— Кого вы там заметили? — поинтересовался капитан.
— Фрицы картофель на поле собирают.
— Хозяйничают, словно на своем огороде, — сердито сказал Сурмин и добавил: — Стукнуть бы их из миномета.
— По каждому фашисту из миномета не настреляешься, — ответил комбат, — да и минометов-то у нас пока раз-два и обчелся. О трехлинейке забывать не надо.
— Мы стреляем, — отозвался Пчелинцев, — да только что-то неважно получается. Попугаем фрицев, а они, глянь, опять нос высунули, во весь рост ходят.
— Окопы наши далековато вырыты, не всегда достанешь, — подметил Сурмин.
— Можно приблизить, — сказал комбат, беря из рук Пчелинцева бинокль. — Давайте отберем самых метких стрелков. Ночью они выдвинутся далеко вперед и будут вести снайперский огонь по фашистам. Как думаете, найдутся желающие?
— Разрешите мне сделать вылазку за передний край? — обратился Пчелинцев к комбату.
— Ну что ж, попробуй.
Они присмотрели удобную высотку, наметили подходы к ней по извилистому, заросшему осокой ручью.
— Ручейком незаметно подкрадись, хорошо окопайся и действуй, — напутствовал Пчелинцева комбат. — В случае чего, огоньком поддержим. Только уговор — во всем осторожность соблюдай.
Владимир лежит несколько часов без движения, тело устало, руки онемели, дрожат. Размяться бы сейчас, но нельзя, — можно выдать свое присутствие. Как нарочно, фашистские солдаты не высовываются из окопов.
Надолго запомнились Пчелинцеву эти тревожные часы ожидания. Никак он не мог простить себе, что второпях оборудовал очень неудобную позицию: ни повернуться, ни встать на колени — лежи пластом.
Уже близится вечер, а снайпер лежит и нервничает: неужели вся эта затея напрасно придумана? И как теперь возвращаться в роту к ребятам, к командиру?
Вдруг раздался стук колес. На дороге показалась конная повозка и сразу же скрылась за кустарником. Пчелинцев разозлился, выругался. Повозка появилась так неожиданно, что он не успел даже взять ее на прицел.
Не менее, чем сам Владимир, волновались и его товарищи. Они сидели в блиндажах, наблюдали, ожидая выстрела. Несколько раз звонил комбат, справлялся о Пчелинцеве. В полдень в роту пришла сандружинница Рита Романова, принесла свежие газеты.
Не встретив в окопах Пчелинцева, Рита спросила у Сурмина:
— Дядя Паша, что-то Володи не видно. Ему вот письмо от комсорга.
— Подойди-ка сюда, дочка, — позвал Риту Сурмин. Он подвел девушку к амбразуре: — Вон видишь высотку за ручьем? За тем бугорком и лежит твой Володя, за гитлеровцами охотится.
— Один! — испугалась Рита.
— Не тревожься, дочка, парень он бойкий, — по-отцовски успокоил Романову старый боец.
На высотке, с которой не сводили глаз Рита, Павел Петрович и все красноармейцы, которые сейчас несли боевое дежурство на переднем крае, вдруг раздался глухой выстрел, за ним второй.
— Двух ухлопал! — радостно воскликнул боец, наблюдавший за высоткой в бинокль.
Все побежали к наблюдателю и по очереди смотрели туда, где на колхозном поле лежали два фашиста, сраженные снайпером. Они уже больше не встанут, не подойдут к пушкам, не пошлют снаряды по осажденному Ленинграду.
Возвратился Пчелинцев под покровом темноты. Ввалился в окоп усталый, перепачканный. Ныли ноги и руки, от лежания и напряжения они затекли, стали тяжелыми. Страшно хотелось спать. И, понимая все это, товарищи не мучали Володю расспросами, накормили его и уложили. В полночь в землянку, где отдыхал Пчелинцев, заглянул комбат. Но и он не стал тревожить бойца.
Вторая вылазка Пчелинцева за передний край чуть не стоила ему жизни.
Ранним утром Владимир ползком добрался до высотки и снова лег на том же самом месте, где вчера, только немного расширил и углубил окопчик. Теперь в нем можно было поворачиваться, сидеть.
Утро выдалось неспокойное. Где-то в стороне била артиллерия, то и дело над головой пролетали шипящие мины и падали в болото за нашим передним краем. До немецких окопов было недалеко, и снайпер в минуты затишья даже слышал чужие голоса, песенки под губную гармонику. Это лишало Пчелинцева покоя.
Накануне в роту принесли письма и подарки бойцам от комсомолок Ленинграда. Пчелинцеву вручили небольшой сверточек. В посылочке среди других вещей он обнаружил бублик и записку на листке, вырванном из ученической тетради в косую линейку: «Дяденьке солдату, чтобы кушал бублик и крепче бил фашистов!» Больно резанули эти слова!
И когда Владимир увидел метрах в трехстах от себя перебегающих из одного окопа в другой трех гитлеровских солдат, то, не раздумывая, открыл по ним огонь. Но нервы подвели снайпера, он поторопился и не попал. Гитлеровцы попадали на землю, быстро поползли и скрылись за густым кустарником.
Пчелинцев никак не мог простить себе этого, но в те минуты он еще не знал, что выдал себя. Немцы засекли окопчик, в котором лежал Пчелинцев, и через несколько минут открыли по нему огонь из миномета. Сменить позицию, переползти на другое место снайпер не догадался, — опыта еще не было.
