Последнюю фразу он произнес так, что Шамилю показалось: ему, как гостю, намекают, что разговор окончен. Но домой ему не хотелось. Шамиль взглянул на девушку, и сердце захолонуло: на него смотрели красивые холодные глаза с явным высокомерием. Да-да. С высокомерием. И он вполне реально услышал свой внутренний издевательский голос, словно это говорил кто-то другой, вселившийся в его сознание: «Ты забылся, жалкий нищий человечишко, что сидишь в купеческих хоромах. И как ты смеешь ставить себя рядом, на один уровень с известным богачом во всей округе и засматриваться с замиранием сердца на его любимую дочь. Совсем из ума вышел или обнаглел. Опомнись!»
Шамиль усилием воли заставил себя встать из-за стола, чтобы побыстрее покинуть этот дом. Но Нагим-бай повелительным жестом указал ему на стул: «Дескать, не спеши, не все еще я сказал».
— Эх-хэ-хэ. Молодежь всегда нас, пожилых людей, понимает с трудом. Я вот говорю, а чувствую, что мои разумные слова, как осенние листья, летят без всякой пользы. — Хозяин вытащил из кармана большой синий платок, вытер рот и продолжил: — Что касается будущего, коим некоторые люди живут, то это еще не счастливое сегодня. Будущее, как известно, кормит людей только надеждой. Ну, сама по себе надежда ничего не стоит. От нее сыт не будешь. Надежда очень часто напоминает красивую утреннюю зарю, которая сулит хороший день, озаряя вас всеми цветами радуги. Но проходит время и все оказывается иллюзией: вместо этого приходит день — холодный, ветреный, дождливый, с рваными черными тучами, которые носятся по непроницаемому небу, как вороньи стаи. Так и прекрасные надежды оборачиваются черными событиями.
Измайлов внимательно слушал хозяина, и его слова, казалось запоминались. В другое время его монолог показался бы, пожалуй скучным и назидательным. Но сейчас Шамиль мысленно молил оратора, чтоб тот подольше говорил: ведь тем самым предоставлялась, пожалуй, единственная возможность быть рядом с понравившейся девушкой. От одного ее взгляда у него нежно щемило и замирало сердце. Но чтобы подчеркнуть свое внимание к речам хозяина юноша механически кивал. Позже он не мог вспомнить, о чем тот говорил.
Тем временем хозяин степенно откинулся на полукруглую спинку стула так, что она жалобно скрипнула, вытащил из жилетки большие, с гусиное яйцо, серебряные часы старинной работы и произнес:
— Н-да. Вот и вечер канул. — И, медленно повернувшись к Измайлову, скучным голосом уточнил: — Так, говоришь, сразу же тебе сказали, чья эта лошадь?
— Да. Сразу. Да еще не один, а двое…
Тут купец Галятдинов совсем помрачнел:
— Вот ведь, голытьба чужое имущество лучше знает, чем свое собственное. А это в нынешнее смутное время совсем ни к чему. Это опасно.
— Это потому, папа, — усмехнулась Дильбара, — что им у себя-то нечего учитывать.
«Неужели и она такая же сребролюбивая, как и ее отец?» — огорченно подумал Шамиль. Ведь он раньше слышал о нем как о крупном дельце и хищнике, как о хитрющем человеке.
— Так-то оно так, — согласился Нагим-бай, — но не вся голытьба одинакова. Вот в чем суть-то. Не столько опасны те из них, которые никогда ничего не имели и сейчас, кроме дыр в карманах, ничего не имеют, а те, которые раньше имели, да растеряли все. Вот в них-то в каждом сидит трехглавый дракон обогащения любым путем: одна его голова — воровство, вторая — мошенничество, третья — разбой.
Шамилю было странно это слышать, хозяин уже не радовался тому, что лошадь нашлась, а, наоборот, — горевал.
Хозяин смачно зевнул, и глаза его повлажнели. Он тяжело поднялся со стула, словно разорвал невидимые путы, связывающие его со стулом, и тут же оперся руками о стол.
— Вот что, дорогой гостюшко, — он устремил свой тяжелый взгляд через оплывшие веки на Шамиля, — прежде чем окончить вечернюю трапезу и расстаться, по-видимому, надолго, если не навсегда, хочу предложить тебе одну работенку. — Он выпрямился, хрустнул пальцами сцепленных рук. — Через пару месяцев, в ноябре, у меня вступит в строй паровая мельница. Туда понадобятся люди. Нужен будет и учетчик. Честный и грамотный. Понял, да?
Измайлов встал со стула и поблагодарил хозяина за угощение.
— Так ты понял? Или ты не хочешь быть учетчиком? Это ж мечта я человека твоих лет. На такую должность всех охочих ногами вверх до самого Владикавказа не переставишь.
— Спасибо вам, Нагим-абый, за предложение. Я, видимо, воспользуюсь им. — Он взглянул на девушку. Та, погрузившись в мысли, словно находилась в комнате одна, неподвижно сидела, глядя в темное окно. Шамиль понял: их разговор ее ничуть не интересует, как не интересует и судьба его, Шамиля. Еще несколько секунд тому назад предложение купца показалось ему невероятно счастливым случаем, и он даже растерялся. Ведь здесь он мог видеть эту девушку, ошеломившую его. Теперь же он видит: Дильбара никак не воспринимает его. Равнодушна. «А может, она задумалась о моей судьбе?» И как ответ на его слабую надежду-вопрос девушка встала и, даже не взглянув на юношу, направилась в свою спальню. Лишь с порога пробормотала: «Пап, я пошла спать». Теперь ему все было ясно. Шамилю вдруг показалось, что в комнате потемнело. В душе повеяло холодной пустотой. Хозяин что-то еще ему говорил, кажется — о будущем жаловании. Но все это почти не доходило до сознания. Для него вдруг все потеряло смысл.
