— Не ждали? Думаю у вас обосноваться.
Был Щеглов не один, а с оперативной группой и радиостанцией. Афанасьев понял: и ему надо перемещаться в передовой батальон.
Немцы яростно бились за каждый выгодный рубеж, часто переходили в контратаки. Во время одной из них тяжело ранило начальника артиллерии дивизии Феоктиста Андреевича Буданова. Санитары на салазках увезли потерявшего сознание офицера в безопасное место.
На какое-то время управление артиллерией нарушилось. А как раз в этот момент разведка донесла: в роще «Желтая», правее полка Шерстнева, немцы накапливаются для контратаки.
Щеглов приказал сосредоточить огонь по роще. И, видя, как рвутся наши снаряды, он со злостью сказал:
— Это вам за Буданова!..
Контратака врага была сорвана. Полк Шерстнева сделал новый бросок и 18 января ворвался в Красносельский лагерь, который на карте значился как «Базар».
Щеглов, получив донесение, сперва не поверил.
— Ты не ошибаешься, Александр Иванович? — переспрашивал он. — Может быть, тебя неправильно информировали?
— Нет, — донеслось в ответ. — Я сам здесь нахожусь.
— Тогда жди в гости…
Левее Красносельского лагеря темной громадой высилась Воронья гора. С нее немцы корректировали огонь своих дальнобойных батарей.
Под вечер 18 января комдив со своей оперативной группой приблизился к горе. Мимо нее промчались бегом. За открытым местом, которое простреливалось, уже был лагерь.
После короткого разговора с Шерстневым произошло то же, что и у Афанасьева… Командир полка перебрался на командный пункт батальона, а Щеглов обосновался в его блиндаже.
В дивизии оставалось мало сил, а командир корпуса и штаб армии требовали захвата Вороньей горы. Оказавшись у ее подножья, Щеглов создал ударную группу и наметил план штурма неприятельской цитадели.
Бой длился всю ночь. Утром 19 января над Вороньей горой взвился алый стяг…
Преодолев Виттоловские и Дудергофские высоты, дивизия уходила все дальше и дальше от Ленинграда. Пополненная маршевыми ротами, она форсировала реку Нарву и захватила вместе с другими частями плацдарм на ее левом берегу.
Там к Афанасию Федоровичу и пришла весть о присвоении ему звания Героя Советского Союза. А вскоре новая радость — боевой офицер стал генералом.
Еще не раз враги испытали силу подготовленных и осуществленных им ударов: при прорыве мощных оборонительных полос на Карельском перешейке, в Эстонии… Войну он закончил в Курляндии, командуя стрелковым корпусом.
Прошли многие годы. Сейчас Афанасий Федорович Щеглов командует войсками Бакинского округа ПВО.
Недавно мы вдвоем сидели в его кабинете. Из широкого окна был виден город, раскинувшийся внизу. Разговор шел о боях под Ленинградом.
— Письмо получил на днях, — сказал Щеглов. — Знаешь от кого? От Залетова.
Он достал письмо. Подал мне еще несколько писем от боевых друзей.
Почтальоны часто приносят в служебный кабинет генерала письма из Ленинграда, с Урала, из Москвы, с Украины. И каждая такая весточка — дорогое сердцу воспоминание, еще одна страничка большой книги о мужестве и стойкости, о храбрости и бесстрашии гвардейцев Ленинграда, которых растил, воспитывал, водил в бой Афанасий Федорович Щеглов.
А. СметанинПЯТЬ ШАГОВ
Старшина Иван Иванович Белый замедлил шаг и указал на небольшую высотку, скаты которой вплотную подступали к тихому, поросшему осокой ручью:
— Вот здесь, на этом месте. Раньше тут фашистский дзот стоял.
Наталья Михайловна сняла с головы платок и с трудом опустилась на траву. Ноги плохо слушались ее. Всю дорогу от воинской части до Красного Села она крепилась, не давала воли слезам, и только здесь, на месте гибели Саши, сердце матери не выдержало. Не выдержало, хотя прошло уже двадцать лет и давно бы пора зарубцеваться старым ранам.
Для нее словно не стало весны, не стало большого зеленого поля. Слезы серой пеленой заволокли глаза. Потом в этой пелене закружились и поплыли какие-то белые-белые мухи, устилая все вокруг плотным ковром. И будто наяву увидела мать покрытую снегом землю и тот хмурый январский день тысяча девятьсот сорок четвертого года…
Мутный холодный рассвет. Низкие облака ползут над заснеженным полем, сплошь изрытым траншеями, опоясанным кривыми линиями проволочных заграждений. Снаряды грызут мерзлую землю.
Принесли кашу. Холодная, сверху прихвачена ледком. Солдаты ковыряют ее ложками и отправляют в рот хрупкие желтые комочки. Некоторые отставили прочь котелки и жуют сухари вприкуску с салом.
— Ну как, заправился? — спрашивает у наводчика станкового пулемета Александра Типанова его помощник, невысокий голубоглазый солдат с едва заметными рябинками на лице.
— Заправился. А ты?
— И я. Говорят, на сытый желудок при ранении легче боль переносить. Верно?
— Не знаю, не был ранен.
Александр прячет едва заметную улыбку в темно-карих глазах. Он понимает, что помощник волнуется перед атакой, побаивается неизвестности, которую таит в себе всякий бой, и пытается разговорами отвлечься от невеселых дум. Типанов себя не считает обстрелянным солдатом, но он все же уже не раз побывал и под бомбежками, и под артиллерийскими обстрелами еще в ту пору, когда служил во флотском экипаже.
