[8] профессионально выступала в полупрозрачном трико на борцовском ковре. Симпатичная, подвижная, наделенная на редкость буйным нравом, она променяла образ гламурной дивы сказочных красавиц борьбы на место его личной помощницы, а ночами готовилась к получению степени бакалавра права. Таким образом они, так сказать, сравнялись по рангу, и теперь Эсперанса была партнером Майрона в «Эм-Би пред».
Мускул Кайл расплылся в улыбке:
— По́ка, крошка, неужто это ты? Классно выглядишь, просто слюнки текут.
— Спокойно, Кайл, спокойно, — кивнул Майрон.
— И я по тебе соскучилась. — Эсперанса подставила щеку для поцелуя.
— Не припомню уж, когда и виделись, По́ка.
Смуглая красота Эсперансы ассоциировалась с лунным небом, ночными прогулками по морскому пляжу, оливковыми деревьями, трепещущими на легком ветерке. В ушах у нее покачивались круглые серьги, длинные черные волосы пребывали в поэтическом беспорядке. Безупречно белую блузку подгоняло по фигуре какое-то великодушное божество; быть может, блузка была расстегнута на одну пуговицу ниже, чем нужно, но в целом — все на месте.
Трое бандюганов отступили. Один поднял бархатную ленту. Эсперанса ослепительно улыбнулась ему. Мускул Кайл встал так, чтобы Майрон наткнулся на него. Майрон напрягся, чтобы Кайлу досталось по полной.
— Ребята, ребята! — проворковала Эсперанса.
— Мы еще не поставили точку, — прошептал Майрону на ухо Мускул Кайл.
— Пообедаем как-нибудь, — предложил Майрон. — А то, хочешь, в кинишко завалимся, на дневной.
По дороге к двери Эсперанса искоса посмотрела на Майрона и покачала головой.
— Что-нибудь не так? — спросил он.
— Я же сказала; «Оденься так, чтобы тебя заметили». А ты выглядишь, словно собрался на родительское собрание пятого класса школы.
— В туфлях от Феррагамо? — Майрон указал на свои ноги.
— А чего ты так взъелся на этих неандертальцев?
— Один из них обозвал девушку толстухой.
— И ты бросился ей на выручку?
— Да нет. Но он так и сказал: «…подружка ваша полновата». Разве можно так себя вести?
В главном зале бара было темно, только время от времени вспыхивали неоновые лампы. В одном углу был установлен телевизор с большим экраном. Ну да, решил Майрон, если уж идешь в ночной клуб, то главным образом для того, чтобы посмотреть телевизор. Звукоусилители стадионного примерно размера били по ушам. Диджей играл «домашнюю музыку», калеча ее так, как калечат «талантливые» диджеи, когда берут нормальный трек и накладывают на него синтетические басы или электронику. Тут же демонстрировалось лазерное шоу, нечто вроде того, что, по соображениям Майрона, вышло из моды еще в 1979 году, после турне «Голубых устриц», когда стаи плоскогрудых девиц извивались и подпрыгивали на деревянных площадках, изрыгавших вонючие пары, словно ими нельзя подышать на улице, остановившись у любого грузовика.
Майрон пытался перекричать музыку, но безрезультатно. Эсперанса отвела его в относительно тихое место, где, помимо всего прочего, имелись компьютеры с выходом в Интернет. Все они были заняты. Майрон снова покачал головой. Неужели теперь в ночные клубы ходят, чтобы побродить по Сети? Он повернулся в сторону танцпола. В сумеречном свете женщины выглядели, в общем, привлекательно и молодо, хотя одеты были так, словно изображали взрослых, а на самом деле ими не были. Большинство держали в руках мобильники и выстукивали по ним что-то тощими пальцами. Движения танцующих были такими замедленными и ленивыми, что могло показаться: они вот-вот впадут в коматозное состояние.
Эсперанса еле заметно улыбнулась.
— Ты что? — встрепенулся Майрон.
— Посмотри на ту красотку в красном — вот это зад! — Она указала в правую сторону площадки.
Майрон увидел туго обтянутые алой тканью ягодицы и вспомнил слова из песни Алехандро Эсковедро: «Мне больше всего нравится смотреть, как она уходит». Давно Эсперанса не высказывалась таким образом.
— Недурно, — отметил он.
— Недурно?
— Сногсшибательно?
Эсперанса кивнула, по-прежнему улыбаясь:
— С такой задницей я бы многого добилась.
Переводя взгляд с танцующей девицы довольно эротического вида на Эсперансу, Майрон кое-что вспомнил, но тут же прогнал воспоминание. Есть уголки памяти, в которые лучше не забираться, когда занят другими делами.
— Да, твой муж был бы в восторге.
— Слушай, ведь я всего лишь замуж вышла, а не умерла. Посмотреть-то можно.
