Страшен мир твой, не понятен разуму моему. Ни Сварог[11], ни Макошь[12] не могли сотворить такого. Сердце твоё – сердце воина, но умерло оно по неведомой мне причине, хотя и продолжает биться.
Что могло случиться с воином, так постыдно уходящим в мир предков? Тайна эта неразгаданной для меня осталась, но болезнь твою излечил я силой Огня-Сварожича[13] омыл водой сына Живы[14], брата Перуна[15] – Пекленцом[16].
«Что за муть?» – вопросил самого себя Бес, нахмурившись.
И в то же время пришло понимание, что это не розыгрыш, не ряженые. Слишком уж всё по-простому и обыденно, несмотря на некую атмосферу колдовства какого, что ли. И ещё капитан почувствовал, как ослабли тиски, сжимавшие душу, отчего появилось желание жить, а всё содеянное как бы зарубцевалось глубокой душевной раной. Если не бередить, она будет лишь болеть поверхностно, не разрывая сердце тяжёлыми воспоминаниями. Так бывает, когда после трагического события проходит много лет. Недаром говорят – время лечит.
– Развяжите его, – сказал старик.
Молодцы послушно исполнили распоряжение.
Иван поднялся, чувствуя, что тело совсем деревянное.
– Как имя твоё, воин? – спросил старик.
В голове Матешина вихрем пронеслись мысли о том, что имя его, хоть и считается исконно русским, вовсе таковым не является. И вообще, язычники не очень-то жаловали русов. Он запомнил это, когда читал тексты из предложенного Наассом персоника. Попалось мельком на глаза славянское имя Бранибор – борющийся на брани. Запомнилось, вероятно, из-за его образа жизни.
– Бранибор имя моё, – ответил он.
Собеседник указал рукой наверх и сказал:
– Идём.
Забравшись на вершину холма к кострам и идолам, старик указал капитану на лежащее бревно, предлагая сесть. Сам устроился напротив, два молодца остались стоять за спиной деда.
– Поведай о себе, чужеземец. Дивен наряд твой, непривычны короткие волосы, лицо голое. Из каких земель прибыл ты, для чего здесь?
Бес потёр подбородок с двухсуточной щетиной.
«Вообще-то не совсем голое, не по уставу, но для тебя, бородатого, понятно, голое. Как же ему объяснить-то? – думал Иван. – Ладно, попробую».
– Не по своей воле оказался я здесь и не знаю этих мест, устал я очень, умереть захотел.
Собеседник осуждающе закачал головой.
– Но вы спасли меня, – продолжил Иван, – и сейчас мне легче.
Старик удовлетворённо кивнул и сказал:
– Необычно ты обращаешься ко мне, чужестранец. В твоих землях так принято?
– Говорить старшим «вы»? Да, пожалуй, принято.
– Где земли твои находятся?
– Далеко очень.
– Страшен мир твой. Заглянул я в сердце твоё и разум твой и не нашёл в них мира.
– Вы правы, мира в них нет давно, – согласился Иван.
– С кем сражаешься ты, воин?
Иван решил ответить в соответствующем стиле, всё равно не поймёт он ничего, если ему начать объяснять всё, да и ни к чему это. Странный дед, какой-то. Куда же его на этот раз занесло? Похоже, что в прошлое, и далёкое причём.
– Со злом сражаюсь, чтобы на свете добро было, чтобы мог я в своего бога верить.
Собеседник внимательно посмотрел, и капитана почувствовал, как напряглись молодцы за его спиной.
«Так, что-то здесь нечисто», – успел подумать Бес.
– Как зовут бога твоего?
Старик внимательно смотрел и в глазах его отражались блики костров, придавая им некую таинственную силу.
Иван из тех же текстов помнил, что с верой в бога между руссами и славянами довольно сложные отношения и часто они переходили в кровавую бойню.
Бес особо никогда не заморачивался на тему бога, считая, что он, безусловно, есть, но только до людей ему мало дела. Видать, занят чем-то поважнее, оттого и горя столько кругом.
Он уже пожалел, что заикнулся о боге, размышляя, что сказать и не осложнить себе существование. Неизвестно, сколько придётся пробыть здесь. Возможно, до конца жизни, которая, кстати, может оборваться в любую минуту. Неспроста притихли лбы, стоящие за дедом. Ну, да не привыкать, что его постоянно кто-то хочет прикончить. И всё же портить отношения незачем.
Из персоника Наасса он вычитал немного о пантеоне славянских языческих богов, но мало что запомнил, а вот дед освежил память. И потом, глядя на этих идолов, которым старик и молодцы, похоже, поклоняются, можно с полной уверенностью предположить, что они не христиане. У язычников не было ни храмов, ни особого сословия жрецов, хотя были волхвы, кудесники, они почитались служителями богов и толкователями их воли.
Святилища представляли собой округлые или сложные по очертаниям, земляные и деревянные сооружения на возвышенных местах или насыпях, окруженные валами или рвами. В центре капища находились каменные или деревянные славянские идолы, вокруг них жгли жертвенные костры.
