— Нет, конечно, — устало ответил Виглаф, — это ведь смотря какое зеркало…» Кристен стояла рядом, держа его за руку. Они стояли перед Зеркалом, и не было сил ни кричать, ни плакать…
6
Фоссегрим вернулся поздно.
— Прошу к столу, — сухо предложил он, — Кристен, сегодня твой последний ужин в этом доме. Прощальный ужин в твою честь.
— Но… — она растерялась, взор испуганно заметался, — я не готова, я…
— Ты не можешь сидеть тут вечно. И я не могу. Всё, успокойся. Идём. Ужинали в полумраке, при свечах. В могильном молчании. Воздух был тяжелым, как грозовое небо. Кристен не доела. Извинилась и ушла. Она знала, что ей тут больше не место. Вальдер сидел, уткнувшись в тарелку. Фоссегрим пил вино, тупо глядя в ночь.
— Благодарствую за угощение, — сказал Вальдер.
— Я знаю, что ты смотрел в Ледяное Зеркало, — ответил Грим, — хоть и запретил Кристен к нему подходить.
— Ты её за это гонишь?
— Нет.
— А за что?
— Не твоё дело. Скажи, зачем ты пришёл?
— Я бездарь. Я последний в роду великих скрипачей. Я обещал отцу.
— В Зеркале ты видел, что ты не бездарь.
— Да. Но…
— Не дури. Никто из живущих — не бездарь. В каждом пылает огонь и шумит море. В каждом, запомни. Иное дело — распознать в себе лёд и пламя. Это и есть волшебство.
— Ты можешь научить меня этому волшебству?
— Я возьму очень дорого.
— Что ты возьмешь?
— Всё. И ничего. Не знаю.
— Ты неправильный фоссегрим.
— А ты неправильный скрипач, — ответил Грим. Затем вздохнул и улыбнулся. На диво тепло и грустно.
— Я поспорил с хранителем Равенсфьорда, что ты выдержишь.
— Поспорил? На что?
— Этого ты никогда не узнаешь.
— Зачем ты мне рассказал? Это часть испытания?
— Да. Послушай ещё. Ты — последний в своём роду. Я — тоже. Я последний из фоссегримов. Моя музыка — как и музыка рода Виллеман — идёт из древних времён. Древние времена кончились, и то, что было в них, уходит. Поэтому тебе трудно даётся музыка. Поэтому в меня не верят. Впрочем, не знаю. Сейчас время иного волшебства. Вы должны его найти. Иначе… вы уйдёте слишком рано. Мы честно пытались вам помочь, когда пробил наш роковой час. Ведомо ли тебе, к примеру, что в стольном граде Хлордвике до Войны жили тролли? Трольдхольм, Гора Троллей, так звалось это место. К востоку от основной части города. А другой кусочек города звался Двергард, ибо там жили только дверги. В дому Альвхус жили белые альвы. О да, мы мирно уживались. А теперь… Дверги спрятались в горы, альвы ушли на север, тролли обрастают мхом на прибрежных скалах. Это моя последняя ночь. Завтра я умру. Я чувствую его.
— Кого?
— Кальми Без Лица. Он из тех, кто не хочет уходить. Он надел маску и отрёкся от себя. Когда-то мы, тролли, сильно его обидели. Во время Войны. С тех пор он убеждает себя, что мстит. Но он просто боится уйти.
— А ты не боишься?
— Боюсь. Но я уйду. Поэтому это и для тебя прощальный ужин, не только для Кристен.
— Скажи, можно помочь Кристен?
— Не знаю. Об этом ты узнаешь сам. Вы — дети богов. Ваша участь известна. Дай руку, я научу тебя обращаться со своим огнём. Блестел черный смычок, скользя по пальцам скрипача. Рука онемела. Было не больно — просто противно. Смычок елозил всё быстрее. Пламя свеч играло в очах Вальдера. Во взоре фоссегрима был серый морской лёд. Он не боялся уйти. Он боялся — не успеть. Смычок взрезал кожу. Кровь из распоротых пальцев мерцала во мраке. В душе Вальдера рождалась музыка. Юноша взял свою скрипку. Но очень боялся опустить смычок на струны…
Открылась дверь. В гостиную ворвались ветер и молния. На пороге в ночь стоял высокий странник в алом плаще. Прекрасная маска уродовала его лицо. За его спиной хлопала крыльями и ревела одинокая осенняя буря.
— Ну вот и всё, фоссегрим, — сказал гость. Голос его звенел стальной тетивой арбалета.
— Привет, Кальми. Вина? — предложил хозяин.
— Прощай, Вальдере, — молвил Грим, идя навстречу гостю. Кальми извлёк из ножен меч.
Вальдер на миг забыл о скрипке и о саднящей боли, пришедшей в ожившие пальцы. Ибо клинок был не стальной, не серебряный и не золотой. Это был тонкий и острый солнечный луч. Ибо ведомо, что истинно тролля может погубить лишь солнце.
— Ты не станешь защищаться? — казалось, Кальми удивился.
— Какая разница?