Плохо пришлось под огнем Пчелинцеву. Хорошо, что грунт попался податливый. Владимир быстро углубил окопчик, зарылся в землю. Над головой и вокруг рвались мины, падали с противным свистом горячие осколки, ходуном ходила земля. По спине ползали холодные мурашки.
Комбат отдал приказ артиллеристам прикрыть отход Пчелинцева. Когда шквал огня обрушился на позиции противника, Владимир выполз из окопчика и по-пластунски добрался до нашего переднего края.
«Нужно иметь не одну, а несколько запасных позиций, и менять их после каждого выстрела», — такой вывод сделали Пчелинцев и командир после этого случая.
— Если бы у меня была винтовка со снайперским прицелом, — взволнованно говорил Владимир встретившей его Рите, как бы оправдываясь за промах, — разве я тогда промазал бы…
На Ленинградском фронте инициаторы снайперского движения появились в разных частях и почти в одно и то же время. Уже не раз писали фронтовые газеты об отважных снайперах Феодосии Смолячкове, Владимире Пчелинцеве, Петре Голиченкове, Иване Вежливцеве, Федоре Дьяченко. Теперь за передний край выходили не одиночки, а сотни метких стрелков, вооруженных снайперскими винтовками, и всюду подстерегали гитлеровцев.
Владимир Пчелинцев по-прежнему каждое утро шел в засаду. Теперь он стал опытнее, изобретательнее, научился выбирать место для засады и терпеливо ждать.
Однажды, возвращаясь в роту, он обратил внимание на взорванный железнодорожный мост. Никого он больше не интересовал, сиротливо ржавел, ощетинясь искореженным железом. «А ведь это же прекрасное место для стрельбы», — мелькнула мысль.
Решено — сделано! Командир одобрил выбор. Перед рассветом, одевшись потеплее, Пчелинцев подполз к мосту и устроился под одним из перекрестий балок почти над самой серединой реки.
Стало светать. В молочно-белой мгле снайпер увидел окопы, орудийные позиции противника, ряды проволочных заграждений. Да, такому наблюдательному пункту мог позавидовать любой артиллерист!
Мороз крепчал. Ветер пронизывал насквозь, хотя одет Владимир был тепло — ватные брюки, валенки, теплый полушубок, шапка-ушанка. Пчелинцев не торопился стрелять. Он внимательно изучал оборону врага, расположение артиллерийских батарей, огневых точек.
Правда, трех гитлеровцев он все же успел уничтожить во время разразившейся вдруг сильной перестрелки. Не боясь себя выдать, Пчелинцев сделал три выстрела. И все наверняка. Противнику было невдомек, что это дело рук меткого снайпера, пристроившегося на забытом мосту.
Целую неделю «висел над пропастью», как говорили в роте, Пчелинцев. Трудные это были дни. В роту он всегда возвращался окоченевший, долго отогревался у печурки. За это время снайпер истребил шестнадцать гитлеровцев.
Враги в конце концов сообразили, откуда охотятся за ними, и стали усиленно обстреливать мост из минометов. Пришлось распроститься с удобной позицией.
Однажды командир поставил перед снайпером задачу: обнаружить и уничтожить вражеского наблюдателя, который корректировал огонь артиллерии, бившей по нашей переправе.
Несколько ночей подряд до рассвета переправлялся Владимир через Неву, пробирался как можно ближе к вражеским позициям. Иногда до противника оставалось каких-нибудь восемьдесят метров. Притаится снайпер, замрет, слушает, смотрит, запоминает. И вот, наконец, на небольшой возвышенности с обгоревшей сосной мелькнул слабый дымок. Пчелинцев присмотрелся и вскоре установил, что живут под ничем не приметной сосной три гитлеровца. Есть у них пулемет. Разглядел снайпер и телефонный провод.
Вот появился фашист и стал наблюдать. Пчелинцев взял его на мушку и хотел было уже стрелять, но в эту секунду показалась позади еще одна голова. Владимир приник к прицелу, плавно нажал пальцем на крючок. Один выстрел, и два фашиста остались лежать на кромке бруствера. Выскочил третий, видимо, телефонист, раздался еше выстрел, и фашист упал. Вскоре по данным Пчелинцевым ориентирам артиллеристы разнесли в щепки наблюдательный пункт, принесший нам столько бед.
— Владимиру Пчелинцеву счастливая винтовка досталась, — шутили бойцы.
А винтовка, и правда, была счастливой. Получил ее Володя из рук любимой девушки — сандружинницы Риты Романовой.
Как-то вечером Рита вошла в землянку, положила в сторонку какой-то тяжелый, завернутый в плащ-палатку предмет и подсела к огню, вытянув покрасневшие от холода руки.
— Ты с чем к нам пожаловала? — спросил, улыбаясь, Пчелинцев.
Рита развернула плащ-палатку, и все увидели винтовку со снайперским прицелом.
У Пчелинцева глаза заблестели. Он подошел поближе, коснулся рукой прицела.
— Бери, Володя, это тебе.
И Рита рассказала, как в медсанроту принесли тяжело раненного бойца и эту винтовку. Не хотел солдат расставаться с винтовкой. Но в госпиталь отправлять раненых с оружием не разрешалось. Боец понимал это и все просил врача и сестру передать винтовку в хорошие руки.