение, не утруждая себя ни разведкой, ни дозорами. Уже на подходе к городишку Плевне, о гарнизоне которого командир отряда имел весьма смутное представление, в деревеньке Буковлек навстречу русским вышел пожилой болгарин. Закричал, крестом раскинув руки:
— Турки в Плевне, братушки! Много пашей, много таборов, много черкесов!
— Вот мы и пришли их бить, — сказал командир архангелогородцев полковник Розенбом. — Скажи братушкам, пусть завтра в Плевну побольше мяса везут: победу праздновать будем.
Мяса в Плевне хватило: в семь утра Розенбом, ворвавшийся-таки во главе своих солдат в Плевну, был убит у первых домов. Но это случилось на шестнадцать часов позднее встречи с болгарином, а тогда и турок-то никаких еще не было видно, и усталость уже покачивала солдат. И потому на предостережение никто не обратил внимания. Передовые части миновали деревушку Буковлек, а когда стали спускаться в низину, с Опанецких высот громыхнул первый залп.
Костромской полк тоже обстреляли, но осторожный его командир полковник Клейнгауз выслал вперед кубанцев. Привычные к таким делам казаки тенями скользнули по балочкам и через полтора часа доложили, что за высотами расположен большой турецкий лагерь. Полковник прикрылся разъездами, приказал отдыхать без костров, отправил донесение по команде и стал терпеливо дожидаться рассвета, завернувшись в шинель подобно своим солдатам. Однако вздремнуть ему не удалось: прискакал командир Донского полка Нагибин. Принимать гостя было не ко времени; выпили коньяку, а затем Нагибин взял Клейнгауза под руку и повел в сторону от солдатского храпа и офицерского говора. Сказал приглушенно:
— Игнатий Михайлович, прощения прошу, что от дремоты оторвал. Мои казаки самостоятельно поиск произвели. По их донесениям противника — колонн восемь, если не больше. С полковыми котлами, артиллерией и бунчуками[44].
— Моих, Нагибин, добавьте, что кубанцы обнаружили, — озабоченно вздохнул Клейнгауз.
— А мы-то считали, что в Плевне от силы четыре табора. А тут получается…
— Получается, что нужно уходить. Уходить немедля, безо всякого боя.
— Затем и прискакал, Игнатий Михайлович. Надо бы Щильдеру доложить. Ну, это на себя возьму. А вы Криденера уведомите, что Плевна не плевок, как он говорил, а — орешек.
Отправить докладные записки полковники не успели: от Шильдер-Шульднера прибыл нарочный с приказом атаковать Плевну концентрическими ударами. Нагибин, нахлестывая коня, помчался к себе, а Клейнгауз, сыграв тревогу, приказал оставить ранцы, шинели и обоз и бегом поспешать туда, где полагалось быть полку к началу «концентрического наступления».
Время рассчитали из рук вон плохо: рокот барабанов, играющих атаку, раздался лишь в половине шестого. Офицеры вырвали из ножен сабли, солдаты привычно сбросили на левые руки полированные ложа винтовок, и полки без выстрела пошли в атаку. Шли молча, смыкая шеренги над убитыми и ранеными, копя силу и ярость. И взорвались вдруг хриплым, одинаково страшным как для просвещенной Европы, так и для дикой Азии знаменитым русским «ура».
Костромичам предстояло пройти длинным, пологим скатом к Гривицким высотам, и они прошли, усеяв поле белыми рубахами павших. Здесь перед полком открылись три линии окопов; перестраиваться не было времени, и полк бросился в атаку с ходу. Две линии костромичи взломали единым порывом, когда смертельно раненным пал командир полка. А впереди била в упор третья линия турок, и полк затоптался, теряя порыв и время.
Сражение, вошедшее в историю под названием Первой Плевны, было проиграно изначально, еще до сигнала атаки, еще в голове командира. Шильдер-Шульднер потерял ранеными и убитыми более трети своего отряда, и «Вечная память» надолго приглушила звонкую медь полковых оркестров.
Торжествовали в Плевне, с восточной пышностью поздравляя Османа-Нури-пашу. Но Осман-паша не спешил улыбаться.
— Если среди убитых в белых рубахах вы найдете хотя бы одного сраженного в спину, я возрадуюсь вместе с вами. Укрепляйте высоты. День и ночь укрепляйте высоты и зарывайтесь поглубже. Русских может сдержать только земля.
Глава четвертая
1
Известие о жестоком разгроме Шильдер-Шульднера было для барона Криденера не только болезненным уколом самолюбию, но и окончательным крушением всех стратегических замыслов. Тут уж стало не до броска на Софию, когда вдруг появившиеся в его тылу турецкие войска, воодушевленные победой, могли ринуться всей мощью на Свиштов, сокрушить прикрывавший его Воронежский полк и напрочь отрезать от баз снабжения, резервов и самой родной державы далеко прорвавшиеся в Болгарию разбросанные по расходящимся направлениям русские войска.
— Корреспондентов вон, — объявил Криденер ранее всех военных распоряжений.
— Это не совсем удобно, — осторожно начал Шнитников. — Они допущены разрешением…
— Всех — вон! — жестко повторил барон.
