Валентина Журавлева. Сквозь время
В.ЖУРАВЛЕВА
Сдавайтесь, пространство и время!
Куда вам тягаться
С надеждой, зажженной в умах!
Еще ни в одной теореме
Не вычислен был
Человеческих крыльев размах.
П.Антокольский
НЕБЕСНЫЙ КАМЕНЬ
Пять веков назад около города Энзисгейм на Верхнем Рейне упал метеорит. Его приковали цепями к стене церкви, чтобы дар небес не был взят обратно. Искусный гравер выбил на нем надпись: “Об этом камне многие знают многое, каждый что-нибудь, но никто не знает достаточно”.
Думая об истории Памирского метеорита, я невольно вспоминаю эти слова. Да, мне многое известно о нем, пожалуй, больше чем кому бы то ни было. Многое — но не достаточно!
Сейчас, когда все осталось позади, я могу спокойно взглянуть на происшедшее. Правда, некоторые подробности стерлись в памяти, некоторые припоминаются смутно, словно давнее, хотя и очень реальное сновидение. Но главное, основное, я помню отчетливо. Так отчетливо, будто это случилось только сейчас.
Я помню, как полгода назад в газетах впервые промелькнуло сообщение о падении в районе Памира крупного метеорита. Сообщение было коротким — всего несколько строчек, но оно сразу же заинтересовало меня.
Казалось бы, что интересного для биохимика в падении метеорита? Однако мы, биохимики, с волнением следим за каждым сообщением о метеоритах. В осколках “небесных камней” мы ищем разгадку возникновения жизни на Земле. Говоря менее романтично, но более точно — изучаем углеводороды, содержащиеся в метеоритах.
В тот день, когда появилось сообщение о Памирском метеорите, я обдумывал серию опытов по синтезу аминокислот. Эти опыты должны были завершить давнюю полемику с моим японским коллегой, профессором Акабори. Анализ углеводородов в метеорите мог сыграть не последнюю роль в полемике, и я решил позвонить Евгению Федоровичу Никонову, директору Института астрофизики и моему старому другу.
Очень хорошо помню, с каким — непонятным мне самому — волнением я снял трубку. Никонова в институте не было. Заместитель Евгения Федоровича сказал, что метеорит упал в труднодоступном районе, экспедиция только накануне вылетела из Москвы и, по-видимому, поиски продлятся несколько месяцев.
Весь этот день меня не покидало чувство смутной досады. Обсуждая с ассистентами план опытов, я невольно думал о метеорите и, кажется, несколько раз ответил невпопад.
Потом, когда эксперименты начались, работа с ее неудачами и успехами, горестями и радостями оттеснила все посторонние мысли. Должен признаться, результаты экспериментов оказались несколько неожиданными. Получалось так, что обоим нам — Акабори и мне — следовало уточнить свои гипотезы. Я до глубокой ночи засиживался в лаборатории, пытаясь осмыслить новые факты.
Затем в газетах появилось второе сообщение о Памирском метеорите. Экспедиции удалось разыскать его и на вертолете спустить с высоты четырех тысяч метров. Метеорит, указывалось в сообщении, представлял собой каменную глыбу длиной около трех метров и весом свыше четырех тонн.
Об этом я прочитал поздно ночью и подумал, что утром надо снова позвонить Никонову. Но — случаются же такие совпадения! — именно в этот момент раздался телефонный звонок. Я снял трубку — это был Никонов.
Следует сказать, что Евгений Федорович со школьных времен отличался хладнокровием и выдержкой. Никогда еще (а мы знали друг друга почти полвека) я не видел его взволнованным или потерявшим самообладание. Но на этот раз уже по первым фразам — отрывистым, путанным, по голосу — сдавленному и прерывающемуся, я понял: произошло нечто совершенно необыкновенное.
Нужно срочно, немедленно, как можно скорее приехать в Институт астрофизики — таков был смысл слов Никонова.
Я вызвал машину. Часы у подъезда показывали пять минут первого. Мне почему-то очень ясно запомнился освещенный циферблат часов. Потом я уже не следил за временем — слишком быстро развивались события. Но тогда, у подъезда, открывая дверцу машины, я взглянул на часы и надолго запомнил две стрелки, почти слившиеся у цифры 1.
Машина неслась по опустевшим улицам. Моросил дождь. Цветные огни реклам и вывесок отражались в мокром зеркале асфальта. Я думал о тех, кто не спит в этот поздний час. О тех, кто под окуляром микроскопа, за хрупким стеклом колб, на бумаге, исписанной длинными рядами формул, ищет Новое. Я думал об удивительной судьбе открытий: сегодня еще никому не известные, они завтра властно врываются в жизнь, меняя и перекраивая ее…
Шелест шин, тихий рокот мотора убаюкивали. Огни, мелькавшие за ветровым стеклом, стали расплывчатыми, потом слились, потускнели… и я задремал.
Проснулся я от холода. Дверца машины была открыта. Шофер тряс меня за плечо.
