Сквозное действие, или Как стать драматургом
Книга посвящается памяти
Игнатия Моисеевича Дворецкого
ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ…
И в заглавии, и в подзаголовке этой книги — как, впрочем, во всех обобщающих названиях — есть некоторые неточности: пьесы, здесь собранные, не образуют единого сквозного действия, художественно и сюжетно не связаны между собою, написаны в разной стилистической манере, относятся к разным жанрам драматургии и принадлежат людям, чьи творческие установки во многом диаметрально противоположны; точно так же читатель, интересующийся театром, не найдет здесь советов, которые помогли бы ему написать пьесу. И все-таки название сборника оправдано. Почему?
В теперь уже далеком 1975 году при Ленинградском отделении Всероссийского театрального общества (ныне такого нет, на всем известном в Ленинграде здании Дома искусств, где оно помещалось, висит доска «Союз театральных деятелей») возникла не совсем обычная мастерская, ставившая перед собою не совсем обычную задачу: учить писать пьесы. Слово «мастерская» появилось, вероятно, потому, что другие наименования — семинар, литературное объединение — слишком уж примелькались, надоели, хотелось отделаться от привычного штампа; но была и более существенная причина: при мастерской был создан театр, а это уже дело конкретно практическое, вполне оправдывающее слово «мастерская». (Возможно, некоторые ленинградские театралы еще помнят спектакли, которые показывал «Театр драматурга» в конце семидесятых годов, — они пользовались несомненным успехом.)
Чем занималась мастерская, как «учила писать пьесы»? Да очень просто: пьеса распечатывалась в нужном количестве экземпляров, прочитывалась участниками и затем сообща обсуждалась: анализировались фабула, персонажи, драматургические ходы, точность реплик и т. д. Особенно жестко оценивались такие вещи, как сама поставленная автором проблема, ее соотнесенность с жизнью, ее оригинальность, глубина; теоретических (а теория драматургии — это целая область знания) рассуждений было, насколько помнится, немного: вернее, то, что относится к теории, познавалось при конкретном рассмотрении особенностей обсуждаемой пьесы. Короче, обучение проводилось по старому принципу: бросить в воду, пускай выплывает сам. Вероятно, в литературе это тоже действенный способ.
Расцвет мастерской пришелся на конец семидесятых годов. Именно в то время на подмостках многих театров пошли пьесы участников мастерской, проходили наиболее интенсивные и живые творческие обсуждения, каждая встреча в Доме искусств открывала новую интересную театральную работу, именно тогда показал свои самые удачные работы «Театр драматурга», именно тогда в театрально-драматургическом мире стало принято говорить о ленинградской драматургической школе. Я не перечисляю имен тех, кто наиболее активно работал в мастерской: они, эти имена, в оглавлении сборника, и, думаю, всем, кто ходит в театр и любит театр, по крайней мере некоторые из них знакомы. Но были и другие талантливые люди — их назвать необходимо. Это Александр Попов, Виктор Терехов, Олег Стрижак, Борис Полищук, Вера Абдулова, Элла Фонякова, Борис Кривошей и другие. Некоторые из них перешли в смежные жанры литературы, некоторые продолжают писать пьесы. Чего им не хватило тогда для успеха — таланта, везения, стечения обстоятельств? Не стремясь умалить достоинства тех, кто добился успеха, хочу напомнить старую истину: не всегда побеждают сильнейшие.
Тот, кто держит в руках сборник, уже увидел на форзаце портрет Игнатия Моисеевича Дворецкого и, вероятно, понял, что в 1975-м, когда возникла мастерская, он был в центре ленинградской, да и не только ленинградской, театральной жизни. «Человек со стороны» (не правда ли — знакомое до боли словосочетание?) завоевал подмостки сотен театров, вызвал всесоюзного масштаба дискуссии, породил волну социальных надежд всего общества; сильный волей и безукоризненно справедливый Чешков обещал избавление от всех трудностей — настроение было приподнятое. Позволю себе высказать предположение, что успех «Человека со стороны» основывался не столько на удачном попадании в солнечное сплетение социальных проблем того времени, сколько на высоком мастерстве, на художественном уровне написанного И. Дворецким произведения. Не время созрело для Чешковых, а просто крупный писатель создал обаятельного героя, которого хотелось любить и которому радостно было верить. Победила не актуальность пьесы, а искусство театра.
Именно Игнатию Моисеевичу Дворецкому принадлежит инициатива организации мастерской, выработка методов работы и еще одна вещь, трудноопределимая, но абсолютно необходимая как в театре, так и в жизни: создание творческой атмосферы.
