Больно было вспоминать. Самади заметно сбавил скорость. Тут его обогнали. Свадебный караван, смеясь и горланя песни, пронесся рядом. Невеста и жених стояли у самой кабины грузовика, лицом к ветру.
Самади на миг показалось, будто это его жена Зарифа, только совсем еще юная, какою она была тогда, на их свадьбе.
…Поздней ночью ввел он мотоцикл в хлев, прошел в дом и лег, не раздеваясь.
Заскрипела дверь, и в проеме показалась седая голова тети.
— Не приехали?
— Нет.
— Дочку хоть видел?
— Видел.
— Дочка у тебя хорошая.
Она выключила свет и ушла. Самади разулся в темноте, лежа прямо на кровати. Туфли его с грохотом упали на пол.
Когда все были в сборе, в учительскую вошел директор, явно озабоченный. Завуч тоже заметно нервничал.
— У вас опять нет конспектов! — сказал он Акбарову.
— Дались вам эти конспекты! — сказал тот. — Двадцать лет в школе, но не пойму, как это вам не надоело повторять одно и то же. Я вам уже говорил еще в прошлом году, что писать не буду. Наизусть знаю. Это у царей бывали писари, или как там их еще называли, так те должны были писать, что делают их владыки, ибо сами цари не знали, что они будут делать в следующую минуту — в гарем пойдут или войной на соседа. А у нас все известно, есть планы, программы… Что я дурак, что ли, еще раз переписывать учебники?
— Акбаров, — вмешался директор, — дело в том, что к нам едет комиссия.
— Пускай едет, — сказал Акбаров. — Они успевают только к третьему уроку. Вот вам и работа, дорогой завуч, срочно переделайте расписание, переставьте по-другому уроки, подумайте, кого именно для них наряжать будете…
— Будут на уроках Акбарова, — сказал директор, — у меня… и у товарища Агзамова.
— Ну вот, вся беда на голову Агзамопа, — жалобно сказал тот и выпил ложечку какой-то белой жидкости. — И так желудок болит.
— Пускай все идут только ко мне, — предложил Акбаров. — Я сегодня хорошо побрился. Можете потрогать. — И он направился к завучу, но тот в отчаянии отмахнулся.
— И ко мне, — неожидано заявил Мансуров, бывший сокурсник Самади.
— И к Бонжуру, на урок французского, — предложил Агзамов.
— Правильно, — поддержал его Акбаров. — У него ни черта не поймут.
— Надеюсь на ваше благоразумие и благородные помыслы, — напыщенно сказал директор, обращаясь почему-то к одному только Акбарову.
В классе Самади сообщили:
— У Улугбека руки грязные. Он их не моет.
Самади подошел к Улугбеку.
— Я их мою, — сказал Улугбек, держа перед собой большие натруженные руки. — Не смывается.
— Смотрите, какие черные, — брезгливо сказала девочка-всезнайка.
— Отцу помогаю, — сказал Улугбех. — Ему опять дали старый трактор. Каждый год одно и то же. Вот если бы дали новый, голубой, вот тогда другое дело!..
— Мой глицериновым мылом, а то растрескаются, — сказал Самади. — Садись, Улугбек.
— Может, я уйду? — спросил Улугбек. — Вдруг к нам комиссия зайдет.
— К нам вряд ли зайдут, — успокоил Самади.
— Чего бояться, пускай бы зашли! — это Бабур подал голос.
— К нам еще никогда не заходила комиссия, — сказал кто-то чуть ли не с обидой.
Самади постоял в раздумье, потом круто повернулся и вышел из класса.
…Несколько секунд он постоял возле двери, из-за которой слышался уверенный голос Акбарова: «…Источники мало о чем говорят, может, он и не знал, что за ним скачут убийцы. Не успел Улугбек доехать до перевала, как они настигли его…» Потом направился в учительскую. Там сидела девушка лет двадцати трех, видимо, из комиссии.
— Извините, я хотел бы пригласить вас в мой класс.
Та молча встала.
Для «комиссии» не оказалось места. Правда, рядом с Махмудовой пустовало одно место, но комиссию обыкновенно сажали за последнюю парту.
— Улугбек, пересядь к Махмудовой.
Тот молча отказался. К Махмудовой пересел Ахмад. Девушка из комиссии села рядом с Улугбеком. А он, бедный, застыл от смущения и сунул замасленные руки под крышку парты.
Самади взял таблицу и повесил на доску. И тут раздался крик Махмудовой. Самади резко обернулся. На полу возле его стола сидела огромная лягушка.
Ребята дружно повернули головы к «комиссии» — девушка была бледна, как мел. Один Бабур был серьезен, пожалуй, слишком серьезен, чем и выдавал себя.
— Ты боишься лягушек? — спокойно спросил Самади.
— Н-нет…
— Зачем тогда так громко кричать? Это же обыкновенная лягушка.
— Из класса земноводных или просто амфибия, — сказал Бабур с тем же серьезным видом. — Обитает практически во всех районах земного шара, во всех водоемах.
— В водоемах, а не в классе! — Махмудова уже пришла в себя.
— Это правда, — сказал Самади. — Потом, кажется, их в Антарктиде и в Арктике не встретишь. Бабур, вынеси, пожалуйста, амфибию. Только живьем отпусти.
