— Трудно это, — заметил Хрустицкий. — У «Лилии» колючие шипы.
Комбриг хотел напомнить генералу, что тот перед боем говорил о танках Т-60. Они, действительно, не годятся для лобового удара. Слабовата броня, и пушка на них небольшого калибра — «сорокапятка». Сегодня на подступах к роще сгорело две машины. Погиб один из лучших командиров роты лейтенант Сергей Папуцо. Геройски он воевал. Вражеский снаряд прошил броню его танка. Мотор перестал работать. Папуцо выскочил из люка и увидел, что рядом остановился другой танк. Подбежал к нему. Оказалось, что смертельно ранен механик-водитель. Лейтенант занял его место, повел танк на немецкую минометную батарею. Пока он утюжил ее гусеницами, на дороге показался тяжелый неприятельский танк. Открыл огонь. Машину Папуцо охватило пламя. Лейтенант не успел даже выскочить.
— Да, против немецких танков мы бессильны, — задумчиво произнес Хрустицкий. — А они контролируют дорогу. Если идти в лоб — всю бригаду перещелкают…
— Что же ты предлагаешь?
— Надо подумать, товарищ генерал…
На «раздумье» Хрустицкому понадобилось около трех часов. По его указанию начальник штаба бригады Сергей Александрович Соколов направил на болото лучших разведчиков и саперов. Глухими тропами прошли они за рощу «Лилию» и, вернувшись, доложили:
— Танки болота преодолеют, если загатить несколько самых топких участков.
Симоняк одобрил предложенный комбригом план, выделил в помощь танкистам своих саперов.
Долгая январская ночь прошла в напряженной работе. Саперы рубили молодые деревца, укладывали фашины — связки тонких жердей и сучьев. И по этому гибкому, пружинистому настилу танки, не зажигая фар, пробирались во вражеский тыл…
На рассвете над рощей «Лилия» взметнулись вверх две красные и одна зеленая ракеты. По этому сигналу пошли в атаку и те, кто был за болотом, и лежавшие перед рощей…
Немцы, встревоженные стрельбой в своем тылу, бросали пушки, минометы, поспешно отходили назад.
Хрустицкий на своем командирском танке нагнал батальон Паршева за рощей перед заснеженной куполообразной высотой…
— Какие потери?
— Ни одного человека, ни одной машины.
— Так бы все время воевать… А теперь на пятый поселок.
В непрерывных жестоких боях промелькнули еще четыре дня и ночи. Случалось, что за сутки, отражая яростные контратаки врага, продвигались только на триста-четыреста метров. Но совсем узким стал коридор, разделявший войска Ленинградского и Волховского фронтов.
Броневики Легезы сражались уже на окраинах Шлиссельбурга. Отбивали вместе со стрелками дом за домом, блиндаж за блиндажом. Комбат и строгий начальник штаба стрелкового полка, не испытывавшие теперь друг к другу ничего, кроме симпатии, как заметил Хрустицкий, пообещали, что восемнадцатого января ни одного фашиста в этих местах не останется.
— Исключая пленных, — уточнил капитан, любивший во всем точность.
Клубился густой, иссиня-черный дым над Шлиссельбургом, здесь шли ожесточенные бои. Но судьба города, однако, решалась теперь не здесь, на его окраинах. Центр сражения был правее, у Рабочего поселка № 5. Через него проходила дорога Синявино — Шлиссельбург — единственная артерия, которая позволяла еще держаться немцам у Ладоги и устья Невы.
К этому поселку стянулись основные силы 136-й дивизии и танковой бригады. С чьей-то легкой руки все называли ее «танцующей». И эта шутка как нельзя лучше передавала характер боевых действий танкистов. Разгадав еще на учениях душу своей машины — ее исключительную маневренность, они наносили удары там, где противник меньше всего этого ждал. Атаковали гитлеровцев из засад, били их с тыла и флангов. Вражеские танки, тяжелые, неповоротливые, просто терялись перед бронированными «малютками». И артиллеристы не всегда успевали развернуться, взять на прицел подвижные и верткие машины.
На опушке рощи «Колокольчик», что примыкала к 5-му поселку, у немцев находился орудийный дзот. С ним и вступил в единоборство командир танка лейтенант Григорий Дука. Из укрытия он выпустил пять снарядов по амбразуре. Пушка дзота замолчала. Григорий подумал, что все кончено. Но стоило ему подняться на открытое место, как немцы снова открыли огонь.
— Танцуй, — приказал лейтенант механику-водителю.
Машина запрыгала, завертелась, как волчок. Делая развороты, она юркнула за штабеля торфа. Оттуда, с хорошо защищенной позиции, Дука снова заставил умолкнуть немецкое орудие. На этот раз окончательно.
Тогда наши бойцы сделали еще один бросок. Петля вокруг Шлиссельбургской группировки врага стягивалась все туже.
Поздно вечером семнадцатого января Хрустицкий собрал командиров батальонов, воевавших у 5-го поселка.
— Нам дан последний срок, — сказал он негромким, застуженным голосом. — Завтра к полудню нужно соединиться с войсками Волховского фронта. Взаимодействуем по-прежнему с ханковцами…
Комбриг коротко изложил план боя. Танковый батальон Александра Паршева обходит поселок слева, второй танковый — Степана Арзамасова — справа и мотострелковый — Сергея Дурова — атакует немцев по фронту. Полная готовность — к рассвету.
