Фридрик опускается перед гробом на колени, в руках у него – другого сорта книга. Она распухла, как старый псалтырь, а кое-где между страницами из нее торчат перья. Это – «птичья» книга Аббы, в нее она со страстью и усердием собирала птичьи перья. Абба вклеивала их в книгу, а Фридрик с ее слов подписывал, от какой птицы было перо, от самца или самки, а также название местности, где перо было найдено. Он частенько задавался вопросом, откуда у Аббы могли взяться все эти познания о птицах, но добиться от нее ответа было невозможно, а когда он попытался образовать ее в других естественных науках, она вежливо поблагодарила и отказалась, сказав, что интересуется только птицами.
На титульном листе она написала сама:
«ПтЦы Мира – АббА из БреКи».
Фридрик кладет книгу Аббе на грудь, а поверх книги крест-накрест укладывает ее руки.
Невзначай он сжимает их крепче, чем намеревался, и чувствует через шерсть рукавички маленькие пальцы. Тогда ему становится немного легче – ведь эти руки утешали его после смерти родителей.
Он целует ее в лоб.
И закрывает гроб крышкой.
Фридрик засыпает могилу. Снимает с головы шерстяную кепку и, аккуратно сложив ее, засовывает в карман тужурки. Стягивает с рук перчатки и зажимает их под мышкой.
Он опускается на колени.
Он склоняет голову на грудь.
Он горестно вздыхает.
Чуть приподняв голову, он смотрит в землю, туда, где, как ему кажется, должно быть лицо Аб-бы, и читает для нее два стихотворения. Первое – оптимистичное, маленький стишок о птицах, написанный им самим:
Летняя пташка пела
солнечным светлым днем:
«Издалека я летела
долгим воздушным путем —
на свидание с милым другом…»
Пела пташка о рощице лю́бой.
Второе стихотворение было началом забытой баллады. В ней говорилось о равенстве, что суждено под конец всем живым существам – и никакой мировой революции для того не надо:
Сыплется земля,
стареет все и тлеет.
Плоть есть прах —
во что бы ни одели.
Фридрик поднимается с колен, надевает кепку и достает из кармана крохотную флейту из овечьей кости. Он наигрывает сочинение Франца Шуберта «На смерть соловья» и так соединяет воедино два стихотворных отрывка.
Глаза его наполняются слезами. Они катятся вниз по щекам, но высыхают на полдороге – на улице холодно. И Фридрик прощается с Аб-бой теми же словами, какими она простилась с ним:
– Абба ибо!
На западе меж горных вершин поблескивает Вселенная – там горят три звездочки из созвездия Лебедя.
Долину накрыли тяжелые облака.
Снегопад зарядил до завтрашнего утра.
Небо чистое, а рассвет – самый сумрачный из тех, что случаются зимой. Едва заметный в проеме приоткрытой двери Фридрик Б. Фридйоунссон курит трубку, набитую чуть подмоченным опием табаком. Что-то касается его ног, это пожаловал домой самый старый во всей Скандинавии кот – Маленький Фридрик. Он замерз после своего кошачьего winterreise [6] и хочет, чтоб его впустили в дом. Хозяин Брехки впускает своего тезку в дом.
Чуть погодя Фридрик видит, как внизу, в Долине, из дома на хуторе Дальботн, выходит человек. Это сьера Бальдур, издалека он похож на маленькую кочку на ландшафте. Из-за его левого плеча торчит маленькая палочка – дуло ружья. Сьера Бальдур на лыжах пересекает заснеженный луг и берет курс на север, вдоль горной гряды Аусар, к скале Литла-Бьярг.
Фридрик выбивает трубку о каблук.
И уходит в дом спать.
III(11–17 января 1883 года)
Гремит выстрел! И в единый миг сдувает с диких снежных пустынь их божественное спокойствие – как простой бумажный обрывок.
Из ружейного дула вырывается огненный сноп.
Взрыв пороха грохочет:
«СЛУШАЙТЕ ЧЕЛОВЕКА!!»
Лиса, жалобно вякнув, подбрасывается в воздух…
Сьера Бальдур с трудом поднимается на ноги.
Перед глазами, ярко вспыхивая, плавают фиолетовые солнца, в ушах оглушительно звенит. Ноги после долгого лежания в снегу затекли, но жизненная влага устремилась по телу, как только он задвигался.
Священник ковыляет к камню и смотрит на лису. Все верно, вот она лежит – дохлее не бывает. Опустившись на левое колено, он берется за пушистный хвост и поднимает ее: на вид вроде целая – кой-какая ценность в ней есть.
Он встает с колена и запихивает лисицу себе за пазуху.
Самая высокая вершина в горах Аусхеймар называется Восточный пик. На этом развернутом к западу пике есть острый, как бритва, скальный карниз. Он называется Южным, хотя на самом деле смотрит на юго-юго-запад. Когда вьюжит с северо-востока, на южной стороне того карниза образуется ужасающих размеров снежный нарост, который тянется вниз почти до самого подножия пика.