Бабур проворно поймал «амфибию» и, держа ее бережно, направился к выходу. Тут открылась дверь и в сопровождении завуча вошла серьезная дама лет сорока пяти. Самади увидел, что девушка из комиссии растеряна — видимо, дама была старшей и девушка ее немного побаивалась.
— Здравствуйте, — сказал Бабур даме и завучу, показал лягушку и вполне серьезно объяснил — В живой уголок.
Класс ничем не выдал его. Все уже поднялись за партами, включая и девушку.
— Выбор не очень удачный, — заметила дама. — Надо было с хозяйственным уклоном.
— У нас есть кролики, кроме того, думаем создать собственную птицеферму, — ответил завуч с готовностью. — Председатель колхоза обещал помочь.
— Здравствуйте, — сказала дама классу. — Садитесь. Начинайте, товарищ…
— Самади, — подсказал завуч.
— Начинайте, товарищ учитель. — Дама гордо не приняла его помощи.
Она с трудом втиснулась на место Бабура. Хотела было убрать его портфель и вздрогнула — из портфеля высунулась головка — точь-в-точь змеиная. Головка часто моргала, а змеи, как известно, не умеют моргать. Дама пришла в себя и бесстрастным взглядом показала на портфель завучу, который, потеснив двоих, сидел позади:
— В живой уголок.
Завуч взял портфель и тихонько вышел из класса.
— Начинайте, товарищ учитель.
Самади не понравился ее тон, поэтому он решил сказать по-своему:
— Продолжим наш урок…
Повесил на доску таблицу. Услышал скрип половиц — дама уже была на ногах и ходила взад-вперед по проходу.
— Пожалуйста, садитесь, вы мне мешаете.
Та метнула на него удивленный взор, но села. Наступила тишина, урок начался.
После уроков собрались в учительской.
— Начнем с вас, товарищ Акбаров, — сказала дама. — Вы преподаете историю. Хотелось бы знать мнение товарищей о ваших уроках.
Встал один из членов комиссии, мужчина лет сорока.
— Акбаров неплохой историк, Лола Абдурахмановна, — сказал он. — Предмет свой он, конечно, превосходно знает, но…
— Что «но»? — перебил Акбаров.
— Я хотел сказать, что ты немного увлекаешься, Салих…
— Чем? — спросила дама.
— Видите, Лола Абдурахмановна, он увлекается… историей.
— Надеюсь, я ее не извращаю? — опросил Акбаров.
— Нет, не в этом дело… Ты ведешь себя, как старый и очень упрямый профессор, который изматывает своими знаниями и себя и других. Ты не должен забывать, что здесь сельская школа, а не университет. Разумеется, конспектов к лекциям ты не делаешь, но есть оплошности и в журнале. Вместо записи об истории Афин записано: «Проведены раскопки местного кургана».
— Правильно, так и есть!
— Я понимаю, вещи такого порядка тоже полезны, но в первую очередь необходимо соблюдать учебную программу, она у нас и так чрезмерно сжата. Правда, подобных записей мало, журнал, в основном, заполнен правильно и…
— И фиолетовыми чернилами, — ехидно вставил Акбаров.
— А что нашли во время раскопок? — спросила Лола Абдурахмановна. — У вас был открытый лист?
— Будду, — не без гордости сообщил Акбаров. — Правда, он маленький, без левой руки, но настоящий. Листа не было. Экстренный случай, курган хотели пустить под земельный оборот.
— Сдали в музей?
— Нет, у себя оставили. Попробуем сами разобраться.
Член комиссии сел. Встала Лола Абдурахмановна.
— Хочу сказать несколько слов о товарище Самади, который у вас ведет физику. Мне кажется, товарищ Самади слишком либерален. Я попросила его собрать тетради учеников. Схемы и рисунки различных устройств и механизмов выполнены весьма небрежно.
— Это личная инициатива, Лола Абдурахмановна, — вставил завуч. — Вообще-то, «о физике полагаются лишь тетрадки для решения задач.
— Ну и что? — строго спросила Лола Абдурахмановна. — Раз он за это взялся, то надо вести дело по всем правилам. Далее. Вот, товарищи. полюбуйтесь…
Она раскрыла тоненький альбом для рисования и показала собранию детский рисунок, где был изображен заяц с фантастически длинными ушами, а рядом с ним, только в более мелком масштабе, — танк, боевой, со звездочками и… с резко сломанным стволом. Под рисунком красовалась крупная «пятерка».
— Очень способный мальчик, — пробормотал Самади.
— Это вы кого защищаете, Музаффар? — спросил Акбаров.
— Машраб… Сын Бабаевых.
— Ах, сын вашего парторга!.. — сказала дама и вполне добродушно спросила: — А вы, случайно, не хотите ему понравиться?
— Нет, — сказал Самади.
— Тогда остается вас поругать за чрезмерную щедрость в оценке, — сказала дама. — Во-первых, это не имеет отношения к физике, во-вторых, такого зайца может нарисовать и двухлетний мальчуган, а танков в детских рисунках хоть отбавляй. Ваш художник не очень мне понравился, хотя бы потому, что здесь не хватает традиционного солнца.
— Должно быть, он рисовал ночью, — сказал Мансуров.
— Вы не правы, Лола Абдурахмановна, — сказал Акбаров, внимательно изучавший рисунок. — Мальчик действительно добрый. Вы хорошенько посмотрите на его танк.
— Ну и что? — спросила дама небрежно. — Уже нагляделась. Танк как танк, к тому же со сломанным стволом. А это противоречит логике.