— Я читала, что первыми, как правило, в мозгу сдают активные центры рецепторов, — спокойно объяснила Донна. — Если кто-то типа съел что-нибудь не то или слишком много. — Она наблюдала за идущими вперёд машинами. — Смотри, там этот новый «порше» с двумя моторами. — Она возбужденно ткнула пальцем. — Ух ты, блин!
— Знавал я одного парня, — сказал Чарльз Фрек. — Так он у одного из этих новых «порше» провода закоротил, выехал на Риверсайд-фривей и аж до ста семидесяти пяти его разогнал — полный атас. — Он махнул рукой. — И прямо в хвост полуприцепу. Похоже, он его просто не заметил. — Тут Чарльз Фрек прогнал в голове глючный номер: он сам за рулём «порше», но замечает полуприцепы, все до единого полуприцепы. И все остальные на шоссе — на Голливуд-фривее в час пик — как пить дать его замечают. Все смотрят на долговязого, широкоплечего симпатягу в новеньком «порше» — как он запросто делает двести миль в час, а все менты только пасти разевают.
— Ты дрожишь, — сказала Донна. Потом протянула руку и положила ладонь ему на плечо. Спокойное прикосновение, на которое он сразу откликнулся. — Притормози.
— Устал я, — пробормотал Чарльз Фрек. — Уже двое суток на ногах. Всё с Джерри сикарах собирали. Пересчитывали и в банки складывали. А когда наконец обломались, встали и собрались наутро положить банки в машину, чтобы взять с собой и показать доктору, там уже ни хрена не было. Одна пустота. — Теперь он и сам чувствовал, что дрожит, видел свои дрожащие руки на баранке при скорости двадцать миль в час. — Ни в одной злоебучей банке. Ни хрена. Никаких сикарах. И тут до меня дошло — как кувалдой долбануло. Я въехал насчёт его мозгов — ну, мозгов Джерри. Что они у него палёные.
В воздухе уже не пахло весной, и Чарльз Фрек внезапно подумал, что ему срочно нужен дозняк Вещества С; только сейчас до него дошло, что сегодня он, наверное, принял меньше, чем нужно. К счастью, у него был с собой переносной запасец — в самом дальнем конце бардачка. Он лихорадочно принялся искать, где бы припарковаться.
— А у тебя в мозгах и впрямь тараканы, — отчуждённо заметила Донна. Казалось, она ушла в себя — глубоко-глубоко. Чарльз Фрек задумался, не достал ли девушку его стрёмный стиль вождения. Наверное, достал.
Тут в голове у Чарльза Фрека вдруг раскрутился очередной глючный фильм, причём без его на то согласия. Сперва он увидел большой припаркованный «понтиак», под задним бампером которого торчит домкрат, — машину тянет вперёд, а парнишка лет тринадцати с копной длинных волос пытается удержать её на месте, одновременно взывая о помощи. Дальше Чарльз Фрек увидел, как он сам и Джерри Фабин дружно выбегают из дома Джерри — несутся по закиданной банками из-под пива подъездной дорожке к машине. Сам он зачем-то хватается за дверцу со стороны водителя, чтобы её открыть и выжать педаль тормоза. А Джерри Фабин — в одних штанах, босоногий, с растрёпанными и беспорядочно струящимися по плечам волосами (он как раз спал) — Джерри сразу бросается к заднему бамперу и голым бледным плечом, на которое солнечный свет в жизни не попадал, отшвыривает парнишку от машины. Домкрат гнётся и падает, задняя часть машины оседает, колесо летит в сторону — а с парнишкой полный порядок.
— Чего тебя к тормозу понесло? — выдыхает Джерри, пытаясь убрать с глаз сальные патлы и ожесточённо моргая. — Поздно уже было для тормоза.
— Как он, в порядке? — вопит Чарльз Фрек. Сердце бешено колотится.
— Ага. — Всё ещё задыхаясь, Джерри стоит рядом с парнишкой. — Ёб твою мать! — в ярости орёт он на мальчугана. — Я что, не говорил тебе подождать, пока мы вместе этим займёмся? А когда домкрат выскальзывает — блин, приятель, ты что, две с лишним тысячи кило удержать собрался? — Лицо Джерри пылает гневом. Парнишка, малыш Ратасс, смотрится жалко и виновато вздрагивает. — Я же тебе не раз и не два говорил!
— Я было к тормозу побежал, — объясняет Чарльз Фрек, отчётливо сознавая свой идиотизм, понимая, что просрался никак не меньше мальчугана. Он, взрослый, напрочь расклад не просёк. И всё же ему, как и парнишке, хочется хоть как-то оправдаться, хоть на словах. — Но теперь-то мне понятно… — бормочет он, и тут глючный номер оборвался. Оказалось, это был документальный перезапуск, потому как теперь Чарльз Фрек ясно вспомнил день, когда это случилось. Тогда они ещё все жили вместе. Блестящее чутьё Джерри спасло ситуацию — иначе Ратасс со сломанным позвоночником оказался бы под задним бампером «понтиака».
Потом все трое хмуро поплелись назад к дому, даже не догнав колесо, которое всё ещё катилось.
