— Да, денек сегодня был… — Александр выбрался из-за стола. — Спасибо, хозяева, за заботу и угощение. Пошли, Алик.
…Они вышли на горб заасфальтированной проезжей части Мало-Коптевского.
— Ты на Вильку не обижайся, — сказал Алик. — Его тоже понять можно. Сам знаешь, как ему с такой анкетой.
— Как там твои?
— А что мои? Нюшка слово «филолог» почти точно выговаривает, Варька в институте пропадает, меня ноги кормят.
— А Иван Палыч?
— Плох, Саня, по-моему, совсем плох.
— Что, резкое ухудшение?
— Да вроде нет. Помаленьку ходит, кашляет, шутит. У него разве поймешь? Вчера вечером позвонил, приказал быть сегодня. Я примчался, конечно. Смотрит на меня собачьими глазами и молчит. Помолчал, помолчал, а потом и говорит: «С одним тобой говорить не буду. Ты Сашу позови. Знаю, что занят, но пусть выберет время. И не оттягивал чтоб, а то может опоздать». Он прощается, Саня, ты понимаешь — прощается! — Проступили слезы. Алик глотнул раз, глотнул два, проталкивая комок в горле. Сделал глубокий вздох. И еще. Получилось. Не заплакал.
— Не уберегли мы его, Алька, — глухо сказал Александр.
— Как от жизни уберечь?
— От такой уберегать надо было. А он совсем больной в такой мороз через двор в сортир ходил…
— Что ж мы-то могли сделать?
— Горшки хотя бы за ним выносить!
Они обошли теперь огороженный забором из железных прутьев двор, миновали калитку.
— Неудобно стало в обход, — проворчал Алик, Смирнов оживился, встрепенулся:
— Понимаешь, Алька, удивительная штука — забор! Помнишь, как мы до войны с домом шесть враждовали? Их двор, наш двор, драки, заговоры, взаимные подлянки. Когда вернулся, забора нет, стопили забор. Гляжу — вы с ребятами из шестого — не разлей вода. А два года назад поставили эту железную клетку, и опять все сначала… Наши пацаны, их пацаны, наш двор, их двор, снова стенка на стенку. Заборчик-то — тьфу, полтора метра высота, а — разделил, разделил!
— Феномен отгораживания. Заборный синдром, — сформулировал Алик. — Ну, майор, пришли. Можешь спать.
Смирнов вошел в комнату, снял пальто, пиджак, кинул на стул сбрую с пистолетом и рухнул на кровать: раздеться до конца и умыться сил не было. День кончился.
Смирнов трепал Сеню Пограничника, когда в кабинет влетел Казарян.
— Ты зачем здесь? — выразил неудовольство Александр. — Ты мне складских готовь.
— Готово, Александр Иванович, — ответствовал Казарян скромно, но с чувством собственного достоинства, как человек, выполнивший трудную миссию.
— Тогда жди. Сейчас освобожусь, — милостиво разрешил Смирнов. Пограничник понял, что пауза окончена, и заунывно продолжил:
— Ножом я пугал только. Я не хотел, я бухой был… Стоял бы спокойно, все в порядке было бы. А он меня сходу за пищик…
— Он мужик, солдат! Не мог перед тобой, сявкой, по стойке смирно стоять! Ты понимаешь, что теперь тебе на всю катушку отмотают?
— Я ж не хотел… Я попугать только…
— Об этом следователю расскажешь. Может, разжалобить сумеешь, а только вряд ли. Была без радости любовь, разлука без печали. Ваши дела, твое и Ященкова, передаются в прокуратуру.
— Похмелиться бы! — хрипло попросил Пограничник.
— Следователь похмелит, — пообещал Смирнов. Пограничника увели. Смирнов зевнул, неожиданно лязгнул зубами, удивился и смущенно объяснил:
— Не высыпаюсь. Такое дело. И еще: понимаешь, я на гниду даже разозлиться по-настоящему не могу. Вот в чем обида. А надо быть злым. К злости сила приходит.
— Все пена, Саня. Грязная пена. Самые страшные на дно залегли. Для них злость и бережешь!
Смирнов подошел к окну. В саду гуляли мамы с колясками, вовсю бегали неунывающие дети.
— Что у тебя там? Докладывай. — Он отвернулся от окна, сел на подоконник.
— По делу проходило одиннадцать человек. Пятеро деловых, остальные — так, с бору по сосенке. Семеро получили лагеря от трех до восьми, остальные в колонии для малолетних.
— Кто попал под амнистию?
— Все, Саня. Все!
— Черт бы нас побрал! Полную колоду тасовать. Обожди, я сам вспомню, кто там был. С покойничка начну. Леонид Жданов по кличке Жбан. Самсонов, кличка Колхозник, Алексей Пятко, кличка Куркуль, твой тезка Роман Петровский, кличка Цыган, и, наконец, Георгий Черняев, кличка Столб. Точно?
— Вот что значит незамутненная лишними знаниями память. Точно, Саня.
— Помолчал бы, эрудит! Насколько мне подсказывает моя незамутненная память, я, кончая юрфак в один год с тобой, диплом с отличием получил. А ты?
— Ну, а я, естественно, нет. Вам, заочникам, всегда послабка.
— Брек, как говорят судьи на ринге. По-моему, там без крови обошлось.
— Притемнили слегка вохровца у самого склада, но аккуратно. У них свой человек на фабрике был, Васин Сергей Иосифович, разнорабочий. Неделю сторожевых собак приваживал — кормил, ласкал. В тот день незаметно на территории остался, а друзей-собачек потравил к чертовой матери.
