Конечно же, это был Хап. Ласа допустила непоправимую оплошность: не огляделась как следует вовремя. Только теперь она обнаружила неподалеку под обрывом, возле замшелых бревен-топляков, облако мути. А ведь именно такие топляки — любимое место засады Хапа, он маскируется под них.
После этого она покинула заводь и переселилась в другую, на полкилометра ниже по течению. Эта поменьше, здесь не такая глубина, но заводь не промерзает до дна, а главное, на дне почти нет бревен-топляков, где бы Хап мог устраивать засады. Прежде чем рыть нору, она вылезла на трехметровый прибрежный обрывчик, тщательно обследовала его и долго вертелась возле толстой полусгнившей колодины. Сюда она выведет ход из своей подземной норы.
Запрятав выдренка под бахрому корней, свисающих с обрывчика, она нырнула на дно и принялась за работу: стала рыть нору.
Несколько дней пробивала она свой тоннель. Там, где чутье подсказывало ей верхнюю границу подпочвенных вод, она раскопала довольно просторный зал — будущее логовище. Потом стала рыть наклонно вверх: то ли по звуку, то ли по степени влажности грунта, а возможно, и по запаху трухлявой древесины, впитавшемуся в землю, но она точно вывела свой тоннель под колоду, облюбованную накануне. Чтобы обезопасить себя сверху, она не сразу вышла наружу — метра два еще тянула нору в гнилой сердцевине старого тополя до его комля. Потом она принялась собирать ветошь — сухую прошлогоднюю листву, мягкую траву — и таскать ее в логовище. Скоро там была устроена мягкая, удобная постель. Ни один из обитателей Моховой пади не сможет теперь достать Ласу, она может быть спокойна за себя и свое потомство. Под водой у нее нет опасных врагов, кроме тайменя. Опасаться ей приходится только семейства орланов.
Нынешней весной Ласа принесла еще трех выдрят, самца и двух самочек. Больше десяти дней у них не открывались глаза: в них не было пока нужды в кромешной тьме подземелья. Зато развивались другие части организма, необходимые в первую очередь: эластичный мех с тончайшей подпушкой, которая предохранит потом тело от воды, а стало быть, и от переохлаждения; плавательные перепонки между сильными пальцами, чего нет у других животных из семейства куниц, к которому принадлежит Ласа; в ушах образовались, специальные клапаны, которые потом пригодятся: будут защищать слуховые трубы от проникновения воды; развивались легкие — в такой степени, чтобы они могли задерживать воздух по крайней мере на несколько минут. Наконец, рос длинный и мощный хвост с утолщением у основания — рулевое весло, без которого невозможно нормальное плавание. Без всех этих приспособлений жизнь в воде была бы невозможной.
Теперь для Ласы наступила самая трудная пора — нужно было дать детенышам первые уроки плавания и охоты. Насколько это опасное время, Ласа хорошо знала по опыту прошлого года.
Перед тем как в первый раз загнать отпрысков в воду, Ласа отправилась на разведку. Она обследовала каждый закоулок заводи, особенно в тех местах, где лежали топляки: нет ли засады, поднялась на поверхность и осмотрела окрестности Моховки: нет ли поблизости орланов. Но все было спокойно. Поймав по пути небольшого хариуса, она вернулась в логовище. Между тем она заставила детенышей поголодать: пусть голод поможет ей загнать их в воду; по опыту Ласа уже знала, как неохотно они впервые покидают уютное убежище. Зверята с визгом набросились на хариуса и вмиг растерзали его. Но рыбешка только раздразнила аппетит выдрят.
Теперь время гнать их в воду. Стоило послать одного, другого носом в нижнюю нору, как они по рыбьему запаху-следу поспешили туда, откуда он шел. Стоп, вода! Выдрята попятились назад, запищали. Ласа, работая носом, без обиняков затолкала их одного за другим в воду и, не обращая внимания на их сопротивление, гнала до самого выхода из норы. Очутившись на дне заводи, они дрожали, часто семенили лапками, льнули к бокам матери, начинали метаться вокруг нее. Она же неторопливо направилась по наклонному дну к берегу и скоро вылезла на суглинистый уступчик под обрывом, завешенный бахромой корней. Здесь была хорошо защищенная сверху подмоина. Выдрята резво, последовали за матерью, стараясь залезть ей на спину: их колотила дрожь.
Но вот они успокоились, огляделись и начали шарить вокруг — обнюхивали камешки, корни, копали лапками суглинок, перемешанный с галечником. Откуда-то из-под камня вылезла пучеглазая лягушка. Выдрята разом отпрянули от нее, но потом, видно, уловили знакомый запах: Ласа за последнее время часто приносила детенышам лягушек. Нашелся и храбрый — он кинулся на лягушку, придавил ее обеими лапами, стал обнюхивать, потом с великой жадностью начал рвать ее. Его более робкие сестренки не успели разобраться, в чем дело, а храбрец уже с аппетитом облизывался.
С этой минуты он словно ошалел: метался, пищал, начинал копать глину там, откуда вылезла лягушка, потом жалобно заглядывал в глаза матери, как бы умоляя: «Ну помоги же!» А Ласа облизала выдрят, тихонько о чем-то посвистела, а точнее, пропищала им и бесшумно, без единого всплеска, сползла в воду. Она, наверное, приказала детенышам никуда не отлучаться из ниши, потому что выдрята сразу притаились, замерли. Она вернулась минут через пять, держа зубами за живот довольно крупного чебачка. Он еще трепыхался, но Ласа придавила его лапами, прокусила ему затылок и снова бросила в воду. Первым кинулся за чебачком храбрец. Он схватил рыбину пастью за живот и расторопно вскарабкался с добычей на сушу.