Мы, участники мастерской, любили Игнатия Моисеевича и верили ему, выслушивали его советы, заражались его энергией, желанием работать, писать, общаться. Для нас он был не формальный руководитель, не Секретарь Союза и Председатель секции ленинградских драматургов, а человек, вместе с нами учившийся, искавший верные и единственные пути в искусстве, пытавшийся понять, что сегодня необходимо зрителю, читателю, времени. На вопросы, зачем ему нужен нелегкий труд руководить молодыми, Дворецкий всегда отвечал: «Потому что это мне самому много дает в творческом отношении». Ответ честный и, как положено в драматургии, вскрывающий суть дела. Ниже читатель найдет подборку высказываний бывших учеников И. М. Дворецкого о нем, написанных вскоре после его смерти в 1986 году. Подборка эта дает, конечно, неполное представление, но, быть может, позволит набросать эскиз его живого облика. Мне, например, из сегодняшнего дня этот подчеркнуто деловой и прагматичный человек представляется, как ни странно, романтиком в жизни и драматургии, таким же, каким вдруг оказался его Чешков при возобновлении эфросовского спектакля в восьмидесятые годы…
Здесь, пожалуй, будет уместно ответить на вопрос: почему же все-таки «Сквозное действие»? Пьесы-то разные, о разном, непохожие, никакого единства нет, и, если всмотреться внимательно, конфликтные между собой в понимании жизни и театра? Единство, сквозное действие есть вот в чем — в подходе к созданию пьесы, в том, чему нас научил Игнатий Моисеевич. Нельзя научить мировоззрению, нельзя научить пониманию человеческой души, нельзя научить творчеству — это И. Дворецкий прекрасно знал, — но можно научить работе над пьесой, тщательности исследования, уважению к слову, пониманию значимости каждой сцены, каждой реплики, каждой — даже самой мелкой — ремарки, можно научить уважению к самому жанру драматургии, к театру, к зрителю, и вот это есть в каждой представленной пьесе. Это и есть «сквозное действие» сборника.
Мастерская работала, время шло, многие участники обрели литературное имя и известность, сформировали собственные позиции в искусстве и, естественным образом, стали отбиваться от рук учителя, начали вступать в споры с Игнатием Моисеевичем не только по конкретным «пьесным» вопросам, но и по общим художественно-установочным принципам; и Дворецкий, с присущей ему чуткостью к психологическому состоянию людей, принял решение: первый набор мастерской распустить. На места тех, кто ушел в самостоятельную литературную жизнь, пришли новые люди: Г. Корнев, А. Данилов, А. Образцов, Ю. Волков и другие.
Мы ничего не ответили на еще один вопрос, возникающий при чтении заглавия сборника: «Как стать драматургом?»
Можно ли на него вообще ответить? Как стать писателем, живописцем, ученым и т. д.? Вероятно, у каждого свой путь, своя история и, соответственно, свои представления об этом, но внимательный читатель, быть может, именно из сопоставления собранных в сборнике пьес сумеет извлечь некий дополнительный смысл, косвенно отвечающий на этот вопрос. Девять пьес — это девять путей; вглядитесь пристально: вы увидите за каждой пьесой автора и, может быть, хоть частично поймете, как он стал драматургом.
Ввиду ограниченного объема в настоящий сборник включены произведения только первого состава мастерской И. М. Дворецкого, то есть авторов, окончивших «курс драматургических наук» в 1979 году; сегодня, в этой книге, они встречаются снова — десять лет спустя…
А. КУРГАТНИКОВ
«…Я не была на похоронах Игнатия Моисеевича — меня не было в Ленинграде — и, странным образом, не могу представить, что его уже нет. Я помню его таким, каким он был обычно: бодрым, готовым оказать помощь».
«Ему бы очень подошло время перестройки. Действие — его стихия. В период застоя, когда многие потенциально активные люди предпочитали «ничего не делать, чем делать ничего», И. М. Дворецкий был одним из тех редчайших, чудом сохранившихся единиц, кто был нацелен на социальное участие».
«Драматург одинок в своей профессии», — любил повторять Дворецкий… Драматург одинок и в своем противостоянии влиятельным учреждениям — театрам, инстанциям, редакциям. Разбить скорлупу одиночества, погрузить молодого автора в атмосферу живого общения, личных контактов, творческих споров — вот чему помогла мастерская».
«Сначала нас было тринадцать: инженеры, врач, научные работники, журналисты, актеры и даже один учитель физкультуры. У каждого были свои пьесы, своего театра не было ни у кого. У нашего мастера были и пьесы, и театры; пожалуй, все театры страны ставили его, поэтому свое одиночество он ощущал острее нашего…
Дворецкий сделал так, что мы стали нужны друг другу».
«…Он добивался всего, что задумывал, и при этом ни перед кем не унижался. Как немногие писатели, он знал, что такое авторская честь и человеческое достоинство».