— Где ты эту лошадь взял?
Измайлов понял, что вопрос адресован ему, когда мужчина взял лошадь за узду.
— Да я у одного мужика отобрал недалеко от базара…
— Ну, молодец… Это моя лучшая лошадь. А угнали гнедую на базаре. Прямо из-под носа, когда началась паника. Я того вора увидел, когда он уже вскочил на телегу… Ну, малай[3], молодец. Ну спасибо тебе. — И тут же спохватился: — Как тебя зовут?
— Шамиль…
— Ну-ка, Шамиль, пойдем к нам. Чайку попьем. — Он повернулся к стоявшей у ворот девушке и сказал: — Дильбара, поди-ка сюда.
Юноша хотел было отказаться, но, увидев красивую девушку, которая сразу ему понравилась, промолчал.
— Вот что, Дильбара. Я пойду распоряжусь насчет лошади, а ты проводи Шамиля к нам домой и угости его чаем.
Невысокая, плотного телосложения девушка с большими красивыми глазами недоверчиво окинула гостя взглядом и негромко сказала:
— Пойдемте…
Пока шли в дом, Измайлову пришли почему-то на ум слова одного ученого аксакала из соседней деревни Верхние Челны: «Женщина — величайшее творение природы, именуемое в обществе (и вполне справедливо) прекрасной половиной человеческого рода. Но насколько женщина прекрасна, настолько и сложна: никому еще не удалось понять ее до конца. И в этом смысле женщина — вечная прекрасная (иногда трагичная) загадка.
Величие же женщины, однако, не определяется в такой громадной степени ни одной другой ролью в обществе, как ролью матери, озаряющей и наполняющей человеческой жизнью не только сегодняшний день, но и грядущие тысячелетия. Все остальное для женщины — вторично. Для некоторых женщин (для меньшинства) судьба определяет смысл жизни в иных человеческих ценностях».
Шамиль окинул взором девушку, и сердце быстро забилось: «Интересно, она — прекрасная или трагичная для меня загадка?»
Девушка привела его в большую светлую горницу, сплошь увешанную яркими персидскими коврами. Шамиль в нерешительности остановился у порога, гадая, надо снимать обувь или нет. Богатая обстановка прибавила ему робости.
— Проходите, проходите, — равнодушным тоном произнесла молодая хозяйка.
Юноша присел на краешек венского стула. И тут только он почувствовал, как саднит правый глаз. Шамиль вспомнил: один из ударов чокнутого Хатыпа пришелся по лицу.
Когда на столе появились чашки с горячим чаем и девушка присела напротив его, Шамиль спросил:
— Этот Хатып, он что, вам родственник?..
— А что?
Юноше показалось, что она произнесла это слово не то с вызовом, не то с недовольством.
— Да нет… просто…
— Он друг нашей семьи. Наши родители дружат. Мы же с Хатыпом вместе росли. Мой друг детства.
— Любит вас?.. — неожиданно вырвалось у него. И он испугался: этот вопрос показался ему некорректным, даже несколько дерзким.
— Почему ты так решил? — непринужденно, без тени обиды на вопрос ответила вопросом.
Обращение к нему на «ты», пожалуй, больше его обрадовало, чем ее спокойный тон без тени раздражения. Но вместе с тем и озадачило: что это — приглашение быть попроще в разговоре, без полуофициального «вы». Или это ее внутреннее восприятие его, продиктованное полным равнодушием. Или это проявление снисхождения? «А почему, собственно, она должна меня воспринимать как-то иначе? Кто я такой? Жалкий человек, которому вдобавок надавали тумаков. Наверно, я просто вызвал у ней больше жалости, чем чувства благодарности за доставленную лошадь, не говоря уже о чем-то другом».
— Ты не ответил на мой вопрос, — сказала девушка, подливая ему с горячего чая. — Так почему ты, Шамиль, так подумал?
— …Я так подумал… ну… из-за того… — замялся он и покраснел. И, глядя невидящими глазами в окно, выпалил: — Вы красивая. Вас нетрудно полюбить. Таких все любят. Вот…
Девушка заулыбалась и заметила:
— Насчет всех не знаю. Но Хатып действительно меня любит. Пожалуй, из-за меня и делает много глупостей. И с тобой он поступил нехорошо из-за меня. Он изо всех сил старается, чтоб чем-то мне нравиться. Но у него это не очень получается. А иногда и глупо, как сегодня.
— А вы как к нему относитесь? — тихо спросил Шамиль, глядя куда-то под стол.
— А ты, я смотрю, очень любопытный, как девчонка. Зачем это тебе?..
Юноша не успел ответить, в комнату вошел хозяин. И уже с порога:
— Как тут наш гость? Не скучает? Или я прервал приятную беседу?
— Мы не скучаем, — ответила девушка, лукаво улыбаясь. — Вот, беседуем о жизни. Вернее, о любви.
— Вот как?! — удивленно вскинул брови хозяин. — Уже?..
Хозяин сел за стол и, подождав, когда его дочь нальет чаю, спросил:
— Что же вас, молодые люди, интересует в вопросах любви?
Девушка лукаво взглянула на Шамиля и ответила:
— Нашего гостя, папа, интересует один вопрос, — она нарочно сделала паузу, — любят ли меня или нет.
— Это интересно, — оторвался от чая Нагим-бай, — и что же, доченька, любят тебя?
