Скоро тридцать — страница 7 из 9

Дата: 1 марта

Дней до тридцатилетия: 31

Настроение: Довольно неплохое (учитывая все факторы)

73

В следующую пятницу без пятнадцати девять вечера мы с Джинни обсуждали в гостиной, что ей надеть. Она выходила из комнаты и возвращалась, демонстрируя мне различные комбинации своих нарядов уже более получаса.

— А как тебе вот это? — спросила она.

— Великолепно, — ответил я бодро, глядя на черную блузку с длинными рукавами и черные брюки.

— Хуже или лучше, чем то, что было перед этим?

Я не помнил, что было перед этим.

— Лучше, — бесстыдно произнес я.

— М-м-м, — задумчиво сказала Джинни. — Значит, куда мы идем — это неформальное место?

— Ну, можно и так сказать.

Она осмотрела меня сверху донизу. На мне были темно-синие штаны в военном стиле, темно-синяя кофта с капюшоном и черные кроссовки.

— Ты одет в неформальном стиле.

— Да? — задал я бессмысленный вопрос.

— Ты сам знаешь, — сказала Джинни и угрожающе скосила на меня глаза. Потом она снова осмотрела меня сверху донизу. — Думаю, что такой мой наряд подойдет, — задумчиво произнесла она, — если то место, куда мы идем, неформальное.

— Хорошо. Все в порядке. Можем выходить.

— Подожди минутку, — сказала она, потом снова исчезла в своей спальне, чтобы через пять минут показаться в дверях гостиной в черной рубашке и джинсах.

— А как насчет этого?

— Поверить не могу, что ты опять передумала.

Она не обратила внимания на мои слова.

— Лучше или хуже, чем до этого?

— Лучше, — произнес я с энтузиазмом.

Она посмотрела вниз на свои босые ноги.

— Кроссовки или ботинки?

— Ботинки, — ответил я.

Она тут же презрительно посмотрела на меня:

— Ну, значит, кроссовки.

Она снова скрылась в своей спальне и, как я и ожидал, вернулась через несколько минут уже в новом наряде: белой хлопчатобумажной рубашке с длинными рукавами, широких брюках цвета шампанского (благодаря Элен я узнал названия цветов женской одежды) и ботинках мужского фасона.

— Хороший выбор, — сказал я с тем энтузиазмом, который смог из себя выдавить, и, надо сказать, его оказалось не так уж и много.

— Спасибо, — ответила она. — Все, что мне осталось решить, так это надевать куртку или нет. — Она прошлась туда-сюда передо мной. — Ну что, идти в куртке или без куртки?

— В куртке.

— Но мы ведь едем на такси, так что я могу и без куртки, если только место, куда мы идем, не на улице.

— Нет, не на улице, — терпеливо сказал я. — Так что можешь идти без куртки.

Лоб Джинни наморщился от мыслительных усилий. Я видел, что она колеблется.

— Ты прав, мне не нужна куртка.

— Отлично! Теперь мы можем идти.

— Но не кажется ли тебе, что с ботинками лучше надеть куртку? По-моему, под ботинки нужна куртка.

Она сказала это так, как будто ее ботинки погрузятся в депрессию, если она не наденет куртки.

— Нет.

— Думаю, ты прав. Кто-нибудь тебе уже говорил, что из тебя получилась бы хорошая женщина?

— На этой неделе нет.

— А зря, — сказала она. — У каждой женщины должен быть такой советчик, как ты.

74

План на вечер казался предельно простым до тех пор, пока Джинни не начала одеваться. Все, что мне нужно было сделать, так это привезти ее в располагавшийся неподалеку, в Спаркбруке, индийский ресторан под названием «Король Массалы» к половине десятого. Единственной проблемой было то, что к тому времени, когда мы наконец добрались до ресторана — вернувшись с полпути из-за того, что Джинни все-таки решила надеть куртку, — было уже без пятнадцати десять, и мы здорово опаздывали.

— Вот куда ты меня привел, — сказала Джинни, когда мы вышли из такси у входа. — Значит, мы будем есть карри? А зачем было делать из этого такой секрет?

Я открыл ей дверь:

— Увидишь.

Она улыбнулась.

— Тебе и вправду нравится держать меня в неведении, так ведь? Ты думаешь, что это придает тебе немного таинственности, делает этаким Джеймсом Бондом. Ну…

Она остановилась на полуслове, потому что все, сидевшие за столиком на шестерых, заказанным на имя Мэтта Бэкфорда, — а именно Бев, Пит, Катрина и Гершвин — поднялись, чтобы поприветствовать нас.

— Не знаю, что и сказать, — произнесла Джинни, вся сияя. — Это просто фантастика, Мэтт. Мы так давно не встречались вот так, все вместе — просто удивительно. И Бев, и Пит, и Катрина — все здесь. И ты все это организовал?

Я пожал плечами.

— Все так, как ты когда-то сказала, — начал я, припоминая наш разговор с Джинни, состоявшийся чуть больше недели назад. — Когда твои друзья за тебя болеют, нет ничего невозможного. Я просто хотел показать, что тебе не нужны люди вроде Иэна, по крайней мере не в тот момент, когда вокруг тебя есть те, которые… — Я почувствовал неловкость. Все это звучало глупо.

— Те, которые что? — спросила Джинни, когда стало ясно, что я не собираюсь заканчивать фразу.

— Ничего.

— Ничего? — Она задумчиво осмотрела меня, потом поднялась на цыпочки, шепнула мне в ухо: «Обманщик» — и поцеловала меня. Но в отличие от нашего прошлого поцелуя, в этом было гораздо меньше любопытства и стремления к чему-то привычному и приятному, но гораздо больше страсти. Но еще важнее было то, что когда поцелуй завершился и мы заметили, что все за столом смотрят на нас, осталось приятное чувство, что он может скоро повториться.

В этот момент два официанта принесли по бутылке шампанского, открыли их и начали разливать.

Джинни толкнула меня в бок:

— Скажи тост, Мэтт.

— Нет, спасибо. Этого я не умею. Скажи сама — сегодня твой вечер.

— Я не могу, — сказала она. — Я тоже не умею. Но я была бы рада, если бы ты что-нибудь сказал.

— Давайте быстрее! — крикнул Гершвин. — Решайте, кто из вас скажет тост, пока из шампанского не вышел весь газ. Ну?

— За тех, кого сегодня с нами нет, — сказал я, поднимая бокал. — И за тех старых друзей, которые сегодня собрались здесь.

Следующий час пролетел почти незаметно в рассказах о новостях друг друга. Я долго болтал с Бев. Странно было увидеть ее после разговора по телефону. Представляя ее на другом конце линии, я думал, что она все еще одевается в готическом стиле, как в юности, но ее старая черная униформа трансформировалась в разноцветную майку и бусы в стиле хиппи. Как и большинство из нас, она немного поправилась, но оставалась такой же красивой, и ее неизменная улыбка была все еще на месте. А самое лучшее — ее привычки не изменились: в мире, где все отказывались от всего нездорового, мне доставляло удовольствие наблюдать, как она курит сигареты одну за другой, будто от них зависела ее жизнь. Катрина же, наоборот, очень изменилась: в юности она была достаточно привлекательной, но сейчас стала просто ошеломительной, и Пит не мог отвести от нее глаз весь вечер. Каким-то образом за прошедшие годы ее карие глаза стали еще более чарующими, манеры более раскованными и с налетом самоиронии, а стиль одежды — более утонченным. Из всех нас она казалось самой взрослой и, похоже, лучше всех вросла в новую кожу тридцатилетия.

Во время своего разговора с Катриной я на минутку отлучился в туалет, а когда вернулся, она уже разговаривала с Питом. Я посмотрел на остальных: Джинни была поглощена беседой с Гершвином и Бев, и получилось, что я остался без собеседника. За столиком сидели шесть человек, которые еще пару месяцев назад практически не помнили друг о друге. И сейчас мы все снова были вместе. Ну почти все. Хотя никто прямо не говорил о смерти Эллиота, я понимал, что мы все ощущали его отсутствие. Из-за того, что нас было только шестеро, ощущение привычности нарушалось, чего-то не хватало. Но вечер прошел отменно. Вывод о том, что все шло хорошо, можно было сделать хотя бы потому, что всегда в ресторане есть столики, за которыми люди веселятся лучше всех остальных, и в первый раз в жизни таким вот «лучшим столиком» был тот, за которым сидел я сам. Я заранее волновался, что весь уикенд может обернуться катастрофой. Что, если бы мы теперь не понравились друг другу? А что, если мы никогда друг другу по-настоящему и не нравились? Что, если бы нам оказалось нечего сказать друг другу? Но по общему настроению за столиком было ясно, что нам по-прежнему хорошо вместе. Рассказы о прошлом подтвердили, что хорошие времена навсегда останутся хорошими временами. И, как я уже сказал, то, что мы были самым шумным столиком в ресторане, подтвердило — нам еще очень даже есть, о чем поговорить.

75

На часах было пятнадцать минут двенадцатого. Мы поужинали, выпили несколько бутылок вина и были в таком шумном и несколько самоуверенном настроении, в котором компании развлекающихся вместе людей обычно и пребывают в это время суток. Я слушал рассказ Бев о том, как она познакомилась со своим мужем, как вдруг Катрина прокричала:

— Мэтт!

— Что? — крикнул я в ответ.

— Мы с Питом предлагаем поговорить о тех, кто с нами учился, — где кто теперь.

Обычно мы устраивали такую беседу, когда встречались на Рождество в баре «Кингс Армс» — в те времена, когда все еще приезжали домой на праздники. Сидя за столом всемером, мы по очереди рассказывали новости о тех, кого мы знали по школе.

— Это что, обязательно? — недовольно спросила Джинни. Она посмотрела на меня, как будто я был лидером этой пестрой компании. — Я всегда думала, что говорить про это — значит, как бы искушать судьбу, — продолжала она. — Например, где-нибудь в другом месте сидит еще одна такая вот компания выпускников нашей школы, и кто-то говорит: «А знаете, кого моя мама недавно видела? Джинни Паскоу! Одета как бомжиха, работает в нашей школе и прячет у себя в свободной комнате Мэтта Бэкфорда!» Это так ужасно. Я не хочу, чтобы мир знал про то, что я неудачница. Я бы предпочла держать эту информацию при себе.

— Джинни права, — согласился я. — Мне бы очень не понравилось, если бы кто-то где-то говорил: «О, я видел, как Мэтт Бэдфорд покупал в супермаркете тампоны».

Все повернулись и посмотрели на меня.

— Это долгая история, — объяснил я. — Я предлагаю, если мы уж и хотим заняться чем-то подобным, то давайте сделаем немного по-другому: поговорим про тех, кто делает что-то такое, о чем мы никогда бы не подумали.

— Хорошо, — сказала Катрина. — Я — первая, потому что у меня есть классный пример. Около года назад я была в ночном клубе в Лондоне с одним из своих бывших, и кто бы вы думали работал там охранником?

— Анжела Мерфи! — закричала Бев как сумасшедшая.

Когда мы учились в школе, все думали, что Анжела Мерфи станет или охранницей, или борчихой, или толкательницей ядра.

— Колин Берч, — сказала Катрина.

Колин Берч был, пожалуй, самым дохлым в нашей школе. Любимой игрой Эндрю Саски (тогда: обязательный в каждом классе хулиган и драчун) было снять с Колина штаны и спрятать их. Тогда как некоторые из нас сочувствовали Колину, большинство, я подозреваю, были рады, что он существует: с ним Эндрю Саски постоянно был занят и не трогал остальных.

