– Князь, в ваших словах я слышу ноту горечи, – сказал я в ответ. – Не сомневаюсь в том, что вы хорошо разбираетесь в людях.
– Так и есть, – с нажимом произнес он. – Владения мои весьма обширны.
– Значит ли это, что вы по-прежнему правите ими? – удивленно воскликнул я. – И что титул ваш не только для почета?
– Для вашей аристократии это и есть всего лишь почетный титул, – быстро ответил он. – Когда я говорю, что мои владения обширны, то подразумеваю, что правлю людьми, подчиняющимися власти денег. Разве с этой точки зрения я неправ, называя свои владения огромными? Разве оно не почти безгранично?
– Мне кажется, что вы циник. И все же, верите ли вы в то, что не все можно купить за деньги, к примеру, честь и достоинство?
Он изучающе смотрел на меня, загадочно улыбаясь.
– Полагаю, что честь и достоинство действительно существуют, – ответил он. – Конечно, в таком случае их не купишь. Но опыт говорит о противном – я могу купить все и всегда. Те чувства, что большинство людей зовет честью и достоинством, самые непостоянные из всего, что можно представить; если добавить достаточно денег, не успеешь и глазом моргнуть, как они превратятся в продажность и развращенность. Любопытно, весьма любопытно. Должен признаться, что как-то столкнулся с тем, кого нельзя было купить, но случай был единичным. Быть может, подобное повторится, хотя шансы весьма сомнительны. Что же до меня самого – прошу, не думайте, что я пытаюсь вас одурачить или выдать себя за кого-то, кем не являюсь. Уверяю вас, что я подлинный князь, и подобной родословной не способно похвастаться ни одно из старинных семейств, но владения мои давно раздроблены, а бывшие подданные разбросаны среди народов – анархия, нигилизм, потрясения и политические конфликты в целом вынуждают меня не особо распространяться о своих делах. К счастью, денег у меня с избытком – ими вымощен мой путь. Однажды, когда мы познакомимся поближе, вы узнаете больше об истории моей жизни. Имен у меня множество, и множество титулов, но я предпочитаю обходиться самыми простыми, так как большинство людей не в состоянии выговорить чужеземное имя. Моим близким друзьям свойственно опускать мой титул, и звать меня просто Лучо.
– Это ваше христианское имя?.. – спросил было я, но он резко и гневно оборвал меня.
– Вовсе нет – ни одно из моих имен не связано с крещением. В моем характере нет ничего христианского!
Звучавшее в его голосе раздражение было столь сильным, что я на минуту растерялся, не зная, что и сказать. Наконец, я тихо пробормотал:
– В самом деле?
Он разразился хохотом.
– «В самом деле!» И это все, что вы можете сказать! В самом деле и на самом деле меня крайне раздражает слово «христианский». Не существует ничего подобного. Вы не являетесь христианином – да и никто другой, все лишь притворяются, и этот акт притворства куда богохульнее, чем любой из падших демонов! Я же не склонен притворяться, и вера у меня одна…
– Какая же?
– Та, что глубока и ужасна! – взволнованно проговорил он. – И хуже всего то, что это правда – это так же истинно, как существование вселенских механизмов. Но это предмет для иных бесед – когда, будучи в дурном расположении духа, мы захотим поговорить о вещах мрачных и устрашающих. А сейчас мы прибыли туда, куда нужно, и главным вопросом для нас, как и тем, что занимает умы большинства людей, должно стать качество нашего ужина.
Экипаж остановился, и мы покинули его. Едва завидев черных лошадей в серебристой сбруе, подносчик багажа вместе с парой-тройкой других слуг бросились нам прислуживать, но князь прошел в холл, не удостоив их даже взглядом, препоручив себя заботам степенного вида слуги, одетого в черное, приветствовавшего своего хозяина глубоким поклоном. Я тихо проговорил, что мне бы тоже хотелось снять номер в этом отеле.
– Мой человек об этом позаботится, – беспечно сказал он. – Здесь есть свободные номера, во всяком случае, не все из лучших заняты, а вам, конечно же, захочется остановиться в одном из них.