— И правда, — сказал альвин, поднимая клинок.
— Нет! — закричал Вальдер, не смей, стой! СТОЙ!!! ЗАЧЕМ?!!!
— Не твоё дело, — сказал Кальми. И ударил. Клинок вонзился в сердце фоссегрима. Грим улыбнулся, а потом захохотал. Его очи светились, он был счастлив.
— Играй, Вальдере! Играй! — крикнул он радостно, а потом рассыпался кучей блестящих обсидиановых обломков. Ибо после смерти тролль становится камнем. Кальми вложил меч в ножны.
— Думается, напрасно ты это сделал, — произнёс Вальдер голосом отца. А потом — заиграл.
7
Знакомая красная пелена завесила очи, багровый прибой захлестнул с головою, искал выхода крик, клекотали ярость и боль. Но это была холодная, железная ярость и ледяная, солёная боль. Он ничего не забывал, как в прошлый раз. Он играл — но это была не игра, это была жизнь. Не пьяный угар, не припадочное беспамятство. Не подмена слов, снов и чувств. И не бессильное щёлканье клыками, порождённое завистью и жаждой власти, которого так боялась Кристен. Багрянец капал на струны, занимался огнём, но не обжигал. Лилась музыка, рождённая из крови, пламени и льда. Буря была в очах Вальдера; и драккар, его собственный драккар, летел сквозь самое око той бури. Это было страшно, это было прекрасно и это было вечно.
Музыка обволакивала скрипача. Звуки свивались кольцами змеев, кольцами золота королей и кольцами локонов королевен. Звенело серебро Колокольцев на санях Королевы Зимы. Звенел смех фоссегрима — из тех далёких времён, когда он ещё мог смеяться от души. Но, конечно же, Вальдеру слышался прежде всего иной голос. Некогда ненавистный. Хриплый. Такой родной и милый. Голос отца. И тогда Кальми закричал.
Убийца выхватил меч — обычный, стальной — и бросился на скрипача. Тот лишь рассмеялся. И сменил ритм. Кальми споткнулся, припал на колено. Застонал и поднялся рывком. Сделал три шага — неуклюжих, пьяных. Бурный поток звуков струился сквозь него, сбивал с ног. Алый плащ вился как на ветру. Кальми поднял меч, сделал шаг и ударил. Клинок переломился в полёте. Десница альва почернела, обуглилась. Маска не скрывала ни злобы, ни страха в его глазах. Вальдер не видел его. Скрипач сбавил темп. Он играл медленно, величественно, и музыка текла черным подземным потоком. Рекой мёртвых. По которой плывёт черный лебедь. Чёрный лебедь пел в руках Вальдера. Тяжелый поток сбил Кальми, поволок его прочь. Тот орал, катался, пытаясь встать. Наконец собрался и бросился было к дверям…
— Куда собрался? Мы тебя не отпускали! Кристен взяла скрипку мёртвого фоссегрима. Встала рядом с Вальдером. И они заиграли вдвоём. Только если Вальдер сам играл войну, то вдвоём они играли любовь. Дверь исчезла. Кальми стал на колени.
— За что? Зачем? — хныкал он.
— Не твоё дело, — ответил Вальдер. А потом Кальми дрожащими руками сорвал маску. Под ней был солнечный свет, но не было лица. Маска поплыла по воздуху к скрипачам, рассыпаясь в серебристую пыль. Она не доплыла.
— Смерть за смерть, — сказал Вальдер жестоко, — ушел он, уходи и ты. Альвин обрёл лицо. Имя. Память. А потом превратился в звуки музыки, которую играла Кристен. Одна. В тишине. Буря замерла от восторга, слушая её.
Утро было серым. Но это была серая сталь, звонкая и острая. Как глаза счастливого Грима.
— Мы не воскресим его, — сказала Кристен, — а ведь я обязана ему. Если б не он — я бы не прошла это испытание. Знал ли он?
— Кто скажет?.. Мы не воскресим его, — сказал Вальдер. Молчание. В честь великого учителя, каких более нет. По озеру плыли лебеди. Коза жевала траву. Последнюю траву этого года.
— Ты куда теперь? — спросил Вальдер.
— Не знаю. А что, есть мысли?
— Я собирался ко двору Хлода Олафсона, нашего дорогого короля.
— Даже так?!
— Это честь для Хлода. А ещё большая честь будет, если нас будет двое. Она изумлённо и радостно взглянула ему в лицо. Он смущенно опустил глаза.
— Ну что так смотришь? — почти прошептал юноша, — ну люблю я тебя… Будто ещё не заметила… Потом вдруг поднял глаза, взял её ладони в свои и ушёл в её чудные глаза.
— И ещё, Кристен. Мне надоело играть войну. А играть любовь мы можем только вдвоём. Теперь смутилась она. И лебеди благословили их, вихрем устремляясь с озера в небо, осыпая влюбленных скрипачей белыми перьями. Лебеди улетали. И музыка скрипки неслась им вослед.
Что же случилось с козой? А ничего. Они взяли её с собой. Полезная вещь — молоко, разве нет?