Уже на улице, когда слабый, но прохладный поток воздуха обдал его с ног до головы, он остановился и прислонился к изгороди. Если бы спросили его в эту минуту: предлагали ли ему, гостю, остаться переночевать, юноша не смог бы вспомнить. Лицо его было неестественно запрокинуто вверх, как будто он старался остановить кровотечение из носа, а широко раскрытых глазах поселилась доселе незнакомая ему тоска, непроницаемой пеленой заслонявшая от взора фиолетовое небо с белесыми облаками, которые высвечивались лунным светом.
«Неужели это любовь с первого взгляда? — искрой мелькнула мысль где-то в глубине сознания. — Разве так бывает? А может, это чувственная блажь, нагнетаемая неистовым нетерпением. А нетерпение — вечный недуг молодости, всегда накаляет и без того бурные страсти, подталкивая молодого человека на неверные шаги. Похоже что она, проклятущая, вселилась и замутила сознание. Да еще такая красавица! От одного взгляда которой его повергало в трепет. Вот бы на ней жениться! Это было б сказкой». И мечты, словно на крыльях райских птиц, унесли его тотчас в солнечную голубую даль, в цветущие сады, полностью отрешив его от серой суровой реальности. А реальность была такова: в этом году он уже в университет не попадет; дома в деревне, некуда приткнуться: нет работы по душе. Придется впрягаться в тяжелую лямку крестьянского труда. Здесь, в Чистополе, устроиться на работу не смог. Никому не нужен. Не помогло и образование.
Сладостные грезы вместе с цветущими садами, облитыми солнцем, неожиданно исчезли, и юноша почувствовал, что он стоит в неудобной позе на влажной неприветливой земле с ее густой теменью. Луна нырнула в темный океан облаков, и ничто не предвещало, что она скоро появится вновь.
Шамиль сел на скамейку, что стояла у купеческих ворот, и обхватил голову руками, как будто зажимал уши, чтоб никого не слышать. «Пойти в кабак да напиться? Кто-то мне говорил, что хмельному вроде как легче переносить беды, неудачи». Он поднялся, посмотрел на потухшие окна ее дома, который неожиданно стал для него таким близким, и пошел как во сне, не разбирая дороги. В центре города на широкой улице, которая начиналась чуть ли не от самой реки Камы, Измайлов увидел освещенный фонарями двухэтажный дом с большими светящимися окнами. Около обитых железом дверей толпилась разношерстная публика. Женщины громко смеялись, величественно усаживаясь в тарантасы и коляски.
Вот и кабак. А стоит ли туда идти? Ужинать? Не хочется. Пить? Что проку в том. А может, разок попробовать? И Измайлов зашагал к кабаку. «Пьют от беды и горя только слабые люди, неспособные справиться с собой, — вспомнил он слова своего отца. — Этим только двоишь беду». Тут же всплыл и образ любимого учителя, который неустанно повторял: «Пьянство — это добровольное безумство, при котором человек втаптывает свое имя в грязь, погружает и свою семью бездонную пучину нищеты, сжигает дотла в алкогольном пламени мощь своего таланта и волю и постоянно стремится отдать свое здоровье в обмен на катафалк, который благополучно доставил бы о на кладбище».
От этих промелькнувших в сознании слов учителя юноша остановился. Теперь он увидел, что над самыми окнами здания висело грязно-белая вывеска с аршинными буквами на темном фоне стены: «Ресторан-чайхана Галятдинова».
«Неужели это их чайхана? — удивился Шамиль. — Ну и ну! Широко же растопырил свои карманы Нагим-бай. Выколачивает деньги и из пьяной толпы». Он еще раз взглянул на входную дверь и заколебался: идти или нет.
«Интересно, что подумала бы Дильбара, если бы узнала, что я по ночам околачиваюсь по ресторанам? — Он вздохнул. — Ничего хорошего б не подумала. Да и денег только-только. И матери нечего будет дать». Шамиль поймал себя на том, что свои поступки и мысли он стал сверять не только с родителями и учителем Абдуллой, но с Дильбарой. «Вот так новость!» — снова удивился юноша. Она становится вроде как совестью.
Измайлов хотел было уйти, но юношеское любопытство влекло его посмотреть, что там да как. Ведь в ресторанах он никогда не был. А музыка, доносившаяся оттуда, поддразнивала и тянула к себе. Из открытого окна вместе с духотой лилась песенка:
Хороших жен ищите в ресторанах,
Они, голубки, там
Воркуют по субботам, четвергам…
— Шлюха!!! Опять ты, тварь, здесь! — неожиданно донеслось из распахнувшейся двери. Длинный, как верстовой столб, мужчина вытягивал из ресторана упирающуюся девицу с растрепанными волосами. — Опять ты с новым обнимальщиком… А дома мать убивается…
Мужчина рванул ее за руку так, что девица, пролетев несколько ступенек лестницы, растянулась на земле неподалеку от юноши.