Изумленный половой, до сего момента разглядывавший мою изношенную одежду с особым презрением, что свойственно проявлять высокомерным лакеям в отношении тех, кого они считают бедными, услышав эти слова, внезапно стер глумливую ухмылку со своей лисьей мордочки и подобострастно склонился передо мной, когда я проходил мимо. Меня передернуло от отвращения, смешанного с подобием гневного торжества – ханжеское одобрение этого низкого человека было совершенным образцом того, как ко мне бы отнеслись в обществе «приличных» людей. Ведь в нем суждение о богатстве не отличается от суждений простой прислуги, и единственным мерилом служат одни лишь деньги – если ты беден и скверно одет, тебя отталкивают и избегают, но если ты богат, ты можешь одеваться так скверно, как только захочешь, и с тобой будут любезничать, тебе будут льстить и отовсюду слать приглашения, хотя ты можешь быть величайшим из живущих глупцов или подлейшим из тех негодяев, по кому плачет виселица. Пока в моем сознании проносились все эти мысли, я следовал за своим угостителем в его номера. Он занял почти все крыло отеля: в его распоряжении была большая гостиная, столовая и смежный кабинет, обставленные самым роскошным образом; кроме того, были еще спальная, ванная и гардеробная, а по соседству комнаты для его слуги и двух личных камердинеров. Стол был накрыт к ужину: он сверкал великолепным хрусталем, серебром и фарфором и был украшен корзинами экзотических цветов и фруктов, и в несколько мгновений мы заняли свои места. Слуга князя прислуживал в качестве метрдотеля, и я заметил, что в ярком свете электрических ламп его лицо казалось очень мрачным и отталкивающим, даже отвратительным, но свои обязанности он выполнял безупречно, расторопно, внимательно и почтительно, так что я мысленно укорял себя за проявление инстинктивной неприязни к нему. Звали его Амиэль, и я обнаружил, что невольно слежу за его беззвучными движениями; даже его походка была скользящей, словно у крадущейся кошки или тигра. Ему помогали два камердинера, полностью подчинявшихся ему, столь же ловких и отлично вышколенных – а я наслаждался изысканнейшим ужином из всех, что мне доводилось отведать за невероятно долгое время. К столу подали вино, о котором могли только мечтать его истинные ценители – для них оно было недоступно. Я начал сознавать все удобства своего положения и говорил уверенно и свободно, все сильнее очаровываясь моим новым другом с каждой минутой, проведенной в его обществе.
– Продолжите ли вы свою литературную деятельность теперь, став владельцем этого небольшого состояния? – спросил он, когда мы закончили ужинать и Амиэль подал выдержанный коньяк и сигары, а затем почтительно удалился. – Будет ли вам вообще до нее дело?
– Ну разумеется, – ответил я, – хотя бы веселья ради. Видите ли, с помощью денег я могу сделать так, что публика меня заметит вне зависимости от того, как ей это понравится. Ни одна газета не откажется от публикации платных объявлений.
– Ваша правда! Но разве вдохновение не иссякнет от полного кошелька, но пустой головы?
Это замечание нимало меня не задело.
– Так вы считаете меня пустоголовым? – спросил я с некоторой досадой.
– Не сейчас. Дорогой мой Темпест, не позволяйте токайскому, что мы пили сейчас, или коньяку, что мы будем пить, говорить за себя! Уверяю вас, что я не считаю вас пустоголовым – напротив, насколько я слышал, она полна идей – прекрасных и оригинальных, но им нет места в мире литературной художественной критики. Будут ли эти идеи давать всходы или зачахнут теперь, когда туго набит ваш кошель – вот в чем вопрос. Выдающаяся оригинальность и вдохновение, как ни странно, редко присущи миллионерам. Вдохновение должно быть даровано свыше, деньги – наоборот. Однако в вашем случае и вдохновение, и оригинальность расцветут и принесут плоды – я верю в то, что это возможно. Впрочем, бывает и так, что Бог оставляет подающего надежды гения, осыпанного деньгами, и тогда на сцену выходит дьявол. Слыхали вы о таком?
– Никогда! – с улыбкой ответил я.
– Что ж, конечно, это утверждение смехотворно, и кажется вдвойне глупей в наш век, когда люди не верят ни в Бога, ни в дьявола. Однако оно содержит намек на то, что человек должен сделать выбор – вознестись или пасть; наверху гений, внизу деньги. Нельзя же и летать, и пресмыкаться одновременно.
– Вряд ли обладание деньгами заставит человека пресмыкаться, – возразил я. – Они необходимы, чтобы поддерживать его силы в полете, чтобы он мог воспарить на недосягаемую высоту.
– Вы так считаете? – И мой хозяин с печальным и задумчивым видом закурил сигару. – Боюсь, что вы не очень-то знакомы с тем, что я назову физической основой природы. То, что принадлежит земле, притягивается ей – понимаете ли вы это? Золото совершенно определенно принадлежит земле – его добывают из земли, из золотоносной породы, переплавляют в слитки – это вполне осязаемый металл. Никто не знает, откуда рождается гениальность – ее не выкопаешь, не передашь другому, с ней ничего нельзя сделать, кроме как восхищаться ей – это редкая гостья, капризная, как ветер, зачастую вносящая ужасную разруху в ряды шаблонных людей. Как я упоминал, она родом из горнего мира, выше земных запахов и вкусов, и те, что ей обладают, всегда обитают в неведомых высоких широтах. Но деньги – предмет полностью земной; когда у кого-то их много, он опускается на землю и остается стоять на ней!
Я рассмеялся.
– Как убедительно вы произносите речи против богатства! Ведь вы сами необычайно богаты – разве вы жалеете об этом?
– Нет, не жалею, так как в этом нет смысла, – ответил он, – и я никогда не трачу время понапрасну. Но я говорю вам истинную правду – гений и богатство почти никогда не идут рука об руку. Возьмем, к примеру, меня самого – вы и представить не можете, какими способностями я обладал – о, как давно это было! – прежде, чем стать свободным!
– Уверен, они по-прежнему с вами, – заявил я, глядя на его благородное лицо и ясные глаза.