— Он был здоровущий, — продолжала Катрина. — И даже немного сексуальный.

— Колин Берч — сексуальный? — недоверчиво переспросил Пит.

— Должна признаться, — сказала Джинни, — что мне как-то трудно в это поверить.

— Но он и вправду сексуальный — возразила Катрина. — Сильный такой, широкоплечий.

— Ты с ним поздоровалась? — спросил Гершвин таким голосом, что я заподозрил какую-то подколку.

— Нет, — ответила Катрина, проводя рукой по волосам. — Казалось, что он был слишком сильно занят…

Гершвин захохотал.

— Ты врешь, — сказал он, указывая пальцем на Катрину. — Не может быть, чтобы ты не предложила ему встретиться или не начала флиртовать с ним, и он…

— О, мне так стыдно, — сказала Катрина, смеясь. — Откуда ты знаешь?

— Прошло столько лет, а ты все еще трогаешь себя за волосы, когда врешь! — сказал Гершвин.

— У меня есть кое-что поинтереснее, чем Колин Бирч, — сказал Пит. — Я ехал со своей бывшей женой и ребенком на поезде, чтобы навестить маму в выходные, и посмотрел на пассажира напротив, и угадайте, кто это был?

— На какой станции вошел этот человек? — спросил Гершвин.

— Что значит, на какой станции? Какое это имеет значение?

— Это может быть подсказкой, — сказал Гершвин.

— Хорошо. Этот человек вошел в Вулверхэмптоне.

Я не помнил никого в нашей школе, у кого могли бы быть какие-либо контакты в Вулверхэмптоне.

— Не знаю, — сказал я наконец от имени всех озадаченных лиц за столом.

— Дэвид Кут! — сказала Катрина.

Дэвид Кут был самым понтовым парнем в школе (его отец был владельцем «Кут Уайн» — сети винных магазинов), и, скорее всего, он даже не слышал такого названия — Вулверхэмптон не то чтобы бывал там.

— Мне всегда было любопытно, что с ним стало, — сказала Бев. — Мы с ним немного развлеклись на шестнадцатилетии у Рут Хеннэси. Он был довольно смазливым, насколько я помню.

— Смазливым? — с негодованием переспросила Джинни. — Дэвид Кут? Ни за что! Кстати, помните, какие слухи про него ходили? Что у него три соска.

— У него не было третьего соска, — возразил я.

— И ты в этом уверен на все сто? — спросила Джинни.

— Бев, помоги мне, — сказал я в отчаянии. — У него же не было третьего соска, правда?

— Откуда мне знать?! — сказала Бев. — Мы с ним целовались всего минуть десять, и он попытался поставить мне засос, а потом его развезло до безобразия. Но прежде чем вы что-то скажете, должна вас уверить, что это никак не связано со мной, а только с бутылкой кока-колы, которую он принес с собой.

— Его что, от колы развезло? — спросила Катрина озадаченно.

— Не от колы, — ухмыляясь, ответила Бев. — Но полбутылки виски его папы, которые он перед этим вылакал, вполне могли как-то на это повлиять.

— Э-э-э… — сказал Пит. — Я, кажется, что-то рассказывал. Ну ладно, раз меня так грубо прервали, то скажу сразу, что напротив меня в поезде сидела… Фэй Чеймберс!

Последовала долгая пауза, во время которой все смотрели друг на друга, пытаясь вспомнить, кто это такая.

— Коротышка со светлыми волосами? Которая всегда тусовалась с Лиз Махер?

— Ты говоришь про Анетту Ролсон, — сказала Бев. — Кстати, я недавно встретила Ника Холла — такой краснощекий мальчик, который всегда ел в классе свои бутерброды, — на заправке на выезде из Шеффилда. Так вот, его сестра училась в университете с Анеттой, и она уже врач или медсестра, или секретарь врача. Что-то связанное с больницей… или ветлечебницей. — Она остановилась, застеснявшись, что привлекла всеобщее внимание к такому ерундовому рассказу. — Снова передаю слово тебе, Пит.

— Спасибо, — сказал он недовольно. — Фэй Чеймберс из одного выпуска с нами, и ей еще хорошо давалась математика — она три года подряд выигрывала олимпиаду.

— Я думал, это была Джейми Мэннинг, — сказал я специально, чтобы его подразнить.

— Следи за собой, Бэкфорд, — предупредил он. — Помни, что у меня черный пояс по игре в клинья.

При одном упоминании об этом вся мужская часть сидящих за столом вздрогнула, вспомнив, что Пит был когда-то мастером этой игры, которая заключалась в том, чтобы схватить кого-нибудь сзади за резинку трусов и потом резко дернуть ее вверх. Задница потом долго болела.

— Я внимательно слушаю, — сказал я, смеясь.

Пит вернулся к своему рассказу.

— У Фэй были темные волосы, и она была тощей, как дистрофик, и у нее не было друзей.

— «Палка-одиночка»! — в один голос произнесли Джинни, Катрина и Бев.

— Какими жестокими могут быть девочки в период полового созревания, — заметил Гершвин.

— Мы ее так не называли, — ответила Джинни. — Это Шелли Хит так ее звала.

— Шелли Хит, — сказала Катрина. — Ну, это была настоящая стерва. А знаете, что она меня однажды укусила за руку из-за того, что…

— Закончи свой рассказ, Пит, — прервала ее Джинни, — пока у тебя не перегорели предохранители. Так чем сейчас занимается Фэй?

— Она — модель в журнале «Глэмор», — самодовольно произнес Пит.

— Не может быть! — сказала Бев.

— Никогда! — воскликнула Джинни.

— Да ладно! — сказала Катрина.

— Ты шутишь, — произнес Гершвин.

Когда подошла моя очередь выразить удивление, я ничего не смог сказать, потому что просто не осталось подходящих слов.

— Я спросил ее, чем она занимается, — продолжал Пит. — И она мне сама это сказала. Причем без малейшего стеснения.

— Она красивая? — спросила Бев.

— Очень, — заверил Пит.

— Может, только с мужской точки зрения? — спросила Катрина. — А что сказала твоя бывшая?

— Эми тоже сказала, что она очаровательна.

После этого игра сбавила обороты, потому что все понимали, что их истории уже не будут такими интересными, как та, что рассказал Пит. Но Катрина все-таки рассказала, что брат ее бывшей соседки по квартире тусовался с Дугласом Бертоном (тогда: все думали, что он всю жизнь будет принимать успокоительные; сейчас: радиожурналист в Кардиффе). Гершвин сказал, что случайно встретил в баре парней, которые учились на год младше нас, и они рассказали ему про нашего одноклассника Адриана Ширера (тогда: все думали, что он когда-нибудь, вооружившись обрезом, ограбит почту; теперь: заключенный, отбывающий десять лет за вооруженное ограбление). Джинни рассказала, что, когда она однажды припарковывала машину возле кинотеатра в центре города, мимо проехала Стефани Такер (тогда: все думали, что она всю жизнь будет обыкновенной) в кабриолете «мерседес». Наконец я поведал, что Лара Райд (тогда: девушка, у которой количество тех, с кем она спала, перевалило за сотню еще до ее шестнадцатилетия) работает теперь менеджером в магазине религиозной книги в Кингс Хит.

— Кто бы мог подумать? — тихо сказал Пит. — Я имею в виду их всех. Кто бы мог подумать?

76

В час ночи мы все сидели в гостиной у Джинни. Она кричала изо всех сил «Не-е-е-е-е-е-е-ет!», а мы все смеялись так, что чуть не надорвали себе животы. Катрина и Пит сидели на диване, Бев — на кресле рядом со стереосистемой (мы позволили ей быть официальным диджеем при условии, что она не будет ставить всякий готический бред), Гершвин лежал на полу возле телевизора, звук в котором был выключен, и держал в руке пульт, Джинни сидела рядом с ним, и тут же располагался я.

Мы лишь собирались выпить еще пива перед сном, но это превратилось в гораздо более шумное времяпровождение, когда мы начали разглядывать большую пачку старых фотографий, которые Бев привезла из Шеффилда. На нечетком снимке, который вызвал столько веселья, Джинни бежала по пляжу в купальнике. На первый взгляд он казался совсем безобидным, но, приглядевшись, можно было заметить, что была видна ее левая грудь.

— Это все ты, Гершвин! — сказала Джинни, пытаясь вырвать у меня фотографию. — Это ты меня так сфотографировал.

— А я то тут при чем? Это ведь твоя сиська болтается. Так что, нужно было самой обо всем позаботиться.

Снимок был сделан тем летом, когда мы сдали предварительные экзамены и с нетерпением ждали выпускных. Никто из нас не имел ни малейшего желания искать работу на лето, хоть мы и были так бедны, что в «Кингс Армс» могли себе позволить только колу и смородиновый напиток. Зная о нашем безденежье и о том, как старательно мы сдавали экзамены, родители Эллиота разрешили нам пожить в их летнем домике в Сент-Иве. На третий день нашего пребывания там, когда мы все лежали на пляже, Джинни от избытка энергии вызвала парней на соревнование по бегу, потребовав для себя большую фору. Гершвин, поленившись участвовать, назначил себя судьей и, чтобы все было честно, взял у Бев фотоаппарат, чтобы сделать фотофиниш. Начало забега было многообещающим, но уже вскоре после «на старт, внимание, марш!», он превратился в фарс. Достаточно сказать, что для «довольно активной» шестнадцатилетней девушки не слишком удачной идеей было бежать в открытом купальнике с плохо завязанной верхней частью. Когда она добежала до финиша, немало опередив меня и Эллиота, ее левая грудь вырвалась на свободу, а Гершвин запечатлел это на фотопленке во всей красе.

Гершвин поднялся, выхватил у меня фотографию и отдал ее Джинни.

— Что ты делаешь? — закричал я. — Она же ее порвет!

Джинни заметно оживилась.

— Я беру назад свои слова в твой адрес, Гершвин. Ты — герой. Абсолютный джентльмен. — Она посмотрела на меня и скорчила рожу. — Наверное, я оставлю это фото, — сказала она. — У многих ли женщин есть фотографии их сисек на пике формы?

77

Была уже почти половина четвертого утра, а мы все еще занимали те же позиции, что и два часа назад. Бев уже больше не была диджеем; Джинни уже не разглядывала фотографию своей левой груди; Пит и Катрина, проговорившие между собой большую часть ночи, теперь молчали; Гершвин едва не засыпал; а я смотрел на Джинни и думал о том, что сейчас я больше всего на свете хочу снова ее поцеловать.

— Надеюсь, Мэтт, ты не уснешь, как тогда, — сказала Джинни, толкая меня в бок.

— У меня сна ни в одном глазу, — сказал я, толкая ее в ответ.

— Думаю, мы должны снова попробовать просидеть всю ночь до утра, — сказала Джинни.

— Хорошо, — я зевнул, хотя, наверное, предпочел бы, чтобы мне под ногти загнали иголки. — А как насчет всех остальных?

— Определенно, — сказала Бев.

— Обязательно, — вздохнул Пит.

— Да, — простонала Катрина.

— Без сомнения, — пробормотал Гершвин.