Несмотря на высылку, корреспонденты узнали все, что хотели узнать. Русская пресса поведала о поражении сдержанно, больше упирая на героизм солдат и офицеров, но английская, не говоря уже о турецкой, живописала разгром с ехидством, а какая-то из второстепенных немецких газеток из номера в номер начала печатать неведомо кому принадлежащие записки о походе Наполеона в Россию. При этом англичане утверждали, что турок было вдвое меньше, чем русских, русская печать — что на каждый русский штык приходилось пять турецких, а турецкая загадочно помалкивала, чаще упоминая о воле Аллаха, чем о соотношении сторон.
Узнав о конфузе под Плевной, Николай Николаевич минут пять топал ногами и ругался, как пьяный ломовой извозчик. Непокойчицкий невозмутимо ждал, пока он угомонится, а генерал Левицкий — в последнее время великий князь стал в пику старику все чаще привлекать его помощника — нервно суетился, перекладывая бумаги и все время пытаясь что-то сказать.
— Что он топчется? — заорал главнокомандующий. — Что он тут топчется?
— Осмелюсь обратить внимание Вашего Высочества на цифры, — рука Левицкого чуть дрожала, когда он протянул бумагу. — У турок не менее пятидесяти тысяч, тогда как в отряде Шильдер-Шульднера по донесению барона Криденера…
— Врет Шульднер, и Криденер твой врет! — Великий князь бешено выкатил белесые глаза. — Без освещения местности прут, без разведки атакуют, все на авось, на авось! — Он вдруг поворотился к Непокойчицкому:
— Что молчишь? На сколько соврал Криденер?
— Возможно, что Николай Павлович и не соврал, — задумчиво сказал Артур Адамович. — Осман-паша собирает в Плевне всех, кого может, да и по Софийскому шоссе к нему все время идут подкрепления. Коли все принять в расчет, то можно допустить, что у Османа-паши около сорока таборов низама, несколько эскадронов сувари[45] и не поддающееся учету число черкесов и башибузуков.
— А пушек? Пушек сколько?
— Вероятно, около шестидесяти. Следует иметь в виду, Ваше Высочество, что неприятель занимает весьма выгодную позицию, которую беспрестанно укрепляет.
Тихий голос Непокойчицкого всегда действовал на великого князя успокаивающе. Посопев еще немного, Николай Николаевич наконец-таки сел к столу и потребовал карту. Пока Непокойчицкий неторопливо разворачивал ее, Левицкий счел возможным сказать то, о чем его лично просил Криденер.
— Генерал Криденер умоляет Ваше Высочество доверить ему полный разгром Османа-паши. Он дал слово чести смести эту сволочь с лица земли.
Артур Адамович недовольно поморщился: он очень не любил ругани, громких слов и генеральской божбы. Он любил точно обозначенные на картах войсковые соединения и безукоризненное исполнение приказов. Великий князь главнокомандующий заметил его неудовольствие и вдруг повеселел:
— Коли сметет, так вопрос лишь в помощи да быстроте. Кого можем подчинить Криденеру для уничтожения этого Османки?
— На подходе корпус князя Шаховского, Ваше Высочество, — начал докладывать Левицкий.
— Отряд полковника Бакланова вышиблен турками из Ловчи, — вдруг прервал Непокойчицкий.
— Ну и что? Где Ловча, а где Плевна…
— Рядом, — весомо сказал Артур Адамович и, оттеснив Левицкого, показал на карте опасную близость этих городов. — Если Осман-паша соединится с турками в Ловче…
— Так не дайте ему соединиться! — резко перебил великий князь. — Перебросьте туда кавалерию.
— Туда можно направить Кавказскую бригаду Тутолмина, — сказал Непокойчицкий. — И поставить перед Ловче-Плевненским отрядом активную задачу.
Главнокомандующий молчал, задумчиво барабаня пальцами по карте. Потом спросил неожиданно:
— Сколько у нас пушек?
— Пушек? — Левицкий лихорадочно рылся в бумагах. — Думаю… Около полутора сотен.
— В два раза больше, чем у Османки? Огонь, сокрушительный огонь — вот что мы противопоставим его таборам и черкесам. Отдайте бригаду этому… — Великий князь вдруг расстроился, поскольку всегда гордился своей памятью на имена, а тут вдруг — забыл. — Кого из Ловчи вышибли?
— Подполковника Бакланова, — подсказал Левицкий.
— Вот ему отряд и подчините. Он битый, значит злой.
— Позвольте возразить Вашему Высочеству, — осторожно сказал Непокойчицкий. — Бакланов битый, но не злой, а нерешительный, почему и отдал Ловчу. А нужен решительный: задача сложная, сил мало. И есть только один командир, способный эту задачу выполнить. Генерал Скобелев-второй.
Его Высочество недовольно засопел. Левицкий, очень не любивший Скобелева, позволил себе негромко заметить:
— Ваш протеже — шалопай, Артур Адамович. Его и на пушечный выстрел нельзя подпускать к этой войне.
— Скобелев — генерал свиты моего брата, — вдруг надуто сказал главнокомандующий. — Не забывайся, Левицкий.