Позавтракав и увязав нехитрые пожитки в вещевые мешки, оба они смотрят на продолговатую пологую высоту, которую предстоит штурмовать их батальону. Рассвело. Из окопа на подступах к высоте видны черные амбразуры дзотов на ее скатах, ломаные линии траншей и ходов сообщения. С высоты бьют пулеметы, и синие трассы пуль хищно тянутся к нашим окопам.
Низко пригибаясь по неглубокой, отрытой в снегу траншее, к пулеметчикам подходит командир роты старший лейтенант Прядко. Навстречу ему поднимается взводный лейтенант Митрофанов.
— Все готово? — Прядко выжидающе смотрит на лейтенанта.
— Все. Ждем сигнала. Задачу комбат поставил такую: с началом атаки поддерживаем огнем пехоту, а с выходом ее на левый берег ручья меняем огневые.
Лейтенант осторожно приподнимается из траншеи и показывает рукой на неглубокую балку, за которой видны окопы боевого охранения противника. Гитлеровцы усиливают огонь, словно догадываются, что именно с этого рубежа русские сделают последний бросок на Красное Село — ключевую позицию всей немецкой обороны под Ленинградом.
На солдатах гремят смерзшимися полами мокрые полушубки. Клочьями торчит шерсть из разодранных о колючую проволоку рукавов. За два дня непрерывных боев батальон поредел. Особые надежды сейчас комбат возлагает на орудия и пулеметы.
Александр смотрит на артиллеристов. Их «сорокапятка» стоит рядом. Солдаты в маскхалатах и касках перетирают снаряды, раскладывают их на кусках брезента под станинами.
— Ленты проверил? — спрашивает Типанов у второго номера.
— Проверил. Чистенькие, как орешки.
Сильный огневой налет обрушивается на позиции гитлеровцев. Косматые султаны разрывов заволакивают высоту, кажется, на ней нет ни одного живого места, а плотность огня все нарастает и нарастает.
— Огонь! — раздается над ухом Александра.
Типанов, до боли сжимая рукоятки, давит на спуск «максима» и дает длинную очередь по первой траншее. Под горячими гильзами шипит снег. Лента, извиваясь змеей, скользит в приемник. Тяжелое уханье дальнобойных, хлесткие выстрелы орудий прямой наводки, треск пулеметов, стрекотанье автоматов, резкие разрывы вражеских снарядов — все это сливается в сплошной, неумолчный гул боя.
— …та-ку-у!.. ре-ед! — доносится откуда-то справа.
Пулеметчик видит, как поднимаются в атаку пехотинцы, как над черными полосами немецких траншей пляшут едва заметные, недобрые огоньки, и сильнее давит на спуск. Пехотинцы идут по глубокому, в черных проплешинах снегу. Кое-кто из них падает в этот изрытый снарядами снег и замирает. Может быть, замирает навсегда.
Вот пехотинцы поодиночке и группами начинают выходить к балке. Вытащив ленту и развернув пулемет, Типанов с помощником ползут по проложенному следу. Но след узкий. Как назло, впереди роты не прошел ни один танк. Танкисты ударили где-то левее, в обход высоты.
Пот заливает глаза, тает снег, попавший на кожух пулемета. Но разве ползком успеешь за наступающими! Подбегает сержант, они втроем подхватывают пулемет и, спотыкаясь, быстро идут по глубокому снегу. Сколько прошло времени с начала боя — неизвестно, но кажется, что бой длится давным-давно.
— Стой! — хрипло командует сержант. — Ставь пулемет сюда. — Он указывает рукой на едва заметный бугорок.
Типанов наводит пулемет на траншею, из которой бьют фашистские автоматчики. «Максим» клокочет, глотая ленту за лентой. Слева от пулеметчиков пехотинцы схватились врукопашную с боевым охранением гитлеровцев, в воздухе сверкают ножи и приклады.
Впереди пулемета разрывается мина. Осколки барабанят по щитку. Новая очередь, и Александр видит, как перебегавшие по ходу сообщения гитлеровцы один за другим падают.
— Так вам, так… — зло шепчет он.
По щитку щелкают пули, фонтанчиками вздымается снег. Пулеметчиков обдает волной горячего воздуха. Они прижимаются к земле и быстро оглядываются назад.
— Тьфу ты черт!
Это те же «сорокапятчики». Приволокли пушку на руках и бьют по дзоту, из которого строчит фашистский пулемет.
От амбразуры отваливаются бревна и доски, сыплется песок.
— Здорово! Еще разо-ок! — кричит второй номер расчета.
В кожухе пулемета снова закипает вода. Пока меняли огневую позицию, «максим» немного остыл, а теперь вновь из горловины идет пар. Принесли патроны — две ленты. «Мало, очень мало», — думает наводчик.
Пехотинцы ведут бой уже в первой траншее немцев, но это там, на правом фланге, а здесь, в центре, дзот прижал стрелков к земле.
Александр сквозь шум боя замечает, что «сорокапятка» больше не бьет по дзоту. Он поворачивается и видит, что прямым попаданием снаряда орудие разбито. Оно повалилось набок. Ствол уткнулся в землю. Один из оставшихся в живых артиллеристов вытаскивает из-под станины товарища.