Несмотря на отличное укрытие, Ласа не переставала с беспокойством оглядываться по сторонам и прислушиваться. Иногда она совала голову в воду и подолгу водила ею там, осматривая все кругом.
Но вот она тихо-тихо сползла в воду и пошла по откосу дна, припадая всем телом к земле. В ту же минуту у поверхности воды показался почти метровый обрубок бревна. Таймень! Он двигался медленно, лениво пошевеливая плавниками. Потом повернулся головой к берегу, остановился; его рот открывался и закрывался. И вдруг что-то темное метнулось со дна к его брюху. Это была Ласа. Таймень попытался выскочить из воды, но на поверхности показалась лишь его зеленовато-темная спина, зубы Ласы уже намертво сомкнулись на мягком брюхе рыбы. Вода взыграла бешеной коловертью, волна хлестнула в нишу. Выдрята отпрянули к стенке, сбились кучкой. На расстоянии какого-нибудь метра от них шла смертельная схватка. Таймень то кидался вверх, то опрокидывался на спину, то устремлялся головой вниз и со страшной силой бил своим толстым хвостом по поверхности воды, поднимая каскады серебристых брызг. Вода вокруг закраснела.
Несколько минут продолжалась борьба, пока таймень наконец не всплыл пораненным брюхом вверх. Видно, Ласа отпустила рыбину в надежде, что она мертва, а возможно, чтобы проверить, не попытается ли жертва уйти. Таймень, действительно, скоро изогнулся, стал делать круг. В ту же секунду Ласа кинулась к его затылку и прокусила его. Борьба была закончена.
Ласа с трудом вытащила свою добычу на берег: таймень оказался крупнее самой выдры. Его хвост оставался в воде, а голова упиралась в стенку ниши. В первую минуту выдрята просто взбесились. Они метались вокруг тайменя, хватали его зубами то там, то тут, но зубы скользили по гладкой чешуе. Им на помощь, пришла мать. Она разорвала кожу вдоль спины рыбины, и выдрята теперь легко отрывали куски серовато-белого полупрозрачного мяса своими мелкими зубами.
…Шум борьбы под обрывом и запах рыбы привлекли вездесущего Бугу.
В Моховой пади никому не жилось спокойно, даже владыкам. Владыка неба Белохвостый Клек боялся земли. Владыка подводного царства Ласа боялась и земли, и неба. Владыка суши Амба-Дарла обходил старого секача и старого медведя, потому что его сородичи не раз по легкомыслию или опрометчивости становились жертвами острых кабаньих клыков-ножей или могучих медвежьих зубов. И уж вовсе панически боялся Амба-Дарла Человека. Все эти «владыки» всегда жили настороже, ни на минуту не забывая об опасности. Малейшая беспечность могла привести их к гибели.
Вот и сейчас Ласа, оказавшись на суше, не переставала чутко прислушиваться ко всем звукам, проникавшим в ее укромное убежище. Вдруг она перестала терзать добычу и подняла кверху свою по-рыбьи уплощенную мордочку: со стороны леса послышался подозрительный шорох. Прошла минута, другая. Тихо. Снова прильнула к добыче и снова вскинула мордочку: треснула ветка… Тревожный, еле слышный писк матери заставил насторожиться и выдрят — они затихли.
И вдруг над обрывчиком послышался оглушительный треск, что-то грузное, путаясь в бахроме корней, шлепнулось рядом в воду. Росомаха! Забыв о детях, а может быть, уверенная в их находчивости, Ласа стремглав юркнула в сторону и кинулась в заводь. Она ушла на самое дно и там замерла.
Муть, поднятая падением Буги, мешала разглядеть что-либо вблизи берега. Ласа долго лежала без движения, ожидая, когда она осядет. Но муть все стекала по откосу с берега: видно, Буга, сидя в воде, жрал там тайменя. Неожиданно Ласа разглядела неподалеку от себя двух своих детенышей. Они так прилипли ко, дну, слившись с его рыжевато-темным цветом, что их почти невозможно было заметить. Это были дочки. Но где же храбрец, первым поймавший на берегу лягушку?
Не мешкая, Ласа подползла к детенышам и повела их к норе. Возле входа в нору она обнаружила храбреца. Он заглядывал в нее, видимо, не решаясь залезть в убежище.
Вскоре все семейство поднялось по норе в свои апартаменты. Мать накормила детенышей молоком, и они быстро уснули. А она еще долго облизывала их шубки, а потом принялась за свою, ибо чистота — залог здоровья. Пройдет еще немало дней, пока Ласа выведет детенышей из норы.
В МОХОВУЮ ПАДЬ!
Корней Гаврилович Бударин, старый зоолог, как-то сказал о себе:
— У меня, кажется, уже окончательно выработался рефлекс, присущий перелетным птицам. Как их с наступлением весны манит в полет, так и меня неотступно тянет в тайгу, в просторы…
Нынче уже в марте на его письменном столе появилась карта южной части Сихотэ-Алинских гор. Это как раз тот район, где находится Моховая падь: она лежит у самой северной границы карты, с западной, материковой стороны системы гор. Время от времени, большей частью на досуге, по вечерам, Корней Гаврилович расстилает карту на столе, склоняется над ней, поставив левую ногу на стул и облокотившись левой рукой на колено, и теребит пальцами роскошную седеющую бороду-лопату. В пальцах правой руки он вертит красный карандаш. Карандаш слегка касается то одной, то другой жилки — речушки или ключа, бродит между ними, пересекает извилины горизонталей. А ученый думает, по часу, по два. Чего он ищет?