Скрип двери вывел Горгиаса из задумчивости. Посланный им слуга, попросив разрешения, вошел в комнату; с ним прибыл врач, весьма недовольный.
– Избави меня Бог от этих ученых мужей! Кичатся своими знаниями, а от любой болячки начинают причитать, как старухи по покойнику, – проворчал он, поднося лампадку к ране.
– Я еле шевелю пальцами, и кровь не останавливается, – пожаловался Горгиас.
Врач удостоил руку не большим вниманием, чем мясник, скручивающий голову петуху.
– Скажите спасибо, если ее не придется ампутировать. Черт возьми, что вы этой рукой делали? Переписывали Библию?
Горгиас не ответил. Конечно, он сам виноват, не надо было двигать ею во время недавних поисков. Врач тем временем рылся в своем мешке.
– Проклятье, у меня не осталось спорыша3! При вас ли порошки, которые я вам прописал? – спросил Ценон, одновременно заглядывая в мешок пациента.
Горгиас вырвал у него 1ёмешок:
– Я забыл их в мастерской, потом кого-нибудь попрошу принести.
Врач удивленно пожал плечами – он не ожидал такой реакции.
– Как знаете… Однако должен вас предупредить: из всех ран меня беспокоит только рука. Если не будете осторожны, через неделю она станет ни на что не пригодной, даже на корм свиньям. А если потеряете руку, то потеряете и жизнь, не сомневайтесь. Сейчас я укреплю шов, нужно прекратить кровотечение, потерпите.
Горгиас скривился, но не столько от боли, сколько потому, что не мог не признать правоту врача.
– Неужели поверхностная рана может быть столь опасной?..
– Еще как может, даже если вы считаете иначе. Умирают ведь не только от чумы и золотухи, наоборот, кладбища забиты здоровыми людьми, погибшими от порезов и мозолей: сначала небольшая лихорадка, потом какие-то странные судороги, и прости-прощай. Возможно, вы не знакомы с учением Галена4, но я на своем веку повидал столько мертвецов, что за несколько месяцев могу определить, когда тот или иной субъект отправится в могилу.
Закончив манипуляции с раненой рукой, врач собрал инструменты и в беспорядке побросал их в мешок. Тогда Горгиас приказал слуге выйти и подождать снаружи. Тот молча повиновался.
– Задержитесь на минуту, – сказал раненый. – Я хочу попросить вас об одном одолжении.
– Если это в моих силах…
Горгиас удостоверился, что слуга их не слышит.
– Я бы предпочел, чтобы граф ничего не знал о том, насколько тяжело я ранен. Я тружусь над одним документом, который вызывает у него особый интерес, и его наверняка встревожит мысль, что работа может задержаться.
– Но так оно и есть, вы не сможете держать перо по меньшей мере еще недели три, и то в том случае, если не будет ухудшения. А поскольку граф оплачивает мои труды, согласитесь, мне не пристало его обманывать.
– Я и не прошу вас обманывать, просто не распространяйтесь о том, когда следует ожидать моего выздоровления, а я уж найду способ закончить работу. Что касается оплаты ваших трудов…
Горгиас сунул левую руку в карман и достал несколько монет:
– Здесь больше, чем вам заплатил бы граф.
Врач взял поблескивающие в свете лампады монеты, внимательно осмотрел их, и глаза его загорелись от жадности. Затем он поцеловал металлические кружочки, спрятал их в свой мешок и, не сказав ни слова, направился к выходу, однако у двери остановился и повернулся к Горгиасу:
– Отдыхайте и ждите, пока рана затянется. Помните, что здоровье уносится галопом, а возвращается шагом. Если появятся гнойники, немедленно дайте мне знать.
– Не беспокойтесь, я выполню все ваши указания. А теперь, если вас не затруднит, позовите сюда слугу.
Подмигнув на прощание, врач исчез. Когда слуга вернулся в скрипторий, Горгиас пристально на него посмотрел. Тщедушный нескладный паренек выглядел не слишком сообразительным.
– Сейчас ты пойдешь в пергаментную мастерскую и скажешь моей дочери, что мне нужно лекарство, которое дал врач, она знает. Но прежде передашь графу, что я жду его в скриптории.
– Граф еще спит, – пробормотал юноша.
– Так разбуди его! – закричал Горгиас. – Скажи, он мне срочно нужен.
Слуга, часто кивая, закрыл за собой дверь, и его быстрые шаги скоро замерли вдали.
Горгиас огляделся и отметил, что все вокруг пропитано сыростью. Лампады едва освещали скамьи, на которых стояли, придавая скрипторию какой-то фантастический вид. Из единственного узкого оконца, забранного прочной решеткой, слабый свет падал на гигантский деревянный стол, где царил невообразимый хаос: кодексы, чернильницы, перья и палочки для письма валялись вперемешку с резцами, скребками и губками. В помещении был еще один стол, в отличие от первого совершенно пустой. В крепком шкафу с двумя лампадами по бокам хранились наиболее ценные кодексы, на чьих корешках поблескивали кольца, от которых шли прикрепленные к стене цепи. На верхних полках отдельно стояли обычные Псалтыри и огромные арамейские Библии; на остальных груды непереплетенных томов, различных посланий, сборников писем, грамот и описей пытались отвоевать пространство у полиптихов и цензов, где содержались сведения о расчетах и торговых сделках.