— Прошу простить. Ваше Высочество, — растерялся не ожидавший такого афронта Левицкий. — Мне думалось… Я полагал…
— Лучше Скобелева командира для этого дела у нас нет, — с не присущей ему твердостью повторил Непокойчицкий. — Да, он — дерзок, самовлюблен, даже безнравственен, но отважен и упрям. Именно эти качества…
— Решено, — оборвал великий князь. — Пусть докажет, на что способен в европейской войне. Пишите приказ на передислокацию. Но коли уж провалится…
И, неожиданно захохотав, с удовольствием потер ладони.
2
Князь Алексей Иванович Шаховской получил приказ о подчинении Криденеру на марше. Будучи старым воякой, он делил генералов на боевых и «протяжных», объединяя в последнем определении как протежирование свыше, так и протаскивание в чины вопреки воинскому таланту, заслугам и логике. Криденер был «протяжным» в чистом, так сказать, виде, но князь чтил дисциплину. Тут же вызвав Бискупского, прикинул с ним, как проще повернуть войска с марша кратчайшим путем, но задержал начальника штаба.
— Плевна, Плевна, Плевночка, — бормотал старик, разглядывая карту. — Слушай, Константин Ксаверьевич, у тебя найдется пара толковых штабных офицеров?
— Найду, Алексей Иванович.
— Мне нужна разведка Плевны с востока и юго-востока. Пока перестраиваться будем, пусть постараются.
На сей раз и Западный отряд готовился к предстоящему штурму тщательно. Никто уже не заикался об усмирении, и даже Криденер перестал именовать Плевну «плевком»: урок был суров, а ставка слишком высока. И когда Шнитников осторожно намекнул относительно разведки, барон, обычно считавший разведку ниже достоинства русского генерала, ухватился за этот намек.
— Да, да, и непременно.
Только после разведки генерал Криденер решился на военный совет. Он состоялся 14 июля, и на него барон пригласил вновь назначенного личного представителя Главной квартиры светлейшего князя генерала Имеретинского.
— Что-то Скобелева не вижу, — отметил Шаховской, оглядываясь перед тем, как усесться на место.
— Не знаю, почему он не явился, — сказал Шнитников. — Приглашение было послано своевременно.
— Приглашение или приказ? — колюче взъерошил седые брови Алексей Иванович.
— Это не важно, — холодно заметил Криденер. — Скобелев выполняет задачи охранения, не более того.
— Простите, не вполне понял вас, — негромко сказал Имеретинский. — Одно дело — приказ, дающий генералу право решающего голоса в совете, а иное — приглашение послушать, что будут говорить остальные. Так в каком же роде вы желали здесь видеть генерала Скобелева, Николай Павлович?
— Я не нуждаюсь в советах Скобелева-второго, — сухо поджал губы Криденер. — Если ваша светлость не возражает, я хотел бы начать совещание.
— Я всего лишь гость, генерал. Распоряжайтесь.
Обстановку докладывал Шнитников. Обстоятельно разобрав причины неудачи первого штурма, обрисовал расположение войск и перешел к данным о противнике.
— По нашим сведениям неприятель располагает сейчас шестьюдесятью-семьюдесятью тысячами активных штыков.
— Вопрос, — Бискупский встал. — Откуда эти сведения?
— Мне бы не хотелось называть источник…
— Среди нас есть турецкие шпионы? — громко прервал Шнитникова Шаховской. — Так гоните их отсюда в шею, барон!
В комнате возник шум. Командующий артиллерией генерал Пахитонов громко рассмеялся.
— Спокойно, господа, — сказал Криденер. — Если представитель Его Величества полагает…
— Я полагаю, что следует уважать военных вождей, — негромко сказал князь Имеретинский.
— Сведения сообщил дьякон Евфимий, бежавший из Плевны, — неохотно сказал Шнитников.
— С каких это пор русская армия основывает свои решения на поповских подсчетах? — зарокотал Шаховской. — Известно, что у беглеца всегда глаза на заднице.
— Главный штаб и Его Высочество согласны с этой цифрой, — надуто заметил Криденер.
— Тогда вообще ерунда какая-то. Их семьдесят тысяч, и они — в укрытии. А нас еле-еле двадцать шесть тысяч, и мы пошлем их в чисто поле под пули и картечь. — Шаховской грузно повернулся к Имеретинскому. — Вас устраивает такая арифметика, князь?
— Сил мало, ничтожно мало, Алексей Иванович, — вздохнул светлейший князь. — Но большего у нас нет, а ждать, покуда из России подойдут резервы, невозможно.
— Бойня, — хмуро констатировал Шаховской. — Хорошо кровушкой умоемся, господа командиры.
После длительных прений, уточнений, предположений и непримиримого ворчанья Шаховского совещание выработало основной план штурма Плевны. Наступление было решено вести с двух направлений при постоянной поддержке артиллерии.
— Ну, артиллерия, вывезешь? — спросил Шаховской Пахитонова, прощаясь.
— Бог не выдаст, свинья не съест, Алексей Иванович. Только у Османа-паши, между прочим, стальные орудия Круппа.
— Лихо, — усмехнулся в усы Шаховской. — Не даст Его Высочество согласия, нет, не даст. Это же с ума сойти, какой конфуз возможен. С ума сойти!