78

Когда я проснулся на следующее утро, распираемый желанием сходить в туалет, меня совсем не удивило, что нам опять не удалось просидеть всю ночь. Я понятия не имел, что мы пытались себе этим доказать. Что мы еще молодые? Что нам не нужен сон? Что мы еще в состоянии болтать про всякую чушь в четыре часа утра? Но что бы то ни было, я подозревал, что наши неудачи доказывали как раз обратное. Последнее, что я помнил, это как мы с Джинни поднимались наверх за одеялами и спальными мешками, чтобы сделать наше бодрствование более «комфортабельным». Само собой, получилось чересчур уж комфортабельно. Все расположились в гостиной Джинни в разной степени отключки. Катрина и Пит завернулись в одно одеяло. Бев свернулась клубком в кресле, в ярко желтом спальном мешке, который остался у Джинни с тех времен, когда она ездила в скаутские лагеря. Гершвин спал на диване, укрывшись своим пальто, а мы с Джинни разлеглись возле дивана на полу, под одеялом из моей спальни.

Я выскользнул из комнаты и поднялся по лестнице в туалет. Возвращаясь в гостиную, я услышал какие-то звуки из кухни, и решил посмотреть, кто там. Это была Катрина.

— Доброе утро, — сказала она бодрым голосом, наливая воду в чайник.

— Доброе утро. Хорошо спала?

— Нет. Ужасно. А ты?

— Тоже ужасно.

— Знаешь что? — прошептала она.

Я тупо посмотрел на нее. Я бы не смог угадать, о чем она, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

— Понятия не имею.

— Это видно по твоему лицу, — сказала она. — Лучше я тебе скажу, но ты мне никогда не поверишь.

Ее последняя фраза разбудила мое любопытство.

— И когда случилось то, о чем ты мне хочешь рассказать?

— Ночью.

— Где?

— Там, — она махнула рукой в сторону гостиной.

— Так, — произнес я озадаченно. — Ты меня заинтриговала. Что могло произойти в комнате, полной людей, о чем нужно говорить шепотом?

Вдруг меня осенило.

— Ты что, хочешь сказать мне, что…

— Не это! — сказала Катрина с недовольством. — Гораздо меньше.

— А с кем?

— В комнате было только двое неженатых мужчин, и один из них — это ты.

— Ты хочешь сказать, что вы с Питом миловались, пока все остальные спали? Но это так по-детски. И как это случилось?

— Не знаю. Все сказали, что хотят сидеть всю ночь, и в следующую секунду все уже вырубились, кроме нас с Питом. Вы бы не проснулись, хоть из пушки стреляй над ухом, ну, мы и начали это, разговаривать. Мы вообще-то и до этого все время с ним разговаривали. Он рассказывал мне про свой развод и как он скучает по сыну, а я рассказывала ему про свои любовные неудачи, ну и в конце концов мы стали… целоваться, а потом уснули.

— Ты и Пит. Это так… Ну, я не знаю.

— Он сказал, что приедет ко мне в Стоук в следующий уикенд.

— Что? Вы собираетесь начать встречаться?

Она радостно кивнула.

— Знаю, я не должна так говорить всего через несколько часов после встречи, но у меня такое чувство. Очень приятное чувство. Что все будет хорошо.

— Гм.

— Что это значит?

— Просто думаю, что тебе не надо принимать все это слишком всерьез. Ты о нем забудешь, как только вернешься в свою газету — как она там называется? — а он вернется в свою империю комиксов. Нам всем было хорошо вместе, но думаю, не стоит витать в облаках. Хотя, пожалуй, ты ведь не хочешь, чтобы я все это тебе говорил, так ведь?

— Это все немного цинично, да?

— Я бы предпочел сказать «реалистично». Катрина хитро приподняла брови.

— Не из собственного ли опыта черпаешь ты эти мысли? — Она перевела взгляд на открытую дверь гостиной, где можно было четко видеть нечто завернутое в одеяло и по форме напоминающее Джинни. Чайник вскипел, и Катрина сделала две чашки чая.

— Мы просто друзья, — сказал я, делая ударение на последнем слове, когда Катрина подала мне чашку. Она снова подняла брови, но ничего не сказала. — Она любит другого, — добавил я.

— Кого?

— Это долгая история.

— А ты что же?

— Что я?

— Кого любишь ты?

Я не ответил.

Тогда она взяла свою чашку и вернулась в гостиную.

79

Когда около одиннадцати утра мы проснулись — у всех был несколько похмельный вид, — единогласно было решено поехать куда-нибудь позавтракать. Пит высказался за «Бритиш Хоум Сторс», где подавали настоящий английский завтрак всего за фунт и восемьдесят пенсов, но потом вспомнил, что завтрак там готовили только до одиннадцати. Катрина фыркнула при упоминании «Бритиш Хоум Сторс» и сразу предложила кафе «Руж», потому что они готовили очень вкусный омлет и копченого лосося. Я уже собирался сказать, что здесь неподалеку есть неплохой «Макдоналдс», когда Джинни предложила поехать в закусочную на ближайшей автозаправке — еще одно путешествие по волнам памяти. Как только Пит получил права, родители купили ему древний «Триумф доломит», и он стал нашей официальной колесницей. Мы все залезали в него, когда только могли, ехали на ближайшую автозаправку и могли просидеть там целый вечер в кафе, купив по чашке кофе и одну тарелку чипсов на всех. Для этого не было никаких особых причин, просто мы развлекались как умели.

Два часа спустя, проглотив по порции завтрака из дневного меню, все захотели чем-нибудь заняться. Опять же предложения были различными — от похода по магазинам до поисков приличного бара, чтобы в нем зависнуть. Мы выбрали последнее, а потом, вечером, устроили барбекю. Пит, Гершвин, Катрина и я готовили, а Бев и Джинни смотрели по телевизору сериал, время от времени прерываясь, чтобы спросить, в своем ли мы уме, потому что было жутко холодно, дул ветер и казалось, что вот-вот пойдет дождь. Поужинав, мы провели остаток вечера беседуя, выпивая и играя в настольные игры — монополию, лото и «мышеловку» — и легли спать, когда было уже за полночь.

Проснувшись на следующее утро, Джинни и Бев сходили в ближайший магазин, чтобы купить все ингредиенты для завтрака, который приготовили Гершвин, Катрина и я, а Пит вызвался помыть потом посуду, зная, что Катрина сжалится над ним и поможет. Потом мы отправились в «Кингс Армс» и провели там вторую половину дня за выпивкой. Где-то около восьми вечера стало ясно, что, хотим мы того или нет, наш совместный уикенд скоро закончится.

— Ну, мне пора, — сказала Бев, отставив свой стакан. — В воскресенье в Шеффилд всегда сложно уехать.

— Я бы еще посидел, но мне тоже пора, — сказал Пит, переглянувшись с Катриной.

— И мне, — сказала Катрина.

— Но вы не можете просто так уйти, — сказала Джинни. — Мы не договорились, когда встретимся в следующий раз.

— Ты хочешь сказать, что у нас скоро будет следующий раз? — спросил я. — Я думал, что раз в шесть лет для нас достаточно.

— Очень весело, — сказала Джинни. — И к твоему сведению, Мэтт, следующий раз будет на твой день рождения.

— Не стоит. Я решил отпраздновать его, как Гершвин — сходить в бар, выпить, а потом домой.

— Мало ли что ты хочешь, — сказал Гершвин. — У тебя нет выбора. Мы с Джинни уже все вчера спланировали.

Я посмотрел на Джинни. Наши взгляды встретились, и она виновато отвернулась.

— Итак, вы тайно готовите мне сюрприз, да?

— Отстань, — сказала Джинни. — Я просто хочу отблагодарить тебя за этот уикенд.

— И что вы запланировали? — спросила Бев.

— Ну, мы говорили про вечеринку-сюрприз, но боялись, что у Мэтта будут другие планы.

— Поэтому мы решили остановиться на чем-то почти столь же приятном — устроить ему вечеринку-сюрприз, о которой он знает заранее.

— Но это уже не будет сюрприз, так ведь? — спросил Пит.

— Неважно, — ответила Джинни. — Ему все равно понравится.

— Точно, — добавил Гершвин.

— И вы точно не хотите сказать мне, что это будет? — спросил я.

— Об этом не может быть и речи, — ответила Джинни. — Но я могу сказать вам следующее: не планируйте ничего на уикенд, который будет ровно через четыре недели, чтобы вы могли взять своих мужей, жен, парней, девушек или просто себя самих на самое лучшее тридцатилетие, которое вы когда-либо увидите.

И на этом все закончилось. Через полчаса мы уже прощались друг с другом дома у Джинни. Бев начала плакать и говорить, как она всех любит; Пит и Катрина решили, что нет больше смысла скрывать свою только что обретенную любовь, и страстно целовались на крыльце; Гершвина все происходящее озадачило, а Джинни выглядела такой счастливой, какой я ее давно уже не видел.

И на этом все закончилось.

Катрина уехала к себе в Стоук.

Бев уехала к себе в Шеффилд.

Пит уехал к себе в Манчестер.

Гершвин вернулся домой к Зое и Шарлотте.

И вот после целого уикенда со старыми друзьями, мы с Джинни были одни.

На диване.

Одни.

80

— Это удачная идея, Джинни? — спросил я, все еще держа бретельку ее лифчика.

— Кажется, у нас уже был этот разговор, Мэтт, — ответила она, все еще расстегивая мою рубашку. — Ты снова не уверен, да?

— Что ты хочешь сказать — не уверен? Прошлый раз это ты была не уверена, разве не так?

— Ну а теперь я задаю вопрос. И что ты отвечаешь?

— Ладно, — признался я. — Я не уверен.

— В чем ты не уверен?

— В тебе. Во мне. Здесь, на полу в гостиной. Твоя… — я заколебался, пытаясь найти правильные слова, — …вот твоя правая рука расстегивает мне рубашку, а левая уже находится под ней. — Она убрала свои пальцы, странствующие по моему животу. — Мне что, надо как-то по-другому это сказать?

Тут мы оба засмеялись, потом посмотрели друг другу в глаза и дали сидящим у нас внутри подросткам вырваться наружу.

81

To: [e-mail]

From: [e-mail]

Subject: Разное

Элен!

Извини, что давно не писал. Как ты? Как работа? Как ты ладишь с Сарой? Как комнатные цветы? У меня все в порядке. Встреча с друзьями прошла классно. Мне не было так хорошо уже… ну, давно. Ты будешь рада услышать, что по мере своего приближения, тридцатилетие уже перестает казаться такой проблемой. Может быть, говоря это, я искушаю судьбу, но сейчас оно кажется всего лишь еще одним днем рождения. Ну, надеюсь, что у тебя тоже все в порядке. Береги себя.

С любовью,

Мэтт ххх

82

To: [e-mail]

From: [e-mail]

Subject: Последняя попытка все рассказать

Элен!

Я пишу это сообщение всего через шесть секунд после того, как отправил предыдущее (которое я разрешаю тебе уничтожить… нет, не надо… можешь сохранить его и предъявлять мне как вещественное доказательство номер один, если я когда-либо обвиню тебя в трусости). Уже через три секунды после того, как я нажал на «send», меня переполнило чувство вины. В самом деле переполнило: потные ладони, красные пятна на лице, неприятное ощущение в желудке — как будто тебя в любую минуту может вытошнить. Таким вот окольным путем я рассказываю тебе свою новость — новость, на которую я не знаю, как ты среагируешь. Итак, у нас с Джинни кое-что произошло. Пока все еще достаточно сложно. У нас пока не было возможности обо всем поговорить: уходя на работу сегодня утром, она не стала меня будить, но, думаю, мы постараемся все обсудить вечером. Знаю, что, скорее всего, тебе неприятно все это читать (прежде всего потому, что, если бы что-то подобное происходило с тобой, мне вряд ли было бы приятно об этом узнать), но если я не расскажу тебе, то все, что у нас с тобой когда-нибудь было хорошего, развалится. И если я, приближаясь к тридцати, что-то понял, так это то, что настоящих друзей найти очень сложно и если у тебя уже есть несколько, хорошо бы не терять с ними контакт.