Он все еще размышлял об утреннем нападении, когда дверь, скрипнув, медленно открылась и факел на несколько мгновений ослепил его. Когда слуга отступил, в ярком свете возникла странная короткая фигура и надтреснутый голос произнес:
– Мой дорогой Горгиас, что вынудило вас так срочно послать за мной?
В этот момент раздалось хриплое рычание и крупный пес, оскалившись, направился к Горгиасу, потащив за собой другого. Поводья натянулись, и необычная повозка, в которую были впряжены животные, с трудом покатилась, скрипя грубыми деревянными колесами, однако по приказу хозяина собаки тут же остановились. Горгиас различил голову Уилфреда, уродливо склоненную к правому плечу. Тот бросил поводья, протянул руки, и собаки немедленно принялись лизать их.
– С каждым днем мне все труднее удерживать этих дьяволов, – сказал он, – но одному Богу известно, что бы я без них делал. Моя жизнь была бы скучнее, чем у засохшей оливы.
Прошло много лет, но необычный вид графа по-прежнему пугал Горгиаса. Уилфред был прикован к этому сооружению на колесах, на котором он ел, спал и справлял нужду с юных лет, когда ему ампутировали обе ноги.
Горгиас отвесил приветственный поклон.
– Оставьте церемонии и скажите, что случилось.
Вместо ответа переписчик отвел взгляд. Он так торопился поговорить с графом, а теперь не знал, с чего начать. Вдруг один из псов сдвинулся с места, повозка резко дернулась и заскрежетала. Воспользовавшись моментом, Горгиас опустился на колени, чтобы осмотреть колеса и выиграть время, пока не найдутся нужные слова.
– Наверное, из-за тряски выпала какая-нибудь заклепка, доски разошлись и могут отлететь. Вы бы показали сиденье плотнику.
– Но для этого меня нужно поднять, что не так-то просто, а сам я не в состоянии.
Извиняясь за бестактность, Горгиас махнул рукой, и Уилфред не мог не заметить повязку.
– О небо, что с вами произошло?
– Ничего, так, ерунда, – соврал Горгиас. – По дороге к мастерской какой-то чудак слегка меня поцарапал. Позвали врача, и он настоял на том, чтобы завязать руку; вы ведь знаете этих коновалов: боятся, им не заплатят, если они ничего не перевяжут или не заклеят.
– Вы правы, но скажите, можете ли вы двигать рукой?
– Немного больно, но ничего, разработается.
– Итак, вы хотели срочно видеть меня…
– Разрешите, я присяду. Это касается документа. Я продвигаюсь не так быстро, как хотелось бы.
– Ну что ж, aliquando bonus dormitat Deus5. Главное – не продвигаться быстро, а прийти вовремя. С чем же связано это отставание? Вы мне ничего не говорили, – произнес он, пытаясь скрыть досаду.
– Не хотелось вас беспокоить. Думал, сам разберусь с перьями, но я слишком их заточил, и чернила стекают не так, как надо.
– Не понимаю, у вас ведь десятки перьев.
– Да, но не гусиных. Гусей, насколько вам известно, в Вюрцбурге не осталось.
– Продолжайте работать с теми, какие есть, не вижу особой разницы…
– Все дело в том, как стекают чернила. Если слишком быстро, можно испортить весь лист. Вы ведь помните, я пользуюсь пергаментом из кожи неродившегося теленка. Его поверхность настолько нежная, что любая погрешность в обращении с пером может привести к непоправимым последствиям.
– А почему вы не используете пергамент иного типа?
– Учитывая ваши намерения, это невозможно.
Уилфред поерзал на сиденье.
– И что же вы предлагаете?
– Я собираюсь, используя подходящее клейкое вещество, сделать чернила более густыми и надеюсь через пару недель этого добиться.
– Поступайте, как считаете нужным, но если вам хоть немного дорога ваша голова, документ должен быть готов к установленному сроку.
– Я уже начал заниматься чернилами, не волнуйтесь.
– Хорошо. Кстати, если уж мы здесь, мне хотелось бы взглянуть на пергамент. Не будете ли вы так любезны принести его…
Горгиас стиснул зубы. Он не мог признаться в том, что случилось во время нападения.
– Боюсь, это невозможно.
– Как невозможно? Что это значит?
– Его тут нет, я отнес его в мастерскую Корне, – в очередной раз соврал он.
– Какого черта? Ведь там любой может его увидеть! – вне себя закричал Уилфред.
– Простите, святой отец. Конечно, нужно было посоветоваться с вами, но вчера поздно вечером я заметил, что одна страница немного повреждена. Не знаю, из-за чего это произошло, но в таких случаях следует действовать немедленно. Мне потребовалась кислота, которой обычно пользуется Корне, однако, зная ваши опасения, я решил не вызывать у него подозрений своей просьбой и сам отнес документ в мастерскую. Кроме Терезы, там никто не умеет читать, и еще один текст среди сотен других вряд ли привлечет чье-то внимание.