Через три дня нарочный доставил Криденеру личную записку Непокойчицкого, подтверждающую согласие главнокомандующего. Рекомендуя широко и маневренно использовать конницу, дабы рассредоточить внимание противника, Артур Адамович в конце писал: «Великий князь особое внимание обращает на то, что вы имеете до ста пятидесяти орудий. Не спешите с атакой, барон, прошу вас. Громите их огнем, ибо только в этом вижу я ключ к победе…»
— Все в стратеги лезут, — сказал Криденер, отбросив записку. — Даже недобитые полячишки и те на советы горазды.
Участь второго штурма Плевны была решена.
3
— Все правильно, — невесело вздохнул Скобелев, узнав подробности разгрома Шильдер-Шульднера, и выругался заковыристой казачьей матерщиной.
Все еще числясь в резерве, Михаил Дмитриевич собирал сведения о противнике, где только мог. Он перечитал все газеты, доставленные ему Макгаханом, хотя не любил их читать, потому что не выносил разухабистой газетной лжи. Цифры, сообщенные англичанами, равно как и русскими, ни в чем его не убедили.
— Сложите все вместе и поделите пополам, — посоветовал Макгахан. — Тогда, возможно, получите что-то похожее на истину.
— Сложите все вместе и суньте в печку, — буркнул Скобелев. — Мне нужна истина, а не нечто на нее похожее.
Накупив у маркитантов табаку, орехов, пряников и конфет, он выехал в ближайший лазарет, где лежали костромичи. Генерал щедро оделил всех подарками, терпеливо выслушивая большей частью бессвязные рассказы, как шли под огнем, как атаковали, как погиб Клейнгауз. Каждый говорил о своем, но Скобелев упорно задавал вопросы, вызывая раненых на нужный ему разговор.
— …я, стало быть, замахнулся — ан, а колоть-то некого!
— Значит, боится турка русского штыка, братец?
— Не выдерживает он, ваше превосходительство, жила не та. Ну, поначалу, конечно, машет, а потом скучать начинает. Ежели, скажем, соседа его положили, так он на месте не останется.
— А стреляют как?
— Стреляют почаще нашего, много почаще. И патронов не жалеют, и ружья у них подалее наших бьют.
— Только вот… — Белобрысый паренек с перебинтованным плечом засмущался, вскочил вдруг, вытянулся:
— Виноват, ваше превосходительство, разрешите доложить!
— А ты не скачи, парень, не скачи, — улыбнулся Скобелев. — У нас по душам беседа, а не строй, и ты есть раненный в бою воин. Говори спокойно.
— Да он, турка-то, хоть и много палит, а без толку, ваше превосходительство. Он нас очень уж боится, и целить ему недосуг. Руки у него дрожат, что ли, так он ружье на бруствер кладет и палит, не глядя совершенно.
— Верно Степка говорит, правильно, — заговорили раненые. — На испуг берет басурманин со своего испугу.
— Ну, не совсем так, — сказал молодой человек с перевязанной головой. — Их винтовки дальнобойнее наших, Михаил Дмитриевич. Вы позволите так обратиться?
— Позволил уже. Вольноопределяющийся?
— Так точно, вольноопределяющийся Федор Мокроусов, недоучившийся студент. Так вот, Михаил Дмитриевич, они это качество неплохо используют при нашей атаке. Сплошной веер пуль встречает еще издалека, на подходе, еще чуть ли не за тысячу шагов. Но Степан прав, целиться они не стремятся. Поэтому пулевой веер этот идет как бы в одной плоскости, понимаете? И если, допустим, пригнуться, то он пройдет над головами.
— Не снижают прицел? — заинтересованно спросил Скобелев.
— Практически нет. Судите сами, у нас тут куда больше ранений от холодного оружия, чем от пуль, верно, ребята? А вот для офицеров — наоборот.
— Отчего же так?
— Видимо, в офицеров они все же целятся. Может быть, далеко не все, а лишь специально отобранные хорошие стрелки. У офицеров и форма заметнее солдатской, и идут они впереди — их легко издалека определить.
— Следует ли отсюда, что для офицеров куда опаснее сближение, нежели сама рукопашная?
— Пожалуй, так, — подумав, сказал вольноопределяющийся. — Конечно, я впервые в бою, рано выводы делать.
— Впервые был, а видел много. — Скобелев встал. — Спасибо, ребята, очень вы мне помогли. Дай вам Бог здоровья и скорейшего домой возвращения.
Всю дорогу до дома разговоры в госпитале не оставляли Михаила Дмитриевича. А вернувшись, он сразу же записал выводы: турки не выносят штыкового боя в одиночку; стреляют не прицельно и, как правило, с бруствера, что создает одну полосу поражения; сближение с противником порою опаснее самого боя. Он писал, тщательно обдумывая каждый пункт, вспоминая оживленные, открытые лица раненых. За окном густились короткие южные сумерки, Скобелев все ниже склонялся к бумаге, не замечая, что темнеет. А заметил, когда хмурый адъютант Млынов внес зажженные свечи.
— Вот, пишу, — Михаил Дмитриевич виновато улыбнулся. — А зачем пишу, черт его знает. Для истории разве?
— Полковник Нагибин прибыл, — сказал капитан.
