А план Граф помнит назубок. Дождаться вечера. И на морской вокзал…
День прошел без приключений.
С сумерками Граф вышел на набережную. Он был голоден, но это тоже входило в план. Каиров верил в актерские способности Бокалова, но рисковать не хотел. Все должно быть натуральным. Без подделок.
Граф двигался по освещенной электричеством набережной, держась в тени платанов. Пахло пылью и лавровишней. И, как всегда, нефтью немного пахло тоже… В горпарке трубил духовой оркестр. Мужчина в не новой стеганке ходил от скамейки к скамейке, предлагая вяленую ставриду.
У ларька, сделанного в виде большого винного бочонка, толпились забулдыги. Они чокались гранеными стаканами, курили, спорили, ругались…
Чутье подсказывало Графу: такое добычливое место не могло ускользнуть из поля деятельности «мальчиков». И точно. Бокалов увидел знакомую тощую фигуру Левки Сивого.
Левка лез к стойке, прижимаясь к невысокому толстяку в белом чесучовом костюме. Левой рукой Сивый протягивал пустой стакан. Правой… Можно было не смотреть. Можно было сесть на лавочку и взглянуть на звезды. Потому что правой рукой Левка обычно вытаскивал бумажники, закрыв глаза. И делал это так же ловко, как смежившая веки старушка безошибочно продолжает вязание на спицах.
Уже через десять секунд Левка деловито удалялся в сторону промтоварной базы курортторга.
- Сивый! - позвал Бокалов.
Сивый остановился, удивленно повернул голову и не веря своим глазам, произнес:
- Граф?!
Бокалов положил ему руку на плечо. Обнявшись, как два старых добрых приятеля, они пошли по скверу.
- К твоей матери сегодня приходили из милиции. Сказали, что ты смылся.
Сивый замолк, дернул носом.
- И все? - спросил Граф.
- Объявишься - велели им сообщить…
- Сообщают сводки погоды. И то лишь для Москвы. Ладно. Жрать хочется. Сколько выбрал?
Сивый раскрыл бумажник:
- Поужинать хватит…
От Сивого несло чесноком и папиросами.
- Босяк ты, - сказал Граф. - Выходишь на вечерний променад, а жрешь чеснок, словно цыган на ярмарке.
Сивый виновато ответил:
- Забыл я.
Они вышли к морскому вокзалу - двухэтажному выбеленному зданию с пузатыми колоннами у входа и тяжелым лепным портиком.
На клумбе опадали последние цветы. Скамейки стояли грязные, и краска лезла с них охотно, словно шерсть с линялых кошек. Фонарь на боковой аллее не горел…
Граф оглянулся. И схватил Сивого за локоть. На скамейке, низко опустив голову, сидела женщина. У ее ног стоял чемодан. Сивый понимал Графа без слов. Они подошли к женщине. Она дружелюбно посмотрела на них. Они увидели, что она молодая. С короткой стрижкой. Упрямым скуластым лицом. Женщина сказала:
- Мальчики, вы не подскажете, где мне найти сапожника?
- Я могу чинить обувь, но у меня нет лапки, - ответил Граф Бокалов.
Затем поднял палец и, как маленькому ребенку, пригрозил:
- Не пищать!
Сивый тяжело подхватил чемодан.
- Вы коллекционируете кирпичи, мадам? - спросил Граф. - У моего кореша прогибается позвоночник.
Женщина молчала. Только сжимала губы. И лицо было белым и плоским, как кусок стены.
В следующую секунду голова женщины дернулась, тело покосилось и ничком рухнуло на скамейку.
- Чудачка, с перепугу отправилась в обморок, - заключил Граф. - Похряли… - И подумал про себя: «Каково? Сивому в голову не пришло, что все идет как па нотам. Только ноты эти писал не композитор, а начальник милиции. Женщина молодец - настоящая актриса. Изобразила обморок на все сто. Она работает секретарем у Каирова. Я ее видел там. Каиров называл ее Нелли…»
Около часа ночи Сивый крадучись, словно кот, подошел к дому Ноздри. Оглянулся… Дом, деревянный, под железной крышей, выходил окнами на проезжую часть улицы, потому что тротуар пролегал лишь с одной, противоположной, стороны, где стоял длинный кирпичный дом в три этажа: в полуподвале дома размещались парикмахерская, скобяной магазин и мастерская «Гофре, плиссе».
Над входом в парикмахерскую светила небольшая лампочка.
Сторож ходил у гастронома, который находился на углу улицы Пролетарской, метрах в ста от дома Ноздри.
По правой стороне улицы, рядом с домом Ноздри и дальше, до самого Рыбачьего поселка, темнели такие же деревянные дома, с садами и огородами. Брехали собаки. Но к этому уже давно все привыкли, как и к выкрикам петухов по утрам.
Сивый постучал в ставень. В доме хлопнула дверь. Кто-то вышел на застекленную веранду. Простуженно спросил:
- Кого нелегкая носит?
- Силантий Зосимович, свои, Лева я.
- Какой Лева? Сивый?
- Да, да… Силантий Зосимович.
- Чего хочешь? - сердито спросил Ноздря, приоткрыв дверь, насколько позволяла цепочка.
- Граф Бокалов просит на пару слов.
- Граф на курорте. Любой босяк в городе это знает, - возразил Ноздря.
- Времена меняются, - сказал за забором Граф.
Ноздря распахнул дверь, по скрипучим ступенькам спустился во двор. Подошел к калитке. Злобно лаявший пес, узнав хозяина, радостно завизжал. Громыхала заржавленная цепь. Сонно выкрикивали куры. Запах куриного помета, мочи, псины и вяленой ставриды держался во дворе стойко.