Вот собственно и все.

Ответишь мне?

С любовью, как всегда,

Мэтт ххх

83

Хоть я и написал Элен, что у нас с Джинни должен состояться Разговор, время шло, а Джинни не звонила, и я уже не был так в этом уверен. И мой скептицизм оказался оправдан. Мы не только не поговорили об этом в тот вечер, но и в тот, который наступил за ним. И в следующий. И в следующий за ним. Это было почти как в школе, только теперь нам не надо было притворяться, что мы не хотим друг друга. Мы вели себя так, будто были вместе — я хочу сказать, что каждый вечер, когда Джинни приходила с работы, мы не могли оторваться друг от друга. Она не отвечала на звонки Иэна — что меня очень радовало, — и мы проводили вместе каждую секунду, которую только могли. Но мы не разговаривали — или, по крайней мере, у нас не было Разговора. Мы не могли. Вместо этого каждый день, когда Джинни уходила на работу, я начинал грузить себя самоанализом. Что-то вроде этого:

Вопрос: Я счастлив?

Ответ: Громогласное «да», за которым следует мимолетное движение бровей и вопрос: а что значит — счастлив? Если быть счастливым означает чувствовать себя беззаботным, то я далеко не счастлив. Но если быть счастливым — это смеяться неудачным шуткам своей новой девушки (или не совсем девушки) до колик, если быть счастливым — это смотреть в ее глаза и видеть там что-то такое, чего ты уже никогда не рассчитывал увидеть, тогда я действительно счастлив. Но если быть счастливым — это что-то другое, тогда ответ «нет».

Эти размышления неизбежно приводили меня к следующему вопросу:

Вопрос: Могу ли я по-настоящему радоваться этому счастью, зная, что это всего лишь временное эмоциональное состояние, позволяющее мне забыть о том, что:

а) Я должен уезжать в Австралию меньше, чем через три недели.

б) Моя новая девушка (или не совсем девушка) еще формально продолжает отношения с женатым мужчиной.

в) Я все еще не пришел в себя после разрыва с Элен.

г) Мне скоро исполнится тридцать?

Ответ: Нет.

Несмотря на все эти вопросы, на которые я не мог найти ответов, мы с Джинни провели потрясающую неделю. Если бы наша жизнь была фильмом, то эту неделю, начавшуюся с поцелуя в воскресенье вечером, наверное, можно было бы показать в виде дурацкого ролика: Джинни и я, смеясь и держа друг друга за руки, идем босиком по песчаному пляжу; Джинни и я брызгаем друг на друга кристально-чистой водой из голубого океана, а потом Джинни падает в мои объятия, и мы целуемся; мы с Джинни смотрим друг другу в глаза, а над нами садится солнце. Такие вот штуки. К сожалению, мы были не в Голливуде, а в Бирмингеме, и наш ролик получился не таким грандиозным.

Эпизод 1

Утро понедельника, и я просыпаюсь один, без Джинни. Рядом на кровати лежит записка от нее, в которой она пишет, что встала пораньше, чтобы купить что-нибудь нам на завтрак перед тем, как уйти на работу. Я переворачиваюсь на живот, свешиваю руку с кровати, и она натыкается на какой-то предмет. Я поднимаю его — это коробка из-под обуви. Я сразу же догадываюсь, что в ней, потому что видел, как Джинни как-то доставала из нее старые фотографии Гершвина. Я пользуюсь возможностью посмотреть их. Первыми мне попадаются снимки, на которых мы с Джинни — я не видел их с тех пор, как она забрала их из лаборатории. На них нам по семнадцать. Я думаю о том, как это мало — семнадцать. Джинни возвращается. Я прячу фотографии, и мы целуемся.

Эпизод 2

Начало вечера, вторник. Мы с Джинни сидим на заднем крыльце и глядим в сад, хоть идет дождь и сад больше похож на джунгли сорняков. Она кормит меня печеньем с начинкой, давая мне по одному, точно так же, как я только что накормил ее виноградом без косточек. Мы так сумасшедше близки. Я решаю, что, когда пачка печенья кончится, я начну Разговор.

О нас. О нашем будущем. О том, чего мы добиваемся, делая то, что делаем сейчас. О том, что нам обоим нужно знать. Я заглядываю в пачку и вижу, что там осталось только три печенья.

— Ты знаешь, какой ты красивый? — спрашивает Джинни.

Печенье с медом.

— Ты красивый, ты знаешь. Невыносимо красивый, — продолжает она.

Печенье с молочным шоколадом, в форме летающей тарелки.

— Думаю, что я, возможно… — начинает она, но колеблется.

Апельсиновое печенье.

— Ты думаешь, что ты что? — спрашиваю я, все еще жуя.

Она пожимает плечами, целует меня и говорит:

— Ничего не думаю.

Эпизод 3

Ранним вечером в среду мы с Джинни в центре города. Она только что освободилась, и мы бродим по улицам без всякой цели, как когда-то в долгие жаркие летние месяцы после школьных экзаменов. Случайно мы заходим в магазин фотографий и рамок и рассматриваем черно-белые снимки. Я показываю Джинни фотографию Луи Армстронга[24], которая мне нравится. Он стоит рядом с Эллой Фитцджералд[25] и выглядит так, что, кажется, вот-вот лопнет от счастья.

— Я куплю ее тебе, — говорит Джинни.

— Нет, не надо, зачем?

— Надо, — говорит она, не обращая внимания на мои слова.

Через пять минут мы снова идем по улице, и у меня в руках фотография в рамке, и я не знаю, что я чувствую, но чувствую что-то невероятное.

Эпизод 4

Четверг, вечер. Мы с Джинни приглашены на ужин к Гершвину и Зое. Я надеялся, что мы будем вести себя скромно, чтобы не раскрывать пока наш секрет, но у нас ничего не выходит. Джинни все время сидит, прижавшись ко мне и глядит на меня так, будто ловит каждое мое слово, даже если это полный бред. Подозреваю, что и я так же реагирую на то, что говорит она. Гершвин и Зоя воспринимают все это спокойно, глазом не моргнув, хоть я и вижу, что Зою просто распирает от желания обо всем нас расспросить. Пару раз за вечер я замечаю, что Зоя вопросительно смотрит на меня, но это даже не вопрос, а предположение, которому она хочет подтверждения: «У вас любовь, да?»

Эпизод 5

Пятница, около одиннадцати вечера. Мы только что вернулись домой, проведя вечер в «Кингс Армс». Мы слегка пьяны, но не до безобразия, и наше дыхание пахнет чипсами и соусом карри. Всю дорогу домой я чувствовал себя не в своей тарелке. Я не знаю, как сказать то, что я хочу сказать. Я включаю телевизор и молча смотрю его, погрузившись в свои мысли, пока Джинни готовит нам попкорн только по той причине, что я сегодня купил ей машину для его приготовления, потому что она сказала, что всегда мечтала ее иметь.

— Чем занимаешься? — спрашивает она, входя в комнату с контейнером попкорна размером с небольшой мусорный бак — такого количества хватило бы для местного многозального кинотеатра.

— Думаю, — отвечаю я.

— Думаешь? — произносит она слегка саркастически. — А я-то думала — ты смотришь… — Она переводит взгляд на телевизор — повтор «Магнума».

Я улыбаюсь.

— Знаю, как это все выглядит со стороны, но я на самом деле думаю. Это все у меня в голове. У меня в голове — напряженная работа. Но только в голове.

Она пересекает комнату, ставит контейнер попкорна перед телевизором, садится рядом со мной и обнимает меня.

— Все будет нормально, ты же знаешь, — говорит она.

— Точно?

— Конечно.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я так сказала.

84

— Э-э… слушай, Джинни, — я неуверенно начал говорить о том, о чем собирался сказать уже целых пять долгих дней. — Я… э-э… знаю, что это непросто, но нам надо поговорить.

Мы вдвоем сидели в «Баре Номер Один» в Бриндли, слегка страдая от похмелья, поедая завтрак и запивая его литрами апельсинового сока (как если бы витамин С был подходящим средством от вышеупомянутого похмелья), и я был решительно настроен поговорить о том, о чем мы до сих пор не говорили. Прокручивая эти шесть дней в своей голове, я так сам и не смог прийти ни к какому решению.

— Знаю, знаю, — сказала Джинни после довольно долгого размышления. — Ты прав. Я избегала этой темы, как заразы. Не то чтобы я не хочу об этом говорить, Мэтт, вовсе нет. Просто…

— Ты боишься, что если мы заговорим об этом, то все вдруг закончится?

— Точно. Но все равно, ты прав, нам нужно поговорить.

Пауза.

— Ты первый, — сказала она. — У тебя это намного лучше получается.

На мгновение мне захотелось, чтобы Элен услышала эти слова Джинни.

— Хорошо. Все дело в том, что…

Мой голос затих, и наступила пауза.

— Может, я попробую? — предложила Джинни.

— Конечно, не стесняйся, чувствуй себя как дома, — великодушно ответил я.

— Ну, все дело в том… — Долгая пауза. Потом вздох. Потом еще одна долгая пауза. — Этого не может быть, да?

Я глотнул сока, чтобы справиться с приступом похмельной головной боли.

— Чего — разговора или всей ситуации?

— И того и другого.

— Смотри, — сказал я. Похмельная головная боль все еще пыталась вытянуть из меня душу. — Я был бы согласен и на то, чтобы это был только временный кайф, ты знаешь. Я уже взрослый. Мне почти тридцать. Я не рассыплюсь, если все так…

— Нет, не так, — сказала Джинни. — Абсолютно не так. В каком-то смысле я бы даже хотела, чтобы все было так, потому что тогда нам было бы проще. Я понятия не имею, что происходит, Мэтт, в самом деле. Если ты спросишь о моих чувствах к Иэну, я, наверное, скажу, что люблю его — и это будет правда, — но я хорошо понимаю, что у нас с ним ничего не получится, и то, что у нас с ним сейчас, не имеет никакого смысла. Я устала от всей этой лжи и обмана. Я хочу, чтобы моя жизнь снова стала такой, как раньше. И даже если сейчас у нас с тобой все закончится и мы решим просто остаться друзьями, я не буду об этом сожалеть, потому что это… — она показала рукой на стол, который, должно быть, по ее понятиям символизировал «нас», — …поможет мне разорвать с ним. Наверное, я пытаюсь сказать: как это хорошо, когда тебе напоминают, что не все в жизни предопределено, что хорошее случается иногда просто так, когда его совсем не ждешь.

— То есть ты хочешь сказать, что не хочешь продолжения?

— Наоборот, — она придвинулась ближе и поцеловала меня. — Совсем наоборот. Я только хочу сказать, что, да, я хочу, чтобы это было что-то большее, чем просто кратковременный кайф, но если это невозможно, то я и на это согласна.

— Но я не согласен.

— На что?

— На то, чтобы это был просто кратковременный кайф.

Джинни посмотрела на меня и улыбнулась.

— И я не согласна.

— Но ты сказала…

— Главное — действия, а не на слова, Мэтт. Я солгала. Все эти разговоры о том, что я не буду ни о чем сожалеть, потому что это поможет мне разорвать с Иэном, — все это бред, выдумка, женское вранье на тот случай, если бы ты по-другому относился ко всему этому. Но я рада, что ты чувствуешь то же самое, потому что если бы это было не так, то меньше всего тебя накануне твоего тридцатилетия порадовало бы, что на тебя абсолютно запала твоя бывшая девушка — или не совсем девушка.

— Абсолютно?

— Окончательно и бесповоротно.