— Чем травил?
— Цианистым калием. Подогнали грузовой «Зис», затемнили вохровца, домкратом продавили стену склада. Огольцы в это время стражников у проходной дракой развлекали. А хевра — по досочке, накатом, контейнеры в кузов своего «Зиса», спокойно и не торопясь. И так же спокойно отбыли.
— А что, культурно!
— Если б не дурак Колька Колхозник, не знаю, как бы казаковская бригада дело размотала. Его, идиота, на Перовском рынке с чернобуркой засекли. Опохмелиться ему, видите ли, надо немедленно.
— Весь товар нашли?
— Если бы! Пять контейнеров — три с каракульчой, два с чернобурками — исчезли бесследно.
— Это же капитал, Рома! И пострелять не грех. Когда их брали, сопротивление оказывали?
— Да вроде бы нет. Тихо брали.
— И конечно, ни одного ствола не нашли. Действительно, культурно сделано. С кого начнем, Рома?
— Я думаю, с Васина этого и огольцов. Они все по адресам, дома. Деловые — те на хазах отлеживаются.
— Малоперспективно, Рома. Завалили Жбана стопроцентно не эти. Знать ни черта они не знают.
— Не скажи. Деловым связь нужна, информация, а может быть, и наводка. Через кого, как не через однодельцев? Есть шанс, Саня. Да и с кого-то надо наконец начинать.
— Наверное, ты прав. Но все-таки… Я тебя про обрубленные концы спрашивал. Не обнаружил?
— Явного ничего нет. Но кое-каких свидетелей на месте следователя я бы помотал. Ведь ушли пять контейнеров.
— Ладно. Я дело потом сам посмотрю. Авось среди свидетелей клиентов отыщу. А сейчас зови, Рома, Лидию Сергеевну и Андрея Дмитриевича.
— Док уже бумажку передал. Шлепнули Жбана в отрезке времени от двадцати тридцати до двадцати одного тридцати. Пуля, пройдя лобную кость, застряла в затылочной и послужила единственной причиной кончины незабвенного Леньки Жбана. Пуля передана в НТО Болошевой. Учитывая температуру от минус шести до минус десяти, полное окоченение, при котором возможен переворот тела, наступило не ранее двадцати четырех часов.
— Хотел бы я знать, кто его переворачивал, — сказал Александр.
— Нам бы чего попроще, Саня: узнать бы, кто убил.
В дверь постучали.
— Антре! — по-хозяйски разрешил Казарян. Смирнов хотел было сделать ему за это выволочку, только не успел — вошла Болошева.
— Легка на поминах, как говорит мой друг-приятель Яша Гольдин, — обрадовался он. — Как дела, Лидия Сергеевна?
— Здравствуйте, мальчики.
— Мальчик здесь один — Роман Казарян. Злой мальчик. А я уже дяденька. Здравствуйте, Лидия Сергеевна.
Казарян встал и поклонился. Болошева разложила бумажки на стульях.
— Нам ничего по науке доказывать не надо, в вашей мы с Козаряном — невежды, — осторожно заметил Александр. — Вы прямо с выводов.
Болошева безнадежно собрала бумажки и стала холодно излагать:
— Отстрелянная пуля и гильза — от одного пистолета Вальтер образца 1936 года, находившегося на вооружении офицерского состава немецкой армии во время войны. Этот пистолет по нашей картотеке ни разу не проходил. Так что могу сказать только одно — ищите Вальтер. Теперь о следах. Убийца следов не оставил.
— Как так? — перебил Смирнов.
— А так. Стоя под деревом, он вытоптал на снегу площадку, которая днем, при солнце, оплыла совершенно. Ушел по твердо утрамбованной, к тому времени замерзшей, широко раскатанной лыжне. Читабелен лишь след человека, перевернувшего труп.
— Почему вы решили, что этот след принадлежит человеку, перевернувшему Жбана? — вновь перебил Александр.
— Вы просили только выводы, дорогой Александр Иванович, — не сдержавшись, съязвила Лидия Сергеевна.
— Но все-таки? — смиренно настоял Александр.
— Человек перевернул труп ногой. Естественно, что центр тяжести его тела переместился на носок левой, опорной в это мгновение ноги. И как следствие, отпечаток оказался с углублением носовой части стопы.
— Ясненько.
— Отпечаток сделан калошей на обувь сорок третьего размера и принадлежит человеку весом семьдесят — семьдесят пять килограммов и ростом метр семьдесят пять — метр восемьдесят. У меня все.
Александр почесал нос:
— Не богато.
— Чем богаты, тем и рады, — элегантная Лидия Сергеевна, закончив служебные дела, позволила себе мягко, с оттенком неподчеркнутого превосходства, улыбнуться.
Роман Казарян, армянин московского розлива, любил Москву, и Москва любила его. Отец Романа, тифлисский армянин, уникальнейший знаток античной литературы, преподавал в МГУ, в ГИТИСе, в Литературном институте. Влюбленный в древних греков до такой степени, что во время лекций студенты, попавшие под гипноз его темперамента, вопреки рассудку, считали его очевидцем исторических катаклизмов Эллады, он воспитал сына в стоических традициях Спарты.
Пока дело касалось физических упражнений, Роман не сопротивлялся. Закаленный с детства, он хорошо начал в боксе. На ринге познакомился с Аликом, для первенства бились жестоко, с переменным успехом. Алик ушел из среднего в полутяж, делить стало нечего, тогда они подружились.