Ноздря положил ребром кирпич. Встал на кирпич, схватившись руками за верх высокой -калитки. Он был. на редкость осторожный, точно старый секач, чуявший охотника на расстоянии.
- Добрый вечер, Силантий Зосимович, - вежливо приветствовал Граф.
- Спокойной ночи, - пробурчал в ответ Ноздря.
- Спасибо за теплые пожелания. Только я вторую ночь зубаря втыкаю…
- Это точно, - подтвердил Лева. - Граф позавчера вечером отвалил…
- Я не батюшка. Зря исповедоваться пришли, - недовольно ответил Ноздря.
- Товар есть, - сказал Граф.
- Краденое не скупаю.
- Может, адресок подскажете.
- У Левки что? Память отшибло?
- Кузьмич такое не берет… И Мария Спиридоновна тоже, - оправдывался Левка.
- До свиданья. Бывайте здоровы. Абсолютно ничем помочь не могу… - Ноздря слез с кирпича. Над калиткой торчал только его нос, длинный и загнутый, словно крючок.
- Ну, сука! - взорвался Граф. - Мешок с трухой, ты еще припомнишь нашу встречу. И десять кобелей не устерегут твою поганую конуру. Мне терять нечего. Меня угро по всему городу ищет. В меня стреляли!
- Не ори, психопат! - оборвал его Ноздря. - Что за товар?
- Чемодан кофе. В зернах.
Ноздря поперхнулся от удивления. Сопя, открыл замок. Подалась калитка. Покряхтывая, Левка втащил чемодан во двор.
В дом Ноздря их не повел. Они обогнули курятник и очутились в маленьком сарайчике. С полками во всю стену, на которых что-то стояло. И хотя было темно и ничего не было видно, Граф знал: в таких сараях обычно хранят банки, пустые бутылки, столярные и другие инструменты и еще разную рвань: тряпки, плащи, старую обувь. Все это, конечно, покрыто пылью. И пауки живут по углам припеваючи.
Ноздря чиркнул спичкой. Просунул руку под полку. Щелкнула задвижка. Полка подалась на Ноздрю. В стене открылось отверстие, ведущее под пол.
Граф кивнул Левке, чтобы он лез первым. Бокалов любезно уступил дорогу Ноздре. И последним спустился сам. Погреб оказался небольшим квадратным ящиком из бетона, размером примерно два на два.
Электрическая лампочка светила на стене. Она была ввернута не в простой патрон, медный, с белым фарфоровым ободком. Такие патроны продавались на базаре, в скобяном магазине. Их можно увидеть в любой квартире города. Нет. На стене висело бра, вероятно, переделанное из позолоченного подсвечника: пузатенький ангелочек с пупочком держал в руке рожок. В этот рожок и ввинчивалась лампочка.
Может, Ноздря купил бра у какого-нибудь ворюги, но не рискнул повесить его в комнате.
У стены под бра стоял высокий сундук, на котором лежала овчинная шуба.
Чемодан открылся. Крупные кремовые зерна кофе лежали, словно мелкая прибрежная галька.
- Турецкий, - сказал Левка.
- Ты-то, сопля, знаешь! - съязвил Ноздря.
- Что ж я, Силантий Зосимович, турецкого кофе не видал? Я даже пил его…
- В Турции кофе не растет, - сказал Ноздря.
- В Турции все растет, - возразил Левка. - И табак, и кофе. Я сам в ресторане. «Интурист» такое блюдо видел - турецкий кофе.
Ноздря отмахнулся от него, как от мухи.
- Сколько хочешь?
- Одежду соответственно сезону. И укромное местечко на неделю, разумеется с харчевкой. Отлежаться надо, пока фараоны решат, что я все-таки в Ростов прорвался.
- Беру, - сказал Ноздря.
Граф устало опустился на сундук.
- Задешево отдает, - сказал Левка. - Вы бы видели, Силантий Зосимович, как мы накололи чемодан. Прима! Высший класс. Дамочка в обморок. Граф - жентельмен…
- Пока будешь находиться здесь. Подушку принесу. - Ноздря кивнул Левке: - Помоги! - Левка потащил чемодан наверх. Ноздря поднялся за ним.
- Жратвы не забудь, - напомнил Граф.
Они вернулись минут через десять. Граф дремал, привалившись на тулуп.
- Сутки средь могил ховался, - сказал Левка. -
Как подумаю: гробы, покойники… Аж дрожь берет… Вставай, Вова.
Ноздря принес бутылку самогона, запечатанную туго свернутым газетным пыжом, полдюжины сырых яиц, малосольный огурец, пяток помидоров и ворох вяленой ставриды.
- Барахло завтра подберу.
- Чтоб приличное было, - напомнил Граф, потирая кулаками глаза.
- Как чижика оденем, - успокоил Ноздря.
…Тогда они выпили крепко. Видимо, Ноздря считал сделку удачной. Он еще раз сбегал за бутылкой. И еще…
Захмелев, Ноздря болтнул, что к нему заходил Хмурый. Они крепко-крепко поддали. И Хмурый держал себя, как метр. Говорил, что напал на золотую жилу и намерен обеспечить себе беззаботную старость «на том берегу». Какой это берег, Ноздря не уточнял, но догадался, что турецкий.
Хмурый обещал не забывать Ноздрю, если Ноздря будет помнить его, Хмурого.
Глаза у Хмурого были маслянистыми, и он говорил, что стосковался по женщинам, но ему, дескать, нельзя впадать в разгул. У него должна состояться деловая встреча. Важная встреча, которая сыграет в его судьбе поворот… Уходя, Хмурый просил Ноздрю подумать, найдется ли где подходящее место: тайничок, надежный и безопасный. На всякий случай, если придется что спрятать.