— Значит, по-твоему, нам стоит попробовать?

— Нам с тобой? — Последовала короткая, едва уловимая пауза. — Да, конечно.

— Ты это сказала без особого энтузиазма, — произнес я, реагируя на эту ее едва уловимую паузу.

— Какой может быть энтузиазм, когда такое впечатление, что все против нас? Ты уезжаешь в Австралию, и есть еще Иэн…

— Ну, первая проблема легко решается. Я не еду в Австралию.

Джинни выглядела шокированной. Я не мог понять, был ли это положительный или отрицательный шок. Когда она начала свою следующую фразу со слов «Послушай, Мэтт…», я решил, что это все-таки отрицательный шок. Наверное, я начал чересчур резво.

— Ты не хочешь, чтобы я остался, — сказал я обиженно.

Она перегнулась ко мне через стол и взяла меня за руку.

— Конечно, я была бы рада, если бы ты остался…

— Тогда с этим все ясно, — сказал я, сразу беря быка за рога. — Мы за эти шесть дней достигли большего, чем за последние десять лет. По-моему, это правильное решение, Джинни.

— Я знаю, и я согласна с тобой. Но, Мэтт, шесть дней — это все-таки шесть дней. И это слишком малый срок для любых отношений.

— Этого было бы мало в обычной ситуации, Джинни. Но ведь у нас с тобой не обычная ситуация, да? — Я не был уверен, стоит ли произносить следующее предложение. — Помнишь наше соглашение на дне рождения Гершвина?

Джинни приоткрыла рот, и по выражению ее лица я мог догадаться, что она уже собирается сделать вид, что не понимает, о чем я.

— Я тогда слишком много выпила, — сказала она. — Но я помню. Мы тогда договорились, что если к тридцати годам все еще будем одиноки, то попробуем снова. — Она выглядела смущенной. — Но мы все это говорили, когда нам было по двадцать четыре, и сейчас кажется, что это было тысячу лет назад.

— Я не говорю, что нам с тобой стоит попробовать из-за того дурацкого соглашения, я говорю, что мы должны попробовать потому, что уже тогда мы точно знали то, что знаем сейчас и что, наверное, знали с того самого момента, как впервые увидели друг друга: мы должны быть вместе. Подумай — все это продолжается с тех пор, как нам было по семнадцать. Мы пытались сделать все, что только можно, чтобы не быть вместе: встречались с кем-то еще, переезжали в другие города, даже в другие страны, и посмотри, что из всего этого получилось: мы вернулись к тому, с чего начали. — Я поцеловал ее. — Нам не нужно торопить события. Мы можем все делать не спеша и посмотрим, что у нас получится. Но если ты думаешь, что я могу вернуться домой, запутавшись в своей жизни, а потом, после всего, что у нас с тобой сейчас произошло, просто взять и уйти, значит, ты меня совсем не знаешь.

— Ты и вправду так думаешь?

— Конечно. Я никогда и ни в чем не был так уверен. Если хочешь, могу сегодня позвонить на работу и сказать, что не еду в Австралию.

— Нет, подожди. По крайней мере до тех пор, пока я поговорю с Иэном. Когда у меня с ним все будет кончено, я снова смогу нормально размышлять. Я поговорю с ним завтра, — сказала она негромко. — Завтра — обязательно. А сейчас давай просто развлекаться.

— Как?

Она допила свой апельсиновый сок и встала.

— Пойдем по магазинам.

85

Два часа спустя мы уже были в том самом магазине мужской одежды, в который я зашел в свою первую неделю в Бирмингеме. Диджей с бородкой по-прежнему крутил свои диски в углу, и похожий на червяка продавец с гримасой на лице по-прежнему гримасничал, а я по-прежнему пытался сохранить верность черному и темно-синему цветам. Джинни, однако, вовсе не разделяла моих взглядов.

— Так ты хочешь мне сказать, — начала она, перебирая майки на вешалке, — что вся одежда, купленная тобой начиная с двадцати шести лет, была черного или темно-синего цвета?

— Абсолютно вся, — гордо сказал я.

— И носки?

— Да.

— И трусы?

— Всегда.

— И рубашки?

— У меня есть несколько белых рубашек, но я надеваю их только на встречи с крупными клиентами, а обычно я ношу…

— …темно-синие или черные.

По лицу Джинни можно было понять, что она не верит своим ушам. От вешалки с майками мы перешли к вешалке с «повседневными» брюками.

— Как тебе эти? — сказала она, показывая мне пару зеленых штанов милитари.

— Нет, они же зеленые.

Потом она перевела взгляд на бархатные брюки пурпурного цвета.

— А эти?

— Пурпурные? Ты что, шутишь?

Джинни все еще не могла поверить тому, что я ей рассказал. Она подошла к вешалке с костюмами и выбрала один — светло-серый, с тремя пуговицами.

— Давай, Мэтт. Этот не должен оскорбить твоих чувств. В нем ты бы выглядел просто обворожительно.

— Светло-серый? Я бы провел остаток своей жизни в походах в химчистку. Ни за что.

— Но ты ведь понимаешь, что это у тебя «пунктик», да?

— Я уже говорил тебе, что ничего не могу с собой поделать. Я знаю точно, что мне нравится. Если индийская кухня, то это куриная тикка масала. Если музыка, то это женский рок. Если одежда, то темно-синего или черного цвета. — Я повернулся к Джинни и заглянул ей в глаза. — А если женщины, то это ты.

Она засмеялась и поцеловала меня, несмотря на то что в магазине было довольно много народу.

— Поосторожнее, — сказал я.

— Плевать на осторожность. Это еще не все. Я уже давно не имела возможности прилюдно выказать свои чувства, так что извини меня за то, что я сейчас хочу получить от этого максимум кайфа. — И она снова поцеловала меня, а потом пристально посмотрела мне в глаза. — Почему мне это так нравится?

— Потому что ты пребывала в заблуждении, а я указал тебе дорогу, — сказал я, вдруг наполнившись уверенностью в себе. Мне нравилось быть здесь, на людях, с этой красивой женщиной. Мне нравилось, что любой мужчина в этом магазине, как бы понтово он ни был одет, понимал, что Джинни — моя девушка. — Ты знаешь, чего хочешь, и это тебя пугает, потому что ты привыкла думать, что жизнь — это какое-то рискованное предприятие, и надо все время делать одни и те же ошибки и никогда на них не учиться. Тебе это нравится. А мне нравится точно знать, что получится из того или этого, и быть уверенным, что когда оно у меня будет, то всегда будет приносить мне тот же самый кайф, что и в самом начале, если, конечно, прилагать для этого некоторые усилия. А иногда — чем дальше, тем лучше. Я не любитель нового. Новое нервирует меня. Я люблю все старое — опробованное и проверенное.

— М-м, — Джинни усмехнулась. — Получается, что я и есть это «старое» и «проверенное»? — Она засмеялась. — Очень привлекательно.

— Я и не ожидал, что ты поймешь, потому что я — это я, а ты — это ты. Но что касается того, что я люблю в жизни, мне это никогда не надоедает. Никогда. Потому что всякий раз, когда я вижу что-то из того, что я люблю, или как-то еще с этим сталкиваюсь, я ощущаю в этом что-то новое, какие-то детали, на которые раньше не обращал внимания и которые только прибавляют кайфа.

Джинни захохотала так громко, что несколько ребят лет двадцати посмотрели на нее. Один из них держал в руках ярко-оранжевую майку, и Джинни, показав на нее, шепнула: «Извращение моды» — и продолжала хохотать, как будто была пьяна или что-то в этом роде. Я уже начинал почувствовать себя очень неловко.

— Что с тобой?

— Я радуюсь. Не могу поверить, что я это говорю, но вся эта твоя теория насчет темно-синего и черного — думаю, ты меня убедил.

— Ты с ней согласна?

— Ну, не полностью, но кое в чем ты меня убедил.

— В чем?

— Что в тех бархатных штанах ты смотрелся бы жутко.

86

To: [e-mail]

From: [e-mail]

Subject: Два твои последние сообщения

Мэтт!

Думаю, что мы достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы быть «откровенными». Как ты совершенно верно заметил в своем последнем сообщении, «искренность — важнее всего», и так оно и есть на самом деле. Когда я вспоминаю тебя, вспоминаю все, что у нас с тобой было, больше всего я думаю именно об этом — мы могли говорить с тобой обо всем на свете… ну, может быть, не сразу, но рано или поздно. Я начала с этого, чтобы постепенно подойти к тому, как восприняла твою «новость» — я плакала. И хуже всего, что сейчас я плакала больше, чем когда ты уехал. Я пыталась понять почему. Я не спала всю ночь — думала про это. Не то чтобы я хочу, чтобы мы снова были вместе. Нет. И не то чтобы я ревновала — я искренне рада за тебя. В конце концов я поняла, что моя реакция как-то связана с тем, о чем ты писал в одном из своих прошлых сообщений, когда рассказывал про свои детские мечты. Ты написал, что оттого, что тебе скоро тридцать, ты вынужден смириться с тем, что какие-то из твоих мечтаний уже не сбудутся никогда. Думаю, что твой уход приблизил меня к моим тридцати годам. Знаю, что когда мы были вместе, я ни разу не дала тебе понять, что думаю о будущем — точнее, о нашем с тобой будущем. Но я о нем думала. Я любила представлять себе, что у нас будут дети (как минимум шесть — не слишком-то рационально, да?) и как они будут выглядеть и в кого они выйдут характером. Я мечтала, что мы переедем из Нью-Йорка в Филадельфию, в старый дом моих дедушки и бабушки. Я представляла себе, как мы вместе состаримся — ты станешь ворчливее, а я еще более «странной». Я даже думала про то, как мы вместе умрем (сначала я, потому что ненавижу одиночество, а потом ты, через неделю, потому что не сможешь без меня). Хоть я и знала, что между нами все кончено, я все еще не могла расстаться со всеми этими мечтами, а теперь твой роман с Джинни заставил меня взглянуть правде в глаза. Думаю, что если я по-настоящему искренна (и я надеюсь, что так оно и есть), то я должна сказать, что не расстроилась бы так сильно, если бы это была просто какая-нибудь случайная девушка — как тот мой случайный парень в баре. Какая-нибудь красивая, но одинокая Временная Девушка, которая была бы тебе вообще не пара. Но в этот раз, похоже, ты попал в десятку. Или это уже во второй раз??? Я, наверное, просто брежу. Если хочешь моего совета (в чем я не уверена), если Джинни и есть та, кто тебе нужен, оставайся с ней и забудь про Австралию. То, что мы все ищем, найти очень трудно, и поэтому его надо ценить, даже если оно само падает с неба. Как бы ты ни поступил, я желаю тебе счастья. Да, на самом деле желаю.

С любовью всегда,

Элен ххх

P.S. Думаю, что теперь ты не захочешь моего подарка к своему дню рождения. Это должен был быть сюрприз: я собиралась приехать к тебе в гости за неделю до твоего тридцатилетия. (Ты мог бы мной гордиться: я смогла СКОПИТЬ денег на билет.) Но, думаю, что бывшие девушки и девушки нынешние не слишком-то хорошо ладят между собой! Значит, я подарю тебе что-нибудь другое, а деньги потрачу на отпуск на Карибских островах. Я там никогда не была, и, кроме того, это будет хорошим поводом продемонстрировать мою татуировку (которая, кстати, начала гноиться — великолепно!).