Всё это Матешин сейчас и видел перед собой.
– Сварог, – ответил он, приготовившись к возможному нападению.
Но старик остался на месте, и Бесу даже показалось, что блики костров в его зрачках потеплели.
– А кто вы?
– Я Переяр, – сказал старик, а это Ратмир и Яробор, сыны сына моего, убитого христианами.
«Ого! – подумал Бес. – Да тут дела-то серьёзные! Правду я, значит, вычитал. Сколько народу за веру полегло, страшно подумать. И во всех этих религиозных спорах и войнах каждый считает, что прав только он, а все остальные ошибаются и за это их нужно непременно убить».
– А какой сейчас год? – спросил он.
Старик непонимающе посмотрел.
Иван чуть не ляпнул, от Рождества Христова, но вовремя сдержался.
Переяр дал не вполне понятный ответ:
– Лето сменилось на лето после того, как новгородцы сожгли церковь[17]. Перед этим ходил Владимир с войском на Корсунь, град греческий и послал к царям Василию и Константину, и так им передал: вот взял ваш город славный, слышал же то, что имеете сестру девою. Опечалились Василий и Константин и послали ему весть и так ответили: не пристало христианам выдавать жён за неверных, если крестишься, то и её получишь.
Услышал Владимир и повелел крестить себя, взял царицу и попов Корсунских. Корсунь же отдал грекам за царицу, а сам пришёл в Киев. Так и крестился он ради греческой девки. Низвергают теперь святилища наши и богов наших. Перуна в граде Киеве привязали к хвосту коня, двенадцать мужей били его жезлами, сбросили в Днепр, а мы бежали следом и провожали его до порогов – за пределы земли[18].
Тогда и убили сына моего Белиана. С тех пор мы здесь укрываем наших богов и молимся им, как молились все наши предки, и не примем чужой нам христианской веры.
Донёсся слух до меня, что в Новгороде срубили Перуна и сбросили в Волхов. А на Световита[19] по приказу датского короля набросили верёвку на шею и протащили посреди войска на глазах славян и, разломав на куски, бросили в огонь.
«Ага, понятно, только-только прошло крещение Руси, – подумал Бес. – Но многие славяне не захотели креститься, о чём в православной церкви не принято говорить, подавая историю крещения так, будто бы весь народ с радостью принял новую веру, с облегчением избавившись от непотребного язычества. На самом же деле, выходит, что христианство на Руси насаждалось. Дела-а!»
Переяр, погружённый в тягостные воспоминания, остановившимся взором смотрел на ближайший к нему костёр. Молодцы, не тревожа деда, тихо и чинно присели на соседнее бревно у другого костра. В почти ничем не нарушаемой тишине лишь потрескивали догорающие угли, выстреливая вверх искорками, быстро затухающими в темноте. На востоке небосвод начал заметно светлеть, свет звёзд поблек и стал постепенно исчезать.
Иван тоже задумался о своём житье-бытье и к большому для себя удивлению впервые за долгое время почувствовал, что мысли его не тяжелы, не исполнены фатальности, и не о войне они вовсе а, напротив, о чём-то мирном, отстранённом, успокаивающем. Постоянно страдающая душа не болит и не требует по привычке, как какого-то допинга, новых и новых импульсов гнева, исторгаемых из глубины сознания.
Когда звёзды почти потухли, старик пошевелился, будто стряхивая с себя невидимые путы, но остался молчалив и продолжал сидеть, пока первые лучи солнца не брызнули из-за верхушек деревьев.
Разноголосый птичий щебет усилился, суровый и тёмный лес, освежённый ночной росой, начал просыпаться и уже не казался таким тревожным и мрачным. Костры догорели, подёрнувшись серым пеплом. Страшные идолы с играющими на них в ночи отсветами пламени и тенями теперь не выглядели таковыми.
Переяр снял длинную рубаху, и Бес увидел испещрённый шрамами крепкий торс и сильные мускулистые руки старика.
«А дед-то непрост, – подумал Иван. – Здоровый, как бык и живого места на нём нет, видать, всю жизнь воевал. Сколько же ему лет? С виду – не больше шестидесяти а, глядя на лицо, все девяносто или сто можно дать. Интересно, как долго раньше жили люди? В моё-то время – лет шестьдесят и всё. Все больные, еле ходят. Редко кто дольше живёт и при этом относительно здоров».
Иван снова поймал себя на мысли, что думает о своём времени, как о довоенном, когда человеческая жизнь ещё не обрывалась неожиданно и страшно.
Один из молодцев куда-то отошёл и принёс деду другую рубаху, которую тот надел. Она оказалась чуть выше колен. Переяр подпоясался нешироким кожаным ремнём, а длинную рубаху сложил и засунул в перемётную суму, затем взял посох.
Палка, как отметил Бес, при его здоровье ему вовсе не нужна. Наверное, посох обозначал некий статус Переяра. Может быть, он был волхвом.