А дзот продолжает бить по нашей пехоте. Гитлеровскому пулеметчику хорошо видна залегшая в снегу цепь второй роты.
Кончилась лента.
— Давай живей! — торопит Александр помощника, разворачивая пулемет влево.
Теперь амбразура дзота хорошо просматривается в прицел.
— Последняя, — кричит напарник и стучит рукой по коробке.
Александр смотрит на командира.
— По амбразуре дзота — короткими! — отрывисто бросает тот, явно одобряя инициативу солдата.
Пули врезаются в накат. Гитлеровцы замечают пулемет и обрушивают на «максима» огонь миномета. Ранен командир расчета. Он с трудом отползает в сторону и машет рукой, мол, продолжайте огонь.
Александр бьет метко, но поразить укрытого за накатом пулеметчика не так-то легко. К тому же, поразишь одного, а на смену встанет другой. Их там много.
И вдруг верный «максим» смолкает, — кончились патроны. Пустая коробка валяется на снегу.
Что делать? Типанов на мгновенье задумывается. Вся надежда у стрелков на него — пулеметчика. С каждой минутой редеет цепь роты. Отсюда с левого фланга это хорошо видно.
Впереди пологая лощинка. Она невдалеке от дзота. Александр замечает, что трассы пуль фашистского пулемета проходят выше ее. «Мертвая зона», — мелькает мысль.
— Ну погоди, сволочь! — Александр берет автомат сержанта, нащупывает на поясе две гранаты.
— Дай еще одну, — он протягивает руку второму номеру. Тот, не спрашивая ни о чем, кладет тяжелую ребристую гранату в протянутую ладонь.
Ползти тяжело. В левой руке автомат, в правой — граната. Его, Очевидно, заметили фашистские автоматчики. Пули с шипением буравят снег, но это только подгоняет Александра. Еще метр, еще, еще…
Вот она — балка. Типанов отталкивается локтями и коленями и скользит по пологому склону. Только вперед. Каждая секунда промедления стоит человеческих жизней.
Дзот виден как на ладони. Амбразура его уже не кажется такой маленькой. Александр дает очередь из автомата. Рядом разрывается мина. Мерзлая земля барабанит по каске. Наводчик протирает их рукавом и снова бьет по амбразуре. На какое-то время фашистский пулемет умолкает, но вскоре огонь его обрушивается на роту с прежней силой.
По дзоту стреляют и пехотинцы, но для их автоматов слишком велико расстояние. Типанов снова дает меткую очередь. Но вот автомат умолкает. Александр отводит затвор. Казенник пуст, кончились патроны.
Еще раз прикидывает расстояние — метров семьдесят, гранатой не достанешь. Впереди большая воронка. Надо доползти до нее, а оттуда к другой, крутые края которой вспучились