87

Я сразу же написал Элен, что хочу, чтобы она приехала, и об отмене поездки не может быть и речи. Поначалу она сомневалась в том, что это удачная мысль, но я заверил ее, что все будет в порядке, если ей по-прежнему хочется выгладить мою одежду, а не разорвать ее на мелкие кусочки. Для меня Элен была не просто бывшей девушкой или другом — последнее звучало бы как чрезмерный идеализм — она была как часть моей семьи.

88

В субботу вечером, после похода по магазинам я шел к Гершвину и Зое, надев ярко-красную кофту с капюшоном, которую Джинни мне все-таки купила. Сама она со мной не пошла. Когда мы вернулись домой, она сказала, что хочет некоторое время побыть одной, чтобы подготовиться к расставанию с Иэном. Я все понял и позвонил Гершвину и Зое, чтобы узнать, чем они занимаются, и в конце концов был приглашен к ним на ужин, доставленный из ресторана, и просмотр видеофильма.

— Выпей кофе, — бодро сказала Зоя, втаскивая меня в гостиную. — Шарлотта спит, — сказала она, указав на потолок. — А Гершвин здесь, — и она показала на своего мужа, который сидел в кресле с озадаченным видом. — И что нам хотелось бы знать… — Она остановилась, поймав взгляд Гершвина, и тут ее решимость несколько угасла.

— Меня меньше волнует, что там у них происходит, — сказал Гершвин. — Я уже к этому привык, Зоя.

— Хорошо, — сказала Зоя. — Что мне хотелось бы знать, так это что происходит между тобой и Джинни. Я хочу услышать подробности, и я хочу услышать их прямо сейчас!

Это было довольно приятно — иметь роман, который вызывает любопытство, и интерес Зои был вдвойне приятен, потому что он делал всю ситуацию гораздо более значительной, чем она была на самом деле. Если бы я рассказал все только Гершвину, он стал бы преуменьшать значение того, что происходит, сказав «Неужели?» и, возможно, приподняв брови, но Зоя представила все так, как будто это была главная новость месяца.

— Что происходит между мной и Джинни? — без всякой необходимости уточнил я тему сегодняшней нашей беседы.

— Да, — Зоя кивнула с энтузиазмом. — Я хочу, чтобы ты все рассказал.

Я хотел было ничего не рассказывать — просто чтобы подразнить Зою, — но она была настроена решительно.

— Давай, — сказала она, улыбаясь, — выкладывай.

— Я и сам не понимаю, что происходит, — сказал я. — Думаю, у этого пока еще нет названия. Все пока так…

— Ладно, хватит, — прервал меня Гершвин. — Хоть это и против моих убеждений, но я тоже хочу услышать, что происходит. Давай раскалывайся. Когда, как и, главное, зачем?

— Когда — самый простой вопрос, — начал я. — В воскресенье вечером, когда все разошлись. Как — немного сложнее, хотя… Вообще, я и сам не знаю, как все произошло… Думаю, можно условно сказать, что в этом был элемент случая, но я не отдал бы руку на отсечение. Теперь почему… Ну, в этом я и сам все еще пытаюсь разобраться. Наверное, она — та самая.

— Кто?

— Любовь всей моей жизни, та, которую я никогда не мог забыть… та, с которой мне бы хотелось отпраздновать свое тридцатилетие.

Зоя недоверчиво посмотрела на меня. Было видно, что она пока не может во всем этом разобраться.

— Позволь мне кое-что уточнить. Ты решил, что она создана для тебя, несмотря на то что у нее есть мужчина, а сам ты через три недели уезжаешь в Австралию?

— Хорошо сказано, — смеясь, заметил Гершвин. — Молодец, старушка.

Зоя бросила на него недружелюбный взгляд.

— Послушай, крошка, ты не должна так удивляться, — сказал он. — У них это продолжается с семнадцати лет. Это уже как привычка. — Он сделал паузу. — Хотя я должен сказать, что шесть дней подряд — это для вас рекорд.

— Так и есть, — бодро подтвердил я. — Так и есть. Однажды, когда нам было по двадцать два, мы смогли продержаться два уикенда подряд, но… да, это — мировой рекорд.

— В любом случае, — продолжил Гершвин, — сегодня они будут говорить все это, а завтра возьмут и просто разбегутся. Она будет продолжать с Иэном, а он будет продолжать с Австралией, и все остальное будет продолжаться, как обычно, пока их пути не пересекутся в следующий раз.

— Спасибо за твой цинизм, Гершвин, — сказал я, усмехнувшись. — И при обычных обстоятельствах я, без сомнения, согласился бы с тобой, если бы не тот факт, что завтра в это самое время она уже встретится с человеком, который считается ее парнем, и произнесет тщательно подготовленную прощальную речь.

— Она уходит от Иэна? — недоверчиво спросил Гершвин. — А мне он понравился. Он был такой прикольный на моем дне рождения. Друзья Зои — Дэвайна и Том — долго его потом вспоминали.

— Ну и хорошо, — сказал я.

— Не выделывайся, Мэтт. Ты должен признать, что он — идеальный кандидат на должность парня. Гораздо лучше, чем ты, дружище.

Зоя посмотрела на меня с любопытством.

— Так как я не знаю тебя с одиннадцати лет, то удержусь от уничижительных замечаний, Мэтт, но даже я вижу дыры в этом плане. Ну, взять, например, Австралию.

— Я еще не разобрался со всеми деталями, но скоро разберусь. В принципе, я легко могу найти работу здесь, в Англии. Зарплата может быть не такой большой, как была в Америке или как мне обещали в Австралии, но этого все равно будет достаточно.

— И где вы будете жить?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Где-нибудь. Мы об этом тоже еще не говорили.

— Но Джинни все равно разрывает отношения с Иэном? — спросила Зоя. Она сделала паузу. — Он ведь женат, да?

Я попробовал это отрицать.

— Не ври, Мэтт, — решительно сказала Зоя. Ее голос изменился, стал более резким и взволнованным. — Все одно к одному: они не живут вместе, он опоздал на встречу с ней в баре, когда мы праздновали день рождения Гершвина. Гершвин говорил мне, что встречаются они редко, а это кажется странным, учитывая, что они уже так давно вместе. Иэн не стал возражать против твоего переезда к Джинни. И он в последнюю минуту отказался поехать на ту вечеринку в Лондон.

— Ну что, Зоя права? — спросил Гершвин. — Иэн женат?

— Да, — признался я. — Женат.

И я рассказал им все, что знал, с самого начала. В какой-то степени я почувствовал облегчение оттого, что выпустил все это наружу. Гершвин и Зоя слушали внимательно, но я заметил, что по мере моего рассказа Зоя выглядела все более и более расстроенной.

— А дети у него есть? — спросила Зоя, когда я закончил.

— Да, — кивнул я. — Мальчик.

Никто ничего не сказал на это.

Атмосфера в комнате сразу же стала неуютной. Я попытался переменить тему, а Гершвин достал из коробки видеокассету, которую взял напрокат, и вставил в видеомагнитофон. Но не успели закончиться титры, как Зоя, которая после окончания моего рассказа не произнесла ни слова, вдруг выбежала из комнаты. Гершвин пошел за ней, и его не было минут пятнадцать. Вернувшись, он взял свою куртку, подал мне мою, и мы вышли из дома и двинулись в сторону «Кингс Армс».

89

— Наверное, тебе хотелось бы знать, что случилось с Зоей?

Я кивнул.

— И как она угадала, что Иэн женат?

Я снова кивнул.

— Думаю, она все приняла так близко к сердцу, — сказал Гершвин сухим, без всяких эмоций голосом, — потому что года три назад у меня тоже был роман.

Я не мог поверить своим ушам. Ведь я был шафером на его свадьбе. И я видел, как им хорошо вместе.

— Уверяю тебя, Мэтт, — продолжал он.

Я никогда не переставал любить Зою, ни на секунду. Знаю, что это не оправдание, но я начал сомневаться в себе. Я больше не верил в себя и не понимал, что со мной происходит. Больше всего я ненавидел свою работу. Зоя говорила мне, что как только Шарлотта начнет ходить в детский сад и она вернется на работу, я должен уйти со своей должности и заняться чем-нибудь, что мне нравится. Она говорила, что мы сможем прожить и так, но я в это не верил — наверное, оттого, что всегда проще смириться, чем попытаться что-то изменить. Я выбрал самый простой путь. У меня были хорошие отношения с Кэй — она работала у нас старшим администратором, — и я доверился ей. А потом у нас начался роман. Это продолжалось почти полгода.

— И Зоя об этом узнала?

— Нет, но я едва ли не сам хотел, чтобы она узнала — так было бы легче. Я сам все прекратил. Меня угнетало чувство вины. Я устал ненавидеть себя за это. Зоя и Шарлотта — моя семья, а я предал их, Мэтт. Зоя ни разу не давала мне ни малейшего повода не любить ее. Даже сейчас я не могу поверить, как я мог сделать что-то такое, из-за чего рисковал бы их потерять. Я прекратил роман с Кэй и все рассказал Зое. Я знал, что все бы могло быть нормально, если бы она и не узнала об этом, но решил, что она заслуживает лучшего.

— И что потом? — спросил я удивленно.

— Мы временно разошлись.

— Вы с Зоей расходились? Почему ты мне ни разу про это не сказал?

— Ты жил тогда в Лондоне. Мы почти не виделись, а когда виделись, всегда оказывался неподходящий момент. Здесь дело не в тебе, просто так получалось.

— Послушай, — сказал я. — Я сочувствую тебе. Плохо, что тебе пришлось через все это пройти и я даже не смог тебя поддержать.

— Все нормально, — Гершвин улыбкой показал мне, что и так понял то, что я безуспешно пытаюсь сказать. — Я около пяти месяцев жил у родителей, — продолжал он. — Это было ужасно, Мэтт. Зоя все время плакала, и доктор прописал ей успокоительные. Я ее чуть не погубил. Подумать страшно, как все это могло повлиять на Шарлотту. Я боялся, что у нас вообще больше ничего не получится… — он прочистил горло. — Я бы нисколько не винил ее, если бы она подала на развод. Но все время, пока это продолжалось, Зоя говорила мне, как меня любит. И это была правда, Мэтт. Она действительно меня любила. Нам было тяжело, иногда почти невыносимо, но мы со всем этим справились. Она спасла нас обоих. Она спасла меня.

— Значит, теперь у вас все в порядке?

Гершвин пожал плечами.

— И да и нет. Иногда кажется, что всего этого никогда не было, а иногда, что все произошло только вчера.

— Не знаю, что и сказать, — начал я. — Просто не знаю.

— А ничего и не надо говорить. Я сам себя загнал в клетку. Я сам виноват, что дошел до такого.

90

— Послушай, Мэтт, — сказал Гершвин, когда на часах было без пятнадцати десять. — Уже поздно, и, наверное, я пойду домой.

— Да, конечно, — сказал я, надевая куртку. — Пора по домам.

— Ну ладно, — сказал Гершвин, как только мы вышли на улицу. — Я пошел. — Он посмотрел на меня. — Спасибо.

— За что?

— За то, что ты мой друг.

— И тебе спасибо. Как, ты в порядке?

— Да, конечно, — сказал он уверенно. — Не обращай на меня внимания, хорошо? Знаю, я не воспринимал всерьез то, что у вас сейчас с Джинни, но теперь я понимаю, как много она для тебя значит. Короче, это я, наверное, пытаюсь так пожелать тебе счастья. Надеюсь, завтра все пройдет хорошо для тебя.

— Спасибо. Но, что бы ни случилось, со мной все будет в порядке.