Майрон заметил, как она оживилась, и у него возникло смутное ощущение, что она вернулась в свою стихию. Когда два года назад у Эсперансы родился сын Гектор, она превратилась в образцовую мамашу. На ее письменном столе внезапно появились классические сентиментальные снимки: Гектор с пасхальным зайцем, Гектор с Санта-Клаусом, Гектор с персонажами из фильмов Диснея, Гектор на детском пони в парке. Лучшие деловые костюмы Эсперансы часто были заляпаны детской отрыжкой, и, вместо того чтобы стереть эти следы, она с удовольствием рассказывала об их происхождении. Она знакомилась с мамашами из тех, что раньше вызывали ее едкие насмешки, и обсуждала с ними конструкцию детских складных стульев с колесиками от Макларена, систему дошкольного образования по Монтессори, работу детского кишечника и то, в каком возрасте их отпрыски начали ползать/ходить/говорить. Весь ее мир, подобно миру множества матерей до нее — да, в этих словах можно усмотреть сексистский оттенок, сжался до маленького комочка детской плоти.
— Ладно, где же Лекс может быть?
— Наверное, в одном из помещений для особо важных персон.
— А нам как туда попасть?
— Придется расстегнуть еще одну пуговку, — сказала Эсперанса. — Серьезно, дай мне немного поработать в одиночку. А ты пока загляни в туалет. Спорим на двадцать долларов, что в писсуар тебе не отлить.
— Что?!
— Ты не спрашивай, просто давай поспорим. Шагай! — Она указала направо.
Майрон пожал плечами и направился в туалет. Там было темно и все отделано черным мрамором. Он шагнул к писсуару, и сразу понял, что имела в виду Эсперанса. Писсуары были вделаны в огромную стену из стекла с односторонней видимостью — такие используют в комнатах для допросов в полицейских участках. Иными словами, отсюда оказалось видно все происходящее на танцполе. Томные дамы были от Майрона на расстоянии буквально несколько футов, а иные использовали зеркальную часть стекла, чтобы привести себя в порядок, не отдавая себе отчета (а может, как раз вполне отдавая), что смотрят на мужчину, который пытается помочиться.
Майрон вышел из туалета. У двери его ждала с протянутой вверх рукой Эсперанса. Майрон выложил двадцатидолларовую купюру.
— Судя по всему, мочевой пузырь ты не опорожнил.
— В дамской комнате то же самое?
— Зачем тебе знать?
— Ладно, что дальше?
Эсперанса мотнула подбородком в сторону пробиравшегося к ним мужчины с гладко зачесанными назад волосами. Наверняка, подумал Майрон, заполняя при поступлении на работу анкету, он в графе «Фамилия» проставил что-то вроде «Хлам», а в графе «Имя» — «Евро». Майрон проследил взглядом, не остается ли за этим типом слизь на полу.
Евро обнажил в улыбке острые, как у хорька, зубы.
— Привет, любовь моя.
— Антон! — Эсперанса протянула ему руку для поцелуя, пожалуй, с чуть большей готовностью, чем следовало. Майрону стало страшно, как бы этот хорек не прокусил ей руку до кости.
— Ты все так же неотразима.
Он говорил с забавным акцентом, то ли венгерским, то ли арабским, словно специально отрепетировал его для какого-нибудь скетча. Антон был небрит, и щетина у него на щеках выглядела довольно некрасиво. Он носил солнцезащитные очки, хотя здесь и так было темно, как в пещере.
— Это Антон, — представила его Эсперанса. — Говорит, Лекс на раздаче бутылок.
— Ах вот как, — откликнулся Майрон, понятия не имея, что означает эта «раздача бутылок».
— Сюда, — кивнул Антон.
Они погрузились в море колышущихся тел. Эсперанса прокладывала ему путь. Майрон испытывал нечто сродни удовольствию, когда к нему кто-то поворачивался. А пока они шли сквозь толпу, некоторые женщины остановили-таки и задержали взгляды на Майроне — правда, таких было меньше, чем, год, два, пять лет назад. Он чувствовал себя как стареющий бейсболист, которому нужен именно такой радар, подсказывающий, что брошенный им мяч летит уже не с прежней скоростью. А может, женщины просто мгновенно определяли, что Майрон помолвлен, что красотка Тереза Коллинз уже унесла этот товар с рынка и теперь при виде его можно только облизываться.
Да, подумал Майрон, должно быть, так и есть.
Антон открыл ключом дверь в другую комнату — да что там в комнату, похоже, в другую эру. Если клуб как таковой был оформлен в стиле модерн — острые углы и закругленные поверхности, — то вип-зал напоминал бордель колониальных времен: бархатные диваны красного дерева, хрустальные люстры, лепнина на потолке, настенные канделябры с зажженными свечами. В зале была такая же, как в туалете, стеклянная стена, сквозь которую открывался вид в зал, где танцевали девицы, — может, кого-нибудь захочется пригласить. Пышнотелые, в стиле моделей мягкого порно, официантки носили либо корсеты тех времен, либо напоминали видом вдовушек-озорниц. Они разносили по столам бутылки с шампанским — отсюда, решил Майрон, и взялась «раздача бутылок».
— Ты что, все бутылки разглядываешь? — поинтересовалась Эсперанса.
— Ну да, похоже на то.
Эсперанса кивнула и улыбнулась официантке в черном корсете.
— Гм… Пожалуй, и я бы не прочь поучаствовать в «раздаче бутылок», если ты понимаешь, что я имею в виду.
Майрон ненадолго задумался.
— Честно говоря, нет. Ведь вы обе женщины, так? А я бутылочных ассоциаций не схватываю.
— Боже, до чего же ты все буквально понимаешь!
— Ты спросила, разглядываю ли я бутылки. К чему это?
— К тому, что тут подают шампанское «Кристалл», — сказала Эсперанса.