— Я спал, — пробормотал Джерри, когда они вошли в мрачные внутренности дома. — Первый раз за две недели сикарахи немного меня отпустили, и я смог заснуть. Пять суток я вообще не спал — только всё бегал и бегал. Я подумал, может, они свалили; они и правда свалили. Подумал, они наконец-то решили оставить меня в покое и перебраться куда-то ещё — типа к соседям. Но теперь я их снова чую. Этот пестицид номер десять, который я достал, или номер одиннадцать… короче, меня опять кинули, как и всех остальных. — Теперь его голос был просто подавленный, не злой — негромкий и растерянный. Джерри погладил Ратасса по голове, а потом влепил ему смачный подзатыльник. — Дубина. Когда домкрат выскальзывает, сваливай оттуда на хрен. Наплюй на машину. Никогда не становись сзади и не пытайся всю эту тяжесть удержать.
— Но, Джерри, я подумал, что полуось…
— На хуй полуось. На хуй машину. Речь о твоей жизни идёт. — Все трое прошли в мрачную гостиную — тут перезапуск уже прошедшего момента замигал и вырубился навеки.
Глава вторая
— Джентльмены клуба «Светские Львы Анахайма», — сказал человек у микрофона, — сегодня вечером у нас есть замечательная возможность, предоставленная руководством Оранжевого округа, послушать, а затем задать вопросы тайному агенту по борьбе с наркотиками из ведомства шерифа Оранжевого округа. — Человек в розовом костюме из вафельной ткани, с жёлтым пластиковым галстуком на шее, в голубой рубашке и ботинках из кожзаменителя буквально лучился улыбкой; человек этот явно страдал излишком веса и возраста, а также счастливого блаженства — даже когда не от чего было особенно блаженствовать.
Наблюдая за ним, тайный агент по борьбе с наркотиками почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
— Далее, вы легко можете заметить, — продолжал конферансье клуба «Светских Львов», — что вам едва виден этот человек, сидящий непосредственно справа от меня, ибо на нём сейчас так называемый шифрокостюм. Именно такой костюм он обязан носить в определённые моменты — а по сути, практически постоянно — во время своей каждодневной правоохранительной деятельности. Позднее он объяснит, почему.
Аудитория, в которой, как в зеркале, всеми возможными способами отражались достоинства конферансье, приглядывалась к человеку в шифрокостюме.
— Этот человек, — объявил конферансье, — которого мы будем звать Фредом, ибо такова его конспиративная кличка, под которой он докладывает о собранной информации, оказавшись внутри шифрокостюма, не может быть опознан ни по внешности, ни по голосу — даже при помощи технологической спектрограммы речи. Он выглядит как смутное пятно — и ничего больше. Разве я не прав? — Он изобразил широчайшую улыбку. Аудитория, посчитав это и впрямь забавным, тоже немного поулыбалась.
Шифрокостюм был изобретён в лабораторном комплексе «Белл» — после того, как случайно возник в воображении одного из местных сотрудников по имени С. А. Пауэрс. Несколько лет назад С. А. Пауэрс проводил эксперименты по воздействию растормаживающих веществ на нервную ткань и однажды вечером, сделав себе инъекцию препарата IV, считавшегося вполне безопасным и умеренно эйфористическим, испытал катастрофическое падение уровня цереброспинальной жидкости в своём головном мозге. Затем он субъективно наблюдал бледное световое пятно, спроецированное на дальнюю стену спальни, в котором с калейдоскопической быстротой сменяло друг друга то, в чём С. А. Пауэрс тогда опознал произведения современной абстрактной живописи.
Около шести часов подряд, пребывая в трансе, С. А. Пауэрс наблюдал, как в световом пятне одна за другой стремительно проскакивают тысячи картин Пикассо. Затем его угостили Паулем Клее, причём в объёме куда большем, чем художник сотворил за всю свою жизнь. Далее, наблюдая, как друг друга с бешеной скоростью сменяют полотна Модильяни, С. А. Пауэрс предположил (кое-кому для всего требуется теория), что розенкрейцеры телепатически внедряют в него картины — вероятно, ускоряя процесс посредством микрорелейных систем самого последнего образца. К тому времени, как его стали измочаливать картинами Кандинского, С. А. Пауэрс вспомнил, что Русский музей в Ленинграде специализируется как раз на таком абстрактном модерне, и решил, что Советы пытаются телепатически с ним связаться.
Проснувшись поутру, С. А. Пауэрс припомнил, что резкое падение уровня цереброспинальной жидкости в головном мозге обычно приводит к подобному эффекту. Так что никто не пытался телепатически — посредством микрорелейных систем или без их посредства — с ним связаться. Тем не менее случившееся с ним навело С. А. Пауэрса на идею шифрокостюма. В основе своей конструкция состояла из многогранных кварцевых линз, завязанных на миниатюризованный компьютер, в банках памяти которого содержалось полтора миллиона физиогномических фрагментарных изображений различных людей: мужчин, женщин и детей, причём каждый вариант был закодирован, а затем равномерно спроектирован на сверхтонкую пеленообразную мембрану размера, достаточного, чтобы облечь в неё среднего человека.
Шаря по своим банкам памяти, компьютер проектировал на мембрану каждый из имевшихся в наличии цвет глаз и волос, форму носа и зубов, конфигурацию лицевой части черепа — и вся поверхность пеленообразной мембраны принимала на себя очередную физическую характеристику, проецировавшуюся в течение одной наносекунды, а затем переключалась на следующую. Желая сделать шифрокостюм ещё более эффективным, С. А. Пауэрс запрограммировал компьютер на рандомизацию последовательности характеристик внутри каждого набора. А чтобы снизить его стоимость (государственным чиновникам это всегда приходилось по в