Как раз там, на склоне, у подножия Восточного пика, и стоял сьера Бальдур, держа в левой руке ружье, а правую по запястье засунув за борт куртки – ну вылитый Наполеон в пустыне.
Вот тут-то горный пик и откликнулся на его выстрел.
Свисающий с карниза снежный нанос разломился ровно посередине с таким оглушительным хлопком, что внизу, где стоял священник, столбом поднялась снежная пыль. Она проглотила его в себя, закрыв со всех сторон видимость, а отломившаяся нижняя часть гигантского наноса заскользила вниз по склону, по пути прихватив с собой и святого отца.
Он, кувыркаясь, несся под уклон, вертясь колесом и приземляясь поочередно то на руку, то на ногу – без единой передышки, и потерял при этом и меховую шапку, и ружье. Так крутило его довольно долго, пока он наконец не попал на землю одновременно обеими ногами. Тут ему удалось какое-то время противостоять лавине, но потом она снова сбила его с ног, и после этого он уже находился попеременно то сверху, то в толще лавины, иногда – наполовину, а чаще – весь целиком.
Так и летел сьера Бальдур. Во все это время он пребывал в полном сознании и ни разу надолго весь целиком под снегом не оставался.
Метров через двести вниз по склону лавина остановилась – как раз на выступавшей на склоне горной чаше, что называлась Троном Фрейи [7].
Под отвесом этой чаши начинался очень крутой спуск под названием Киннар, который стремительно сбегал до самого низа, до самой подошвы ледника.
Сьера Бальдур какое-то время не шевелился, приходя в себя после такого путешествия. Он слегка запыхался и покашливал – во время полета ему было толком не вздохнуть. Однако и сейчас набрать в грудь воздуха не получалось – лавина плотно сдавила его со всех сторон. Священник был полностью погребен под снегом, наружу торчали только голова и правое плечо. Он попытался поворочаться, но получилось лишь подвигать правой ступней и слегка приподнять плечо. Он чувствовал боль в левом бедре и заключил, что оно повреждено, так как нога ниже бедра онемела.
Зато погода была наичудеснейшая: на небе – редкие облака, с юга нежно веял легкий ветерок, а над пустынными снежными просторами парило зимнее солнце – жирное и краснолицее, как желток в вороньем яйце. Эта тишь прилетела сюда на крыльях вчерашней бури.
Вдруг по снегу пробежала тень, и через мгновение неподалеку от сьеры Бальдура приземлился ворон. Склонив набок голову, он разглядывал застрявшего в снежной ловушке человека. Священник тряхнул головой и зашикал, отгоняя незваного гостя:
– Кыш, кыш отсюда! Непригожий ты, ищейка Óдина [8]!
Но ворон был послушен не больше обычного. Он покаркал, подзывая своего тезку, и, когда сьера Бальдур снова взглянул, птиц уже было две. Они вперевалку расхаживали взад и вперед, точили клювы, а в перерывах между этим вытягивали к человеку шеи и разражались отвратительной стервятничьей распевкой:
– Карр! Карр!..
Так, попрыгивая в его направлении, они мало-помалу приближались и явно предвкушали поживу. Когда же ворон покрупнее ухватил клювом шарф и принялся выдирать из него пряжу, священник понял, что пришло время вызволять себя из этого утеснения. После долгих торгов и препирательств с лавиной ему удалось выспорить у нее и высвободить правую ногу, а чуть погодя снег отпустил и руку.
Пробарахтавшись порядочное время, бóльшая часть которого ушла на то, чтобы швырянием снежков и угрозами держать воронье в отдалении, он наконец выполз из своей белоснежной могилы.
Сьера Бальдур выбрался на поверхность, однако полностью от снега еще не избавился. Пока лавина несла его с собой, снег набился между одежек и даже под них – на голое тело, и теперь начал таять и заструился по коже леденящими ручейками: из-под подмышек, по груди, по спине и дальше вниз – в обувку.
Священник тихо порыкивал, пока вода согревалась на его избитом лавиной теле.
Он принялся обдумывать дорогу домой. Похоже, ему нужно держаться скального пояса, следуя на запад – до самой расселины… Или отправиться в противоположном направлении и попробовать пройти вдоль реки Мьядарау… Или… Из-за птичьего гвалта святому отцу не удавалось удержать в голове ни единой целехонькой мысли. Вóроны слонялись вокруг, корчась от голода, перекатывались на спину, каркали и колотили по мерзлому насту крыльями.
Сьера Бальдур пригрозил им кулаком и заорал:
– Да заткнитесь вы, или я отпалю вам ваши чертовы бóшки!
Слуги, жившие в его хуторском доме в Дальботне, знали такое средство от головной боли: они сжигали в котелке воронью голову, смешивали пепел с крепким щелоком, а мешанину затем намазывали на больное место и держали до тех пор, пока боль не утихала.
Как ни странно, на этот раз воронья парочка послушалась. Птицы вдруг враз замолкли, подпрыгнув, поднялись над снежным полем и легко, ни разу не взмахнув крыльями, слетели с края горной чаши. Там их подхватил воздушный поток и увлек за собой в голубую высь.