Она притворно надула пухлые, красные, как спелая вишня, губы и, потупив взор, жалостливо промолвила:
— Не знаю, папа. Наверно, нет.
Купец Нагим покачал головой и ласково сказал:
— Ох и лукавая притворщица же ты у меня, доченька. Ну, прямо артистка. Тебе б на сцене в театре…
Девушка игриво повела головой и усмехнулась:
— Ну, папа, правда, меня не любят…
Хозяин, заметив восхищенный взгляд юноши, устремленный на его дочь, погрозил ей пальцем:
— Не кружи парням головы. Смотри у меня. — И, взяв со стола чашку, тяжело вздохнул и пустился в рассуждения: — Женская красота, как шедевр произведения искусства (говоря языком финансиста), — это огромный капитал, которым природа одаривает свою избранницу, давая ей тем самым большое преимущество перед всеми другими женщинами. Но этим капиталом, как, впрочем, и финансовым капиталом, который случайно кому-то достается, редко кто умеет правильно, удачно распорядиться, так как эти ценности жизни достигаются не закономерно и без какого-либо труда.
Хозяин дома поставил чашку на стол и взглянул на дочь.
— Ты поняла намек. А? — И, не дожидаясь ее ответа, прибавил: — Надеюсь, ты, доченька, составишь исключение и правильно распорядишься своими главными достоинствами, которые подарила тебе природа и судьба.
Нагим-бай не спеша снял с головы тюбетейку и спросил гостя:
— Как же ты, Шамиль, узнал, что лошадь принадлежит мне?
Юноша с трудом оторвал взгляд от девушки и растерянно спросил:
— Что вы, Нагим-абый, сказали?
Хозяин повторил свой вопрос.
— А, да это мне у мечети сказали.
— Ты, однако, Шамиль, видимо, смышленый. В своем благородном порыве смекнул, где можно узнать о хозяине лошади. Конечно же в такое позднее время только у мечети. Молодец. Я уж не говорю о честности. Это немалый капитал. Но честность без ума почти ничего не стоит. Недалекий, но честный человек в отличие от честного человека, обладающего умом, не прочь, чтобы его честность поставили на пьедестал как диковинную вещь на всеобщее обозрение. Поэтому честность глупца при ее обозрении создает не только причудливые видения и странности в восприятии, но и приносит немало хлопот для окружающих, особенно для близких.
Купец взял со спинки стула полотенце, красочно расшитое национальными узорами, сложил его вчетверо, и аккуратно вытер пот со лба, и снова водрузил на наголо стриженую голову черную тюбетейку.
— Если продолжить эту тему, а вам, молодым, полезно это знать, то хочется сказать еще вот о чем. Умный негодяй, в отличие от честного дурака, обычно быстрее воспринимает разумные вещи. При этом первый из них будет сразу же стремиться получить выгоду прежде всего лично для себя. А честный глупец будет стремиться вернуть выгоду для тех, кому она предназначена, но, к сожалению, так и не найдет адресатов. И в этом смысле умный негодяй и честный дурак стоят друг друга, то есть ничем не отличаются.
Хозяин дома хотел было встать, но передумал.
— Я говорю все это, дорогой Шамиль, к тому, чтобы как следует уразумел ты, что честность и сообразительность — немалый капитал в нашей жизни. Правда, если говорить откровенно, честность в нашем купеческом деле иногда бывает роковой. Но это, как говорится, тебя уже не касается.
Измайлов слегка покраснел, как ему показалось, его хвалили. Он хотел было рассказать, как было, но лишь невнятно буркнул, что никакими такими достоинствами не обладает. Но хозяин почему-то чуть ли не раздраженно заявил:
— Вот что, мой юный друг, скромность хорошая штука. Но излишняя вредна, как и излишняя напористость, которая вплотную подходит к границам, где правит наглость. И не случайно, что их часто смешивают.
«На словах он вроде даже моралист, — мелькнула мысль у юноши, — а как, интересно, на деле».
Потом купец расспрашивал Измайлова, откуда он родом да чем занимается. Было заметно, как его интерес к юноше упал, когда узнал, что тот из крестьян. И никакого капитала не имеет, кроме того, что имеет среднее образование да хочет поступить в Казанский университет.
Купец Галятдинов не спеша отодвинул чашку с золочено-красными рисунками, изображающими мифических трубачей, и с достоинством большого ученого изрек:
— Древние мудрецы говорили, что в человеке наиболее ценна та часть его ума, которую он может претворить в жизнь. А другая часть ума — ничего не стоит. Видишь, даже за умных людей, которые бессильны в жизни, что пустоцветы под солнцем, и полкопейки не дадут в базарный день…
«Надо же, вот, оказывается, что за люди эти купцы, — подумал Шамиль, — все переводят на деньги, даже человеческий ум».
— …И тебе, юноша, я желаю, чтоб твои желания сбылись. Чтоб умел ты своей головой пробивать стены людского равнодушия и зависти, разрывать гибельные сети, которые будут плести вокруг тебя твои враги и лихие люди; умел, как искусный строитель, возводить лестницы, которые привели бы тебя к желаемой цели, в том числе и в храм науки. Ведь все стоящие цели — они наверху, на скалистых вершинах жизни находятся. И, чтобы добраться до них, — мало одного ума, даже большого, нужно еще терпение, железная воля и бычье здоровье. Вот так-то, мой дорогой гость.