91

Когда я шел домой, голова у меня все еще шла кругом от того, что я узнал от Гершвина. Я пытался напомнить себе, что ужасаться таким вещам просто смешно, ведь вся история цивилизации замусорена примерами событий, которые себе никто и вообразить не мог. Но меня не могло оставить равнодушным, что Гершвин изменил Зое, что Джинни встречалась с женатым мужчиной, что Эллиота больше нет… Все это происходит независимо от того, хочешь ты или нет, и чем старше ты становишься, тем больше всего такого происходит. Этот жизненный урок казался мне слишком уж очевидным, почти детским.

К тому времени, как я дошел до дома, я уже вообще не чувствовал, что живу в реальном мире. Я всегда хотел, чтобы у меня было все это — интересная высокооплачиваемая работа, хорошие друзья, красивый дом, девушка, с которой мне было бы хорошо, — но ведь на самом деле это были лишь фантазии, которые становятся реальностью только для немногих? Когда я рос вместе с Гершвином, Джинни, Эллиотом, Бев, Катриной и Питом, мне всегда казалось, что наши жизни будут в общем похожими, что мы добьемся одного и того же, что мы всегда будем равными.

Но все вышло по-другому. Вмешались случайности: смерть мамы Джинни, развод Пита, несостоявшаяся карьера Катрины, недовольство Гершвина своей жизнью. И проблемы у каждого из нас были свои. Глядя на свою жизнь, на то, что было у нас с Джинни, я наконец понял, почему мы все время возвращались друг к другу. Это была ностальгия — вот как просто. Мы пытались ухватиться за прошлое, потому что нам не нравилось, каким мир был на самом деле. И чего мы не понимали, так это того, что даже и прошлое уже не было тем же самым. Если рассказ Гершвина про свой роман что-то мне доказал, так это то, что никто из нас уже не был тем, что раньше. Мы так далеко ушли по нашим собственным дорогам, каждый из нас столько всего испытал, что мы просто не могли оставаться теми, кем когда-то были. Да, Джинни собиралась связать свою жизнь со мной, но она представляла меня таким, каким я существовал только у нее в сознании. Я уже не был тем человеком, которого она знала много лет назад.

92

Когда я вернулся домой, было начало первого. Джинни выглядела усталой, но спать не шла, а лежала, свернувшись калачиком, на диване с Ларри и Сандерсом и смотрела телевизор. Звук был такой тихий, что почти ничего не было слышно.

— Привет! — сказала Джинни.

— Привет! — ответил я с порога, потом подошел к дивану и поцеловал ее. Я понятия не имел, как скажу ей то, что собирался сказать. — Почему ты не спишь? Ты выглядишь совсем разбитой.

— Ура!

— Ты понимаешь, о чем я.

Она засмеялась.

— Да, я устала, но хотела дождаться тебя.

Я сел рядом с ней на диван. Ларри и Сандерс спрыгнули у нее с колен и скрылись на кухне. Я мельком подумал, что коты могли каким-то шестым чувством ощутить надвигающуюся опасность.

— Я скучала по тебе, — сказала Джинни, обнимая меня и придвигаясь ближе.

Я поднял на нее глаза и поцеловал ее, и в эти несколько секунд мне показалось, что я не прав. Она предназначена для меня. Она — единственная. Как может быть по-другому, когда я сижу рядом с ней, ее тело так близко и мне так хорошо?

— Как Гершвин и Зоя? — спросила она. Услышав их имена, я резко спустился на землю.

— Нормально, — соврал я.

— Чем вы занимались?

— Ничем.

— Шарлотта была с вами?

— Она уже спала.

— Вы что-нибудь ели? Я могу что-нибудь приготовить, если ты голоден.

— Мы поели.

Последовала долгая пауза, потом Джинни сняла с меня руки и села прямо.

— Ты мне расскажешь, что происходит? — спросила она.

Я посмотрел на нее, но не сказал ни слова. Она выглядела прекрасно. В самом деле. Я не мог поверить, что хочу с ней расстаться. И при этом я использовал старый трюк, известный каждому, — притворился злобным уродом, чтобы все закончить. Я не мог поверить, что делаю это.

— Все в порядке, — огрызнулся я.

— Да, на то и похоже.

Я пожал плечами и промолчал.

— Я жду, Мэтт.

— Ждешь чего?

— Жду, что ты мне расскажешь, что с тобой такое. У нас сегодня был такой хороший день. Мы так хорошо ладили. Ты был в порядке, когда уходил к Гершвину и Зое. Что изменилось?

Я закрыл глаза и вздохнул, пытаясь собраться с силами, чтобы сделать то, что я собирался.

Я напомнил себе, почему у нас ничего не получится.

Я напомнил себе, почему я не имел права вторгаться в ее жизнь.

Я напомнил себе, что она заслуживает лучшего и что я не мог ей этого дать.

И наконец я сказал то, что собирался.

— Послушай, — начал я, сознательно избегая взгляда Джинни. Я не мог говорить это, глядя ей в глаза. У меня не хватало для этого сил. — Думаю, у нас с тобой ничего не получится.

— Почему? — осторожно спросила она. — Почему ты передумал?

— Не знаю… Потому что… я не могу это выразить… ну, я не имею права вот так вот разрушать твою жизнь… потому что здесь дело не в тебе и не во мне, это просто ностальгия… стремление к надежности, если хочешь. Ты понимаешь это так же хорошо, как и я, Джинни. Ты не можешь не понимать. Как можем мы строить планы, принимать какие-то решения о нашем будущем всего через шесть дней? Я не имею права требовать, чтобы ты рассталась с Иэном только из-за того, что у нас с тобой была эта сумасшедшая веселая неделя. Ты должна расстаться с ним, потому что ты сама этого хочешь. Мы уже не подростки. Мы не можем так поступать.

— Ты, конечно, прав, — сказала она в конце концов. — Ее голос был тихим, спокойным и ровным. — С самого начала было ясно, что у нас ничего не получится.

— Конечно, — ответил я негромко. — Я — это не то, чего тебе не хватает в жизни.

Молчание.

— Прости, — сказал я. — Прости.

— И ты меня прости, — сказала она, вставая. — Но теперь тебе лучше уйти. В этот раз — насовсем.

Все это заняло несколько минут. Поднявшись наверх, в нашу с Джинни комнату, чтобы собрать вещи, я почувствовал то же самое равнодушие, что и при расставании с Элен. Но в этот раз оно меня не беспокоило. Я больше не паниковал из-за того, что становлюсь бездушным. Вместо этого я осознал свою только что обретенную способность все воспринимать спокойно. Я буду в порядке, сказал я себе. Что бы ни случилось, я буду в порядке.

93

К большому удивлению родителей, я снова переехал к ним, и две недели прошли без особых событий. Джинни не пыталась вступить со мной в контакт. Подозреваю, из-за того, что я не дал ей для этого никакого повода. Я тысячу раз порывался ей позвонить, но каждый раз удерживал себя от этого. За то короткое время, что я провел в Бирмингеме, я уже успел восстановить нашу с ней дружбу, влюбиться в нее, влюбить ее в себя, испортить то, что у нее было с Иэном (хотя все уже и так было испорчено хуже некуда), и расстаться с ней. Сейчас, решил я, лучшее, что я мог сделать, это не влезать в ее жизнь. Так я и поступал, и моя жизнь снова стала такой же, какой была, когда я только что приехал в Бирмингем почти уже три месяца назад. Я снова поселился в своей старой спальне, мои родители снова постоянно доводили меня до клинического сумасшествия, и я время от времени ходил вместо мамы в супермаркет за покупками, стараясь выбрать такое время дня, когда Джинни точно была на работе. Встреченные мной бывшие одноклассники: Адель Фарли (тогда: все знали, что она готова показать свои трусы за пачку чипсов; сейчас: менеджер в строительной компании и мать двоих детей) и Бриджит Гиббонс (тогда: могла продавать газету «Рабочий-социалист» прямо на школьном дворе; теперь: собирательница пожертвований для лейбористской партии). В эти две недели я довольно часто виделся с Гершвином и Зоей. Сначала это было сложно, потому что я никак не мог забыть то, что рассказал мне Гершвин. Но чем чаще я их видел, тем больше убеждался, что они не только подходили друг другу, но, несмотря на то что случилось, все еще любят друг друга. И это успокаивало меня больше, чем все остальное.

Когда дошло до приготовлений к моему дню рождения, возникли некоторые трудности. Без Джинни идея о том, чтобы пригласить Бев, Катрину и Пита казалась бессмысленной. Поэтому, несмотря на протесты Гершвина, я попросил его позвонить им и сказать, что тот сюрприз, который они мне готовили, надо отменить. Как и Гершвин в свое время, я отказался от всех предложенных вариантов празднования: уикенда в Лондоне (предложение Гершвина) и катания на четырехколесных мотоциклах в Южном Уэльсе (предложение Зои) в пользу бара «Кингс Армс». Я не хотел никакой суеты. Не хотел я и того, чтобы вместе со мной праздновали толпы народа. Я только хотел побыстрее со всем этим разделаться.

Что касается всего остального в моей жизни, то надо сказать, что стоицизм, приходящий к людям около тридцати лет, помогал мне все эти две недели после разрыва с Джинни. Я был бы рад сказать, что все это время сохранял контроль над собой и мужественно переносил печальные мысли о том, что, возможно, навсегда потерял любовь всей своей жизни, и это было бы почти правдой. Но в некоторые моменты — обычно поздно ночью — я позволял себе думать о ней и понимал, что хоть внешне все и было в порядке, внутри я, без сомнения, просто разваливался на части.

Без Джинни я чувствовал себя потерянным.

Так оно и было.

Единственное, что спасло меня, так это приезд Элен.

94

— Мэтт! — изо всех сил закричала Элен, увидев меня. — Я здесь!

Все остальные пассажиры, выходящие из зала прилетов, посмотрели на нее, как на слегка сумасшедшую. Выйдя из-за барьера, она тут же оставила свою тележку с багажом и бросилась ко мне, осыпая поцелуями.

— Интересный у тебя способ здороваться, — сказал я, когда ее атака закончилась.

Элен вдруг засмущалась.

— Думаю, это было неправильным поведением бывшей девушки в отношении бывшего парня, который недавно снова обрел себя в любви.

— Нет, — сказал я. — Вовсе нет.

— Ну а как тогда назвать мое поведение? — продолжила она смущенно. — Обещаю тебе, что не собираюсь все время быть бывшей девушкой, которая постоянно требует к себе внимания. — Она засмеялась. — Только первые пять минут. — Она посмотрела на часы и снова обняла меня. — Ну, — сказала она, взглянув на меня, — у меня есть еще по крайней мере две минуты.

— Слушай, — сказал я. — Я рад тебя видеть. Это правда. Но просто я тебе еще не все рассказал.

У Элен на лице появилось вопросительное выражение.

— Джинни здесь нет, так ведь? И я еще не испортила все, что только можно испортить, а?

Я ничего не писал Элен о том, что произошло у нас с Джинни по нескольким причинам. Во-первых, я не хотел, чтобы она думала, что одной из причин нашего с Джинни расставания был приезд Элен. Во-вторых, мне просто не хотелось ни с кем это обсуждать, даже с Элен. И, в третьих, я подозревал, что стоит мне рассказать Элен какие-нибудь подробности, как она сразу поймет, какой я был дурак.

— Нет. Слушай, — сказал я. — Ее здесь нет, потому что… ну… мы больше не вместе.

— Но ведь прошло всего три недели или около того, да?

— Мы расстались уже давно. Через шесть дней после того, как все началось, если быть точным. Извини, но я просто никак не мог собраться с силами, чтобы сказать тебе об этом. — Я задумался о том, какую из отговорок использовать. — Я просто старался про это вообще не думать и не говорить.