— Нагибин в том бою был, вот удача! — Скобелев захлопнул бювар[46]. — Давай его сюда. И коньяк тащи. Да не какой-нибудь, а с «собакой». Слышишь, Млынов?
— На всех с собаками не напасешься.
Офицерство позволяло себе румынский коньяк (за французский маркитанты драли бешеные деньги), и лучшим считался тот, на бутылке которого была изображена собака. Поскольку денег у Скобелева никогда не водилось — он умудрялся тратить свое генеральское жалованье в считанные дни, — капитан Млынов частенько кормил и поил своего командира из личных и весьма скромных средств.
— Поздравляю! — еще с порога крикнул Нагибин. — Поздравляю, дорогой вы наш Михаил Дмитриевич!
— Да с чем поздравлять-то? — Сердце Скобелева вдруг защемило от предчувствия. — С чем же, полковник?
— Отдельный отряд вам дают, Непокойчицкий уж и приказ готовит. Просился я к вам, умолял — отказали.
— Водки! — закричал Скобелев, хватив полковника кулаком в грудь. — Млынов, чертов сын, где ты там?
— Вы же коньяку желали, — откликнулся Млынов. — С собакой причем.
— Коньяк пусть Криденер жрет вместе с собаками, а мы по-русски гулять будем. По-русски, казаче!
Скобелев пил много, но не пьянел, а только оживлялся, говорил громче обычного да распахивал сюртук. Поднимая тосты за вольный Дон, за славу русского оружия и за русского солдата — этот тост Михаил Дмитриевич произносил всегда, при всех обстоятельствах, — он дотошно расспрашивал Нагибина. Полковник изложил все, что знал, видел и понял, в подробностях рассказав о последнем свидании с командиром костромичей.
— А Игнатий Михайлович говорит: веером, мол, дамским наступаем. Веером на турка замахиваемся, а не кулаком. Вот и сгинул, бедолага, ни за понюх…
Большего Михаил Дмитриевич добиться от захмелевшего с устатку казачьего полковника не смог. Впрочем, он не огорчался: пил, шутил, оглушительно хохотал и угомонился лишь под утро. Млынов оттащил уснувшего Нагибина на генеральскую постель, а Скобелев, выпив две чашки крепчайшего кофе, приказал окатить себя колодезной водой и, протрезвев, ускакал в штаб, моля Бога, чтобы только не нарваться на главнокомандующего. Загодя пожевав специально припасенного мускатного орешка, дабы отбить могущий сразить собеседника дух, сам привязал коня у коновязи и приказал дежурному доложить.
Принял его Левицкий: начальник штаба был спозаранку востребован к великому князю. Отношения между Левицким и Скобелевым сложились еще во времена удалой молодости Михаила Дмитриевича, поскольку они познакомились еще в Академии Генерального штаба, и были на редкость простыми: Левицкий терпеть не мог генерала за «шалопайство», а Скобелев ни в грош не ставил помощника начальника штаба. В полном соответствии с этими отношениями складывался и их разговор.
— Подписан ли приказ о моем назначении?
— Насколько мне известно, Его Высочество главнокомандующий подписал такой приказ.
— Какие части мне подчинены?
— Все изложено в приказе.
— Где же приказ?
— На регистрации, как положено.
— Когда освободится Непокойчицкий?
— Как только будет отпущен Его Высочеством.
— Понятно. — Скобелев изо всех сил сдерживал нараставшее в нем бешенство, припадкам которого он был подвержен после неумеренных возлияний. — Могу ли я, по крайней мере, спросить ваше превосходительство о силах неприятеля?
Левицкий поколебался, но отказать в такой просьбе уже утвержденному командиру отдельного отряда все же не рискнул. Скучным голосом сообщил, что Осман-паша имеет не менее шестидесяти тысяч низама, не считая черкесов и башибузуков. Скобелев недоверчиво свистнул, и Левицкий поморщился:
— Вы не в конюшне, генерал.
— Прошу прощения. Где Тутолмин?
— На рысях спешит в ваше распоряжение.
— Бригаду его не растащили по кускам?
— Насколько мне известно, нет.
— Благодарю. — Скобелев направился к выходу.
— Может быть, вас интересует, кто назначен начальником вашего штаба? — неожиданно спросил Левицкий.
Он спросил не потому, что вдруг решил помочь Скобелеву. Он упомянул о начальнике штаба только потому, что дорожил отношениями с ним и не хотел омрачать их в будущем.
— Кто же?
— Полковник генерального штаба Паренсов.
— Вот за это — спасибо!
Поразмыслив, Скобелев решил найти Паренсова. Он хорошо знал его, ценил за способность улавливать изменчивую обстановку боя и без колебаний принимать решения. Конечно, было бы куда проще, если бы ему вернули прежнего начальника штаба Куропаткина, но требовать Алексея Николаевича сейчас было преждевременно.
Скобелев разыскал Паренсова куда быстрее, чем рассчитывал, потому что Петр Дмитриевич сам искал его. Выразив взаимное удовольствие, они нашли укромное местечко, где полковник и поведал генералу, что в распоряжение последнего поступает не только Кавказская бригада Тутолмина, но и отряд полковника Бакланова.
— Откуда знаешь?
— Старому разведчику таких вопросов не задают, — улыбнулся Паренсов.