В окнах многоэтажного здания Института астрофизики горел свет. Еще не зная в чем дело, я подумал, что это связано с Памирским метеоритом. Впрочем, что же могло быть особенно необычного в метеорите?
Была ночь, но в институте жизнь не затихла. По коридорам сновали сотрудники, взволнованные, сосредоточенные; из приоткрытых дверей доносились оживленные голоса.
Я прошел к Никонову. Евгений Федорович встретил меня на пороге своего кабинета. Должен признаться, что до этого момента я не придавал особого значения случившемуся. В конце концов, мы, ученые, склонны иногда преувеличивать свои удачи и неудачи. Когда после долгих попыток удавалось осуществить какую-нибудь реакцию, у меня тоже появлялось желание поднять на ноги всю Москву…
Но Никонов… Нет, мне очень трудно это передать. Только тот, кто знал выдержку и невозмутимость Евгения Федоровича, мог понять, насколько он — всегда такой уравновешенный! — взволнован. Расстегнутый воротник, сбившийся галстук, бледное лицо, сжатые губы, прядь волос, упавшая на лоб… Все это я заметил в какую-то долю секунды.
Евгений Федорович не ответил на мое приветствие, только крепко пожал руку. И от этого пожатия, быстрого, нервного, его волнение передалось мне.
— Памирский метеорит? — спросил я, уже догадываясь, какой будет ответ.
— Да, — ответил Никонов.
Мы уселись в кресла. Евгений Федорович достал пачку фотографий и веером разложил их передо мной. Это были снимки метеорита. Я принялся их рассматривать, ожидая увидеть… Нет, нет, разумеется, я не знал, что именно увижу. Но был уверен — нечто исключительное.
К моему удивлению, метеорит выглядел точно так, как десятки других метеоритов, виденных мною в натуре и на снимках. Веретенообразная каменная глыба, ноздреватая, пористая, с оплавленными краями…
Я молча протянул снимки Никонову: “Ну и что же?..” Он странно посмотрел на меня и сказал глухим, каким-то чужим голосом:
— Это не метеорит. Под каменной оболочкой — металлический цилиндр. В нем — живое существо.
Сейчас, когда я вспоминаю события той ночи, мне кажется странным, что я долго не мог понять Никонова. А между тем все было достаточно просто. Впрочем, именно эта простота и создавала ощущение нереальности, неправдоподобия, мешавшее мне сразу понять Евгения Федоровича.
Метеорит оказался космическим кораблем. Каменная оболочка толщиной что-то около семи сантиметров скрывала цилиндр, сделанный из темного металла. Евгений Федорович предполагал (в дальнейшем это подтвердилось), что каменная оболочка предназначалась для защиты от метеоритов и теплового перегрева. То, что я принял за ноздреватость и пористость камня, на самом деле было следами от столкновений с метеоритами. Судя по обилию этих следов, космический корабль много лет находился в полете.
— Если бы цилиндр был сплошным, — говорил Никонов, машинально перебирая фотоснимки, — он весил бы не меньше двадцати тонн. А его вес немногим больше двух тонн. От цилиндра в трех местах отходят тонкие провода. Они оборваны. По-видимому, при падении сломались какие-то приборы, расположенные вне цилиндра, на каменной оболочке. Гальванометр, подсоединенный к обрывкам проводов, показал слабые токовые импульсы…
— Но почему обязательно живое существо? — возразил я. — В цилиндре могут быть автоматически действующие приборы.
— Нет, это исключено, — быстро ответил Никонов. — При таком объеме приборы весили бы никак не меньше трех–четырех тонн. А внутри цилиндр почти пустой. Во всяком случае, там нечто очень легкое.
— Но…
Никонов жестом прервал меня.
— И самое главное…
Голос его дрогнул.
— И самое главное — он стучит.
Я не понял.
— Кто стучит?
— Тот, кто внутри цилиндра. Понимаешь, когда подходят люди, он начинает стучать. Каким-то образом он видит…
Зазвонил телефон. Никонов схватил трубку. Я видел, как тень пробежала по его лицу.
— Цилиндр исследовали ультразвуком, — сказал он, медленно опуская трубку на рычаг телефона. — Толщина стенок меньше двадцати миллиметров. Внутри цилиндра — пустота, металла нет…
Только теперь мне пришло в голову самое естественное возражение. Цилиндр совсем невелик — как в нем могут поместиться живые существа? Ведь им нужно не только пространство, но и продукты, вода, какие-то приборы для поддержания постоянной температуры, для регенерации воздуха. Разве можно все это разместить в цилиндре длиной менее трех метров и диаметром около шестидесяти сантиметров?
Выслушав меня, Никонов сказал:
— Минут через пятнадцать мы пройдем и посмотрим сами. Я жду еще кое-кого. Цилиндр сейчас устанавливают в герметизированной камере.
— Ну, а как с живыми существами? — настаивал я. — Согласись, что версия эта нереальна. Людей там быть не может.
— Люди — это как понимать? — спросил Никонов.
— Ну, разумные существа…
— С руками и ногами?
Евгений Федорович впервые улыбнулся.