— Шесть дней, Мэтт, — произнесла Элен. — А я думала, что она — любовь всей твоей жизни. Идеальная женщина для тебя, и все такое.

— В этом и была проблема, — сказал я. — Если ты начал раздавать такие ярлыки, то просто не можешь не облажаться.

Элен пытливо посмотрела на меня:

— Из-за чего вы расстались?

— Ни из-за чего. На меня просто снизошел момент ясности — благодаря скорому тридцатилетию, — и я понял, что гоняюсь за мечтой, которая никогда не станет реальностью. Я сказал ей, что у нас ничего не получится, и она согласилась и сказала, чтобы я убирался из ее дома.

— И позволь мне угадать, что было потом, — сказала Элен. — Ты сразу замолчал, как всегда в таких ситуациях, а потом сказал «Ладно» небрежным тоном, как если бы кто-то предложил тебе стакан сока. Потом ты собрал вещи и съехал. — Она улыбнулась, довольная собой. — Ну что, я права? — Я слабо улыбнулся и ничего не ответил. — По-твоему, ничего уже нельзя спасти?

— Нет, совершенно точно, все кончено.

— Но ты ведь готов был ради нее отказаться от новой работы?

— Это были просто слова, — ответил я. — На словах у нас с Джинни все очень хорошо получалось. — Я сделал паузу. — Ладно, давай про это больше не будем — мне трудно об этом говорить. — Я взял Элен за руку. — Рядом теперь моя бывшая девушка Элен, с которой у нас теперь всего лишь платоническая дружба…

— …и это верно.

— И меньше чем через неделю мне исполнится тридцать.

— И это тоже верно.

— И ты никогда не была в Бирмингеме, и вообще в Англии.

— Но я смотрела «Истэндерс».

— Поэтому я предлагаю хорошо провести то время, которое ты здесь пробудешь.

95

Следующие пять дней мы с Элен провели классно. Родители поселили ее в бывшую спальню моей сестры и сделали все возможное, чтобы она чувствовала себя как дома. Они очень постарались, надо сказать. Так как считалось, что Элен приехала в гости не только ко мне, но и к маме с папой, они настояли на том, чтобы свозить ее во все те места, куда они возили меня сразу после моего приезда в Бирмингем — в Стратфорд-на-Авоне (где Элен захотела сфотографироваться с моими родителями на фоне кафе в староанглийском стиле, чтобы потом показывать фотографию на работе), в ботанический сад (где папа не мог снова не заговорить про птицу) и даже в Мэлвернс, на этот раз не поругавшись по дороге.

Все шло хорошо благодаря Элен. Мои родители ее просто обожали. Она даже сумела преподнести свое желание держаться подальше от кухни так, что это дало ей преимущество. Мама не переставая говорила о том, что у современных женщин нет времени на то, чтобы готовить, и что мы с Элен расстались, скорее всего, по моей вине, потому что я никогда ничего не делал по дому, и это подтверждается беспорядком в моей комнате.

Гершвин и Зоя тоже были в восхищении от Элен. Мы были у них в гостях на второй день после ее приезда, и уже через полчаса Элен смеялась и шутила с Зоей, как будто они были старыми подругами. Даже Шарлотта, с которой, я думал, мне удалось установить какое-то особое взаимопонимание, мгновенно подружилась с Элен. В следующие дни я показал Элен все здания, которые сыграли ключевую роль в моем становлении: старую начальную школу и то самое место на школьном дворе, где я сломал руку, играя в футбол; бар «Кингс Армс» с его облезлыми обоями; даже супермаркет и отдел алкоголя в нем. Ее вовсе не разозлило, когда всего через пять минут пребывания в супермаркете я встретил своих бывших одноклассников: Джеза Мориса (тогда: все думали, что он провалит выпускные экзамены; сейчас: актер и фотомодель) и Мел Лангер (тогда: все думали, что она станет актрисой; теперь: редактор на телевидении).

— Знаешь, — сказала Элен, когда мы вышли из супермаркета, нагруженные покупками по заданию моей мамы. — А в этом что-то есть.

— Я бы не сказал, что наткнуться на нескольких знакомых в супермаркете — такая уж большая ценность.

— Я не только об этом говорю.

— Само собой.

— Ну смотри: если я иду куда-нибудь в Нью-Йорке, то никогда не встречаю знакомых.

— Ты бы встречала, если бы вернулась в Бруклин.

— Но я не вернусь в Бруклин. В том-то и дело, — Элен сделала паузу. — На самом деле я просто не понимаю, зачем ты отсюда уехал. Тебе ведь, похоже, здесь так нравится.

— Знаешь, — сказал я, когда мы дошли до кафе на центральной улице. — Я на самом деле и сам не понимаю. Но ведь так всегда бывает, когда взрослеешь: ты просто собираешь вещи и уезжаешь.

96

Накануне дня моего тридцатилетия мы с Элен и родителями ходили ужинать. В этот раз мама и папа позволили мне заплатить за всех без лишних разговоров. Должно быть, папа заметил удивление у меня на лице, потому что он сказал:

— Тебе уже почти тридцать. Так что можешь начинать сам за себя платить, черт возьми.

Мы вернулись домой в начале одиннадцатого. Родители пошли спать, оставив нас с Элен смотреть телевизор, хотя мы тоже скоро уснули на диване. Когда я проснулся, Элен крепко спала у меня на груди. Это напомнило мне старые времена.

— Элен, — прошептал я тихонько, пытаясь ее разбудить. — Элен.

Она открыла глаза и зевнула:

— Мы заснули?!

— Знаю. Это что, признак того, что мы стареем? Помню, в детстве папа все время засыпал у телевизора.

— Нет, по-моему, здесь дело не в старении. Не знаю, что за оправдание у тебя, а у меня — разница во времени, — пробормотала она.

— Ладно. Я пошел спать.

— А который сейчас час?

Я посмотрел на часы видеомагнитофона.

— Десять минут второго.

Она наморщила лоб, усиленно что-то обдумывая.

— По-моему, твой день рождения уже наступил.

— Что? В смысле, что уже наступила суббота?

Она потянулась и села на диване.

— Нет, в том смысле, что ты родился без пятнадцати час ночи. Тебе уже двадцать пять минут как исполнилось тридцать.

— Я родился вовсе не без пятнадцати час, — сказал я с негодованием.

— А во сколько тогда?

— Не знаю.

— Почему ты тогда уверен, что родился не без пятнадцати час?

Я понял, что попался.

— Ну а ты откуда это знаешь?

— Мне сказала женщина, которая тебя родила.

Я некоторое время обдумывал ее слова.

— Так, значит мне тридцать?

Элен засмеялась и поцеловала меня в щеку.

— С днем рождения. — Она сделала паузу и посмотрела мне прямо в глаза. — Мэтт?

— Что?

— Ты не против, если я сегодня посплю с тобой?

Я в замешательстве посмотрел на нее.

— Что это значит?

Элен тяжело вздохнула.

— Я не это имела в виду, а просто — находиться в одной постели с тобой в бессознательном состоянии.

— А для чего? — осторожно спросил я.

— Потому что… — говоря это, она не смотрела на меня. Думаю, что такой смущенной я ее еще ни разу не видел, — …потому что этого мне больше всего не хватает.

Я не мог сказать «нет», да и не хотел. И мы почистили в ванной зубы, как в прежние времена, переоделись (она настояла на том, чтобы надеть пижаму, которую дала мне мама, и поэтому я спал в трусах) и залезли в мою односпальную кровать. Через десять минут Элен уже спала сном младенца, оставив меня наедине со своими мыслями о том, что вот мне уже и тридцать. Вместо того чтобы обдумывать этот факт сам по себе, я устроил серию вопросов и ответов, и получилось примерно вот что.

Вопрос: Сожалею ли я о чем-нибудь?

Ответ: Этот вопрос можно переформулировать так: разумно ли я провел свои последние десять лет. Или просто зря потратил время, ничего не сделав полезного? По большей части, как и Эдит Пиаф, я ни о чем не сожалею из того, что было в последние десять лет[26]. Если бы я мог прожить их заново, сделал бы я что-нибудь по-другому? Очень сомневаюсь. Я могу сожалеть только о том, что позволил себе потерять спортивную форму. Если бы можно было вернуться на десять лет назад, то, зная, что через десять лет люди будут хохотать надо мной, когда я захочу примерить новую одежду, я бы ел и пил больше, чтобы ускорить обмен веществ. А еще — получалось, что о чем-то я все-таки сожалею, — я, наверное, должен был получше относиться к своим родителям. Несмотря на все мои стоны, они на самом деле гораздо умнее, чем я это соглашался признать. Но, возвращаясь к теме — а с годами делать это становится все труднее, — сожалею ли я о чем-нибудь еще? Да, о многом. О том, что дал Стивену Куперу свою почти новую книгу «Мясо — убийца»[27] и больше ее не увидел; о своем кратковременном романе с Лиз Уорд-Смит, который начался, когда я сказал ей, что люблю ее, и закончился четырнадцать часов спустя; о том, что не выучил французский (не знаю, почему, но мне всегда казалось, что я должен это сделать). Список можно было продолжать до бесконечности.

Вопрос: О чем я сожалею больше всего?

Ответ: О Джинни.

Вопрос: Чувствую ли я, что моя молодость прошла?

Краткий ответ: «Нет». Но, по правде говоря, и да и нет. В тридцать лет я понимаю, что те, кому сейчас по двадцать, поглядев на меня, сразу поймут, что я к ним не принадлежу. Если бы заговорил с ними, они не спросили бы, где я учусь или хотя бы какую музыку слушаю, потому что, без сомнения, в наших музыкальных пристрастиях слишком мало общего. И они не спросили бы меня, в какие клубы я хожу, по той же самой причине. И они вряд ли захотели бы со мной дружить — кому нужен друг, который будет постоянно напоминать своим видом, что старость, смерть и выпадение волос уже не за горами? И зачем мне тусоваться с теми, с кем мне неизбежно пришлось бы вести те же самые бессвязные и несерьезные философские беседы о смысле жизни, которые я сам вел десять лет назад? Но со всем этим, как и со многим другим, я готов смириться.

Вопрос: Кто или что могло бы помочь мне почувствовать себя моложе?

Ответ: Джинни.

Вопрос: Чувствую ли я себя старше?

Ответ снова будет: «Да, но…» Если говорить серьезно, то теперь я понимаю, что жизнь не всегда складывается так, как хочешь, — раньше я мало обращал на это внимание. А если не очень серьезно, то я признаю, что уже скоро мне понадобится такая штука для удаления волос из носа. (Может ли мне кто-нибудь объяснить с точки зрения теории эволюции, для чего, начиная с определенного возраста, волосы в носу начинают вырастать чуть длиннее, чем надо?) Однако мне еще несколько световых лет от брака и до того момента, когда у меня будет 2,4 ребенка, хотя ссуда на покупку дома, наверное, уже не за горами. Короче, у меня нет желания притворяться моложе, чем я есть, но я в то же время не считаю, что моя жизнь кончилась. То есть у меня нет никакого желания становиться сорокалетним мужиком с шикарной квартирой в Лондоне, спортивным автомобилем, непрерывным потоком восемнадцатилетних подружек и отсутствием планов на то, чтобы «остепениться». Такой вариант меня бы только угнетал.

Вопрос: Кто или что нужно мне для того, чтобы не стать сорокалетним мужиком с шикарной квартирой в Лондоне, спортивным автомобилем, непрерывным потоком восемнадцатилетних подружек и отсутствием планов на то, чтобы «остепениться»?

Ответ: Джинни.

Мое тридцатилетие