— Есть вопросы? Все ясно? Тогда по коням…
С майором Дуровым Хрустицкий прошел на передний край. Бойцы лежали в воронках или прямо на снегу.
— Людей мы уже накормили, — доложил Дуров, зная, что Хрустицкий обязательно спросит об этом.
Сквозь редкие деревья даже не виднелся, а скорее угадывался поселок. Оттуда доносился шум машин, трескотня выстрелов. За черным зданием вспыхнул огонь, взметнулись кверху искры.
— Костры жгут, — шепнул Дуров. — Сейчас их погреют.
И в самом деле, через две-три минуты с нашей стороны к 5-му поселку полетели снаряды и мины. К торфяной канаве, где стояли Хрустицкий и комбат, долетели резкие звуки разрывов.
— Ну пошли, дома без нас, видимо, зажурились… И отдохнуть тебе, Сергей Александрович, часок-другой не мешает. Да и побриться, чтобы тебя волховчане за лешего не приняли…
— Не до того было, — оправдывался комбат.
Но в эту ночь Дурову не довелось поспать. Часа не прошло, как ушел комбриг, а Дуров уже лежал у станкового пулемета. Он заменил убитого наводчика и слал очередь за очередью по наседавшим немцам…
Вражеские батальоны силились прорваться из Шлиссельбурга и ладожского побережья к Синявину. Натыкались на наши заслоны, огневые позиции. Фашистов косили из танков, из пушек, из пулеметов. Сотни падали замертво, а из ночной тьмы возникали новые.
Из мотострелкового батальона сообщили, что комбат Дуров ранен. Хрустицкий тотчас же поехал на своем танке под 5-й поселок. Дурова, потерявшего сознание, срочно отправили на медицинский пункт, а Хрустицкий, как он впоследствии шутил, принял на себя по совместительству еще и командование мотострелковым батальоном…
До самого утра шел ожесточенный бой. Танкисты и стрелки удержали свои позиции, не пропустили врага. И точно в назначенный час начали выполнять дневную задачу — штурмовать Рабочий поселок № 5.
Около полудня состоялась незабываемая историческая встреча воинов Ленинградского и Волховского фронтов. Громко прозвучало:
— Пароль?
— Победа!
— Отзыв?
— Смерть фашизму!
Люди, которые семь дней пробивались навстречу друг другу, радовались от всего сердца… Наконец-то блокада прорвана.
Опять началась пора напряженной учебы. Но уже не на танках-«малютках», а на «тридцатьчетверках» — на сильных и могучих боевых машинах.
Командующий фронтом Говоров долго держал бригаду в своем резерве, и лишь однажды она участвовала в боях под Синявином. Потом снова занятия, занятия и занятия. В отличие от прежних, у них была одна особенность — учебные рейды становились все длительнее. Бригаду готовили к боям, где продвижение измерялось не сотнями метров, а десятками километров.
В январе 1944 года Хрустицкому стало ясно, что Говоров имел дальний прицел. Как только наши войска, наступавшие с Приморского плацдарма и из-под Пулкова, протаранили немецкую оборону, бригаду ввели в прорыв. Танкистам поставили задачу: на плечах отступавшего противника ворваться в Волосово и отрезать пути отхода к Кингисеппу вражеской гатчинской группировки.
Двигались двумя колоннами: с одной — Хрустицкий, а со второй — Румянцев. За полтора года эти два человека крепко «притерлись» друг к другу. Горячий, порой вспыхивающий словно порох комбриг, и сдержанный и осмотрительный замполит.
Ветер бросал в лицо колючий жесткий снег, но комбриг не торопился укрываться в башне.
Проехали Красное Село, где еще дымились развалины. Дорога стала забирать вверх. Вокруг лежала земля, по которой когда-то отступал, отбиваясь до последнего, Владислав Хрустицкий. Земля в струпьях и шрамах, изрытая траншеями и воронками, залитая кровью. Но это уже была освобожденная земля…
Танки с каждым километром приближались к линии фронта. Хрустицкий закрыл люк, сел на свое место к орудию.
До деревни Большие Губаницы колонна двигалась не разворачиваясь. Танкисты на ходу сбивали вражеские арьергарды. И в деревню, оседлавшую перекресток двух дорог, ворвались неожиданно для противника. Разгромили штаб неприятельского полка, раздавили гусеницами несколько артиллерийских и минометных батарей.
Головной отряд, не задерживаясь, устремился к Волосову, до которого оставалось около десяти километров. Хрустицкий с двумя ротами остался ждать подхода, наших главных сил.
Машины рассредоточились, образовав Кольцо вокруг деревни. Откуда бы ни показался противник, всюду его ждал огонь «тридцатьчетверок».
И случилось так же, как тогда у Рабочего поселка № 5. Отступая из Гатчины, гитлеровцы наткнулись на неодолимую преграду. Заговорили наши пушки и минометы…
Первая контратака фашистов захлебнулась, вторая — тоже. Немцы, стремясь любой ценой проложить себе дорогу, двинули против танкистов артиллерию и свои бронированные машины.
— Стоять насмерть! — радировал экипажам комбриг.
Против его танка разворачивалась батарея противотанковых орудий. Немцы выдвинули их на прямую наводку. Наступил тот момент, когда все решают секунды и когда побеждает более сильный духом.