Он и впрямь был разведчиком: еще до начала войны семь месяцев путешествовал по Болгарии. Прекрасно владея болгарским и турецким языками, Петр Дмитриевич умел видеть, слушать и сопоставлять слухи. Его неоднократно арестовывали турецкие заптии[47], он сидел в Рущукской тюрьме, но сумел выскользнуть и доставить командованию воистину бесценные сведения. Скобелев слышал об этом, но был военным до последней косточки, а потому всегда интересовался только тем, что входило в круг его непосредственных обязанностей.
— Ты веришь, что Осман успел собрать шестьдесят тысяч регулярной пехоты?
— Слишком мало у него времени, — подумав, сказал Паренсов. — Можем уточнить, если желаете.
— Каким образом?
— Есть такой образ, — улыбнулся Паренсов. — И должен сказать правду, если сам ее знает.
— Кто же это?
— Полковник Артамонов. Он недоверчив, как стреляный лис, но мне вряд ли откажет.
— Одна епархия? — не без ехидства спросил Михаил Дмитриевич.
Паренсов молча усмехнулся.
Полковник Артамонов принял их весьма сдержанно. Он знал Скобелева не столько как полководца самобытного и дерзкого таланта, сколько как восторженно шумного, не в меру хвастливого и склонного к веселым компаниям молодого человека. По роду своей службы и складу характера он сторонился подобных людей, но с генералом пришел Паренсов, службу которого в отряде Скобелева дальновидный Артамонов сразу же определил, как временную. И не без оснований полагал, что прекрасное знание Паренсовым театра военных действий и в особенности народа, на нем проживающего, вскоре будут использованы командованием с наибольшей пользой для дела.
— Чем могу служить?
Скобелев открыл было рот, чтобы, как всегда, с порога выложить то, что его интересовало, но полковник Паренсов поторопился заговорить первым:
— Просим извинить, Николай Дмитриевич, мы рассчитываем не просто на конфиденциальный совет ваш, но на разговор сугубо доверительный. Если мы смеем на это надеяться, то заранее благодарим; если же откажете нам в доверии, мы покинем вас тотчас же и без всяких претензий.
Артамонов пожевал тонкими губами, потер высокий костистый лоб худыми длинными пальцами, привыкшими держать карандаш и никогда, как вдруг показалось Скобелеву, не сжимавшими эфеса сабли. Тихим голосом пригласив гостей садиться, сказал, что вынужден ненадолго покинуть их по делу и тут же вышел.
— Бумажная душа, — проворчал генерал.
— Эта бумажная душа, Михаил Дмитриевич, за два года исходила всю европейскую Турцию, где в одиночку и произвела глазомерную съемку местности.
— Вроде тебя?
— У меня была иная задача. Но если бы не бессонные ночи Николая Дмитриевича, вряд ли вы, ваше превосходительство, имели бы новейшие карты этого театра военных действий. — Паренсов помолчал. — Хозяин наш скрытен и не доверяет порой самому себе. Поэтому, если не возражаете, расспрашивать буду я.
— А я что должен делать?
— А вы по-генеральски поглаживайте бакенбарды, если я веду разговор в правильном русле.
— А если тебя унесет?
— Кашляйте, Михаил Дмитриевич, кашляйте.
Вернулся Артамонов. Плотно прикрыл двери, заглянул в единственное оконце, заботливо задернув занавеску после обзора. Прошел к столу, сел и положил руки перед собою.
— Я отослал людей, в доме никого нет.
— Генерал Скобелев получил в свое распоряжение отдельный отряд. Судя по всему, Николай Дмитриевич, оперировать нам придется где-то между Ловчей и Плевной. Как известно, турки намертво вцепились в Плевну, но логично предположить, что они столь же энергично вцепятся и в Ловчу.
Артамонов опять пожевал губами и стал тереть пальцами лоб. Молчание затягивалось.
— Мне желательно знать… — начал было Скобелев, но Паренсов так глянул на него, что генерал сразу же примолк и начал рассеянно поглаживать бакенбарды.
— Я не пророк, — тихо сказал Артамонов.
— И все же, Николай Дмитриевич? — настойчиво допытывался Паренсов. — По сведениям, которые сообщил Левицкий, у Османа-паши свыше шестидесяти тысяч низама, не считая кавалерии. Если это соответствует действительности, то ему ничего не стоит выделить треть своих сил для обороны Ловчи. Отсюда вопрос: Левицкий назвал ту цифру, которую дали ему вы?
— Я Левицкому никаких сведений не представлял, — помолчав, сказал Артамонов.
— А каковы ваши цифры? — продолжал наседать Паренсов. — Мы ведь не любопытства ради спрашиваем, Николай Дмитриевич, поймите наше положение. Если мы окажемся между Плевной и Ловчей, куда нам направить свои пушки?
— Пушек-то будет — кот наплакал, — проворчал Скобелев. — Кровью ведь умоемся и кровью держать будем.
— Осман-паша не пойдет на Ловчу. — Артамонов сказал настолько тихо, что Скобелев невольно подался вперед. — Разделите цифры Левицкого пополам, и вы получите более или менее реальное представление о силах Османа-паши.
— Так ведь… Это надо немедленно довести до сведения великого князя главнокомандующего! — Скобелев вскочил. — Ах, крысы штабные…
— Сидите, генерал, сидите, — сквозь зубы процедил Паренсов. — Сидите и гладьте свои бакенбарды.
— Я все сообщил, — глухо сказал Артамонов. — Сообщил своевременно трижды проверенные цифры, но мою докладную навечно положили под сукно.
— Но почему же? Почему? — вновь не выдержал Скобелев.
— Почему? — Артамонов вдруг улыбнулся. — Потому что кое-кому это весьма выгодно. Победил — так шестьдесят тысяч, имея у себя двадцать пять. Не победил — так тоже потому, что у Османа все те же мифические шестьдесят тысяч вместо реальных тридцати. Некоторые генералы умеют побеждать, а некоторые — воевать. Тоже, между прочим, искусство. — Он помолчал. — Надеюсь, господа, вы не воспользуетесь моей откровенностью.
— Благодарю, полковник. — Скобелев встал. — В молчании нашем можете не сомневаться.
На прощанье он с такой искренней благодарностью стиснул руку Артамонову, что Николай Дмитриевич долго еще тряс худыми пальцами после ухода неожиданных гостей.
4
Еще не получив копии приказа о назначении на должность Отдельного вспомогательного отряда, Скобелев с головой окунулся в работу. Отправил Паренсова к Бакланову, чтобы проработать план, как блокировать Ловчу, гонял Млынова и ординарцев за боеприпасами для будущих частей, часто беседовал с болгарами, хорошо знающими окрестности Плевны.
— Зеленые горы круты, говорите? Ничего, мы их на карачках.
— Как это? — удивлялись болгары.
— Не важно, как. Важно взобраться.
Вскоре подошла Кавказская бригада, а вслед за ней и приглашение на военный совет. Михаил Дмитриевич оценил разницу между приказом и приглашением, но не поехал не из-за обиды.
— Ляпну я там правду-матку, — сказал он только что прибывшему от Бакланова Паренсову. — Они же пугать друг дружку силами Османа-паши начнут, а я, боюсь, не выдержу и Артамонова подведу. Ну их к Богу в рай с их советами. Что Бакланов?
— Перекроет путь между Ловчей и Плевной.
— Мало, — подумав, сказал Скобелев. — Пиши приказ на активную демонстрацию во все стороны.
— Силы распылим, — осторожно заметил Паренсов.
— Турки тоже, — невразумительно пояснил Скобелев. — Я велел Тутолмину Зеленые горы разведать.
— Нам предписана активная оборона, — напомнил Паренсов.
— Да? Значит, на всякий случай.
Вечером неожиданно пожаловали князь Насекин и Макгахан. Гости особого внимания не требовали, и генерал продолжал работать с Паренсовым и Тутолминым, изредка включались в разговор.
— Господа, я совершил великое открытие, — с обычной ленцой рассказывал князь. — Исполняя обязанности представителя Международного Красного Креста, я посетил лагерь для пленных. И что же я обнаружил? Оказывается, у турка имеются две руки, две ноги и, представьте себе, голова.
— А слышать вам не приходилось? — спросил Тутолмин.
— Что именно?
— Как кричат болгарские женщины и дети, когда их режут эти две руки и топчут две ноги?
— Это дело башибузуков, — сказал Макгахан.
— Вы уверены, дружище? — Скобелев оторвался от карты. — Я тоже не уверен. Враг есть враг, война есть война, а женщина есть женщина. Когда вы, князь, постигнете это триединство, тогда я, пожалуй, поверю, что вы очнулись от спячки.
— Возможно, — князь пожал плечами. — Следовательно, либо мне везет, либо я бесчувственен, как полено.
— Полагаю, что вам пока везет, — проворчал Тутолмин.
Он был не в духе. Подчинение Скобелеву лишало его самостоятельности, к которой он уже успел привыкнуть. Кроме того, он не без оснований опасался, что во имя достижения цели генерал не пощадит его, по сути, еще не воевавшую бригаду.
— Вы что-то уж очень загадочно помалкиваете, Макгахан, — заметил Скобелев. — Вы же всегда набиты слухами и сплетнями, как солдатский ранец.
— Вам нужны сплетни или слухи?
— Валите вперемешку, как-нибудь разберемся.
— Из сплетен могу сообщить, что некий барон лично ходатайствовал перед главнокомандующим, дабы отправить вас, Михаил Дмитриевич, обратно в резерв.
— Чем же я так не угодил барону?
— Барон привык катать шарики, а вы — игральная кость, и всегда умудряетесь выкинуть ту грань, которую избрали сами.
— Это любопытная сплетня, — заметил Паренсов. — А чем вы богаты по линии слухов?
— Слухов? — Макгахан отхлебнул коньяку. — Поговаривают, будто из Плевны в Ловчу двинулся отряд Эддина-паши. Если я скажу, что слышал это от самого Криденера, вы мне не поверите.
— Отчего же? — улыбнулся Скобелев. — Это так похоже на правду, что я с особым нетерпением жду своей разведки.
Результаты разведки были столь неожиданны, что генерал придирчиво заставил хорунжего Прищепу повторить рапорт. Но молодой кубанец знал, что докладывал, поскольку лично исползал все три хребта Зеленых гор.
— Укреплений там нет, ваше превосходительство. Да и турок не видно: одни спешенные черкесы в кустах хоронятся.
— Молодец! — Скобелев резко повернулся к полковникам:
— Какова новость, а? Тутолмин, готовь осетинские сотни, я сам эти горы прощупать должен.
Поутру две сотни спешенных осетин двинулись к первому гребню Зеленых гор. Еще на подходе они были встречены разрозненной пальбой, залегли, как было приказано, но, увидев мелькавших в кустах черкесов, вскочили и, выхватив шашки, бросились вперед.
— Отводи! — закричал Скобелев, наблюдавший за разведкой боем. — Отводи осетин немедля, пока их в кусты не заманили!
Хорунжий Прищепа, вскочив на коня, карьером помчался навстречу выстрелам. Вертясь перед осетинами и не обращая внимания на пули, кое-как остановил их. Осетины яростно ругались: у них с черкесами были старые счеты. Водивший сотни есаул Десаев зло кричал:
— Зачем собак с миром отпускаешь? Их резать надо, они стариков не жалеют, женщин не жалеют, а ты их жалеешь?
— Успеешь рассчитаться, есаул, — тихо сказал генерал. — Не горячись. Только не горячись.
Он вдруг ощутил знакомую волнующую дрожь: предчувствие, что нащупал, угадал, уловил главное в предстоящем бою. Да, перед ним был лишь заслон из иррегулярных частей: ни укреплений, ни тем паче артиллерии на этом участке обороны у турок не было.
— Тут и пойдем, — сказал он на немедленно собранном совете. — Но нужна пехота, позарез нужна. Тутолмин, готовь бригаду к пешему бою. — Дождался, когда полковник вышел, схватил Паренсова за сюртук, яростно сверкнув глазами. — Ты понял, где собака зарыта? Ну так скачи к Криденеру, втолкуй, упроси, умоли наконец, что тут, на Зеленых горах, надо главный удар наносить. Скажи, что я начну, что вышвырну черкесов к чертовой матери, но мне нужна еще хоть одна батарея и не менее трех батальонов пехоты. Голубчик, Петр Дмитриевич, как на Господа Бога на тебя уповаю!
— Барон упрям, как старый мерин, — вздохнул Паренсов. — Да и главнокомандующий уже благословил диспозицию.
— Что бы ни было, а без пехоты не возвращайся, — жестко сказал Скобелев. — Это приказ, полковник. Ступай и исполни.
Нахлестывая коня, Паренсов думал, какими словами пробить остзейскую спесь и гипертрофированное самолюбие генерала Криденера, предполагая, впрочем, что барон и слушать-то его не станет, а отошлет к Шнитникову. Но Николай Павлович принял полковника немедля, имея в соображении особое отношение к нему свыше. Молча выслушал все, что спокойно и логично доложил ему Петр Дмитриевич, и отрицательно покачал головой.
— Приказ отдан, полковник.
— Однако победа стоит того, чтобы просить Его Высочество об отмене.
— Готов допустить, что генерал Скобелев хорош для налетов, может быть, даже для развития тактического успеха, но как стратег он равен нулю, — важно сказал Криденер. — Холодный ум есть муж победы, а не легкомысленный гусарский порыв незрелого вождя. Это — азбука, полковник, удивлен, что вынужден напоминать о сем. Прошу повторить вашему непосредственному начальнику, что задача его сугубо второстепенна: не допустить соединения сил Османа-паши с турками в Ловче и демонстрировать атаку. Только демонстрировать, большего я от него не требую и не жду.
Паренсов понял, что никакая логика, никакие доводы не могут сдвинуть Криденера с уже избранной им позиции. Оставалось последнее: выпросить пехоту и артиллерию, и уж тут-то полковник готов был бороться до конца.
— Наша демонстрация будет эффективнее, если вы, Николай Павлович, усилите нас хотя бы тремя батальонами пехоты и конной батареей. По условиям местности мы не можем активно использовать кавалерию и, следовательно, Осман-паша оставит нашу демонстрацию без внимания. Между тем наличие пехоты и артиллерии заставит его оттянуть часть сил с других участков обороны.
Криденер долго думал. В рассуждениях Паренсова была не просто логика, но и прямое обещание облегчить атаку на направлении главного удара. Если Скобелев, получив пехоту, так и не справится с этой задачей, то ссылаться ему будет не на что. При этом варианте Криденер только выигрывал, решительно ничем не рискуя.
— Скажите Шнитникову, что я приказал выделить вам одну батарею и один пехотный батальон.
— Один батальон? — растерянно воскликнул всегда невозмутимый Паренсов. — Всего один батальон?
— Один батальон и одну батарею, — деревянным голосом повторил Криденер. — И я не задерживаю вас более, полковник.
Но Паренсов чуть задержался. В нем все кипело от возмущения, и только тренированная воля еще сдерживала порыв. Он хотел сказать Криденеру, что тот уже проиграл сражение, проиграл бесславно и кроваво, и — не сказал.
Если генерал Скобелев знал, как достичь победы, то барон Криденер точно так же знал, как надо воевать, чтобы не испортить собственной карьеры. Участь второго штурма Плевны была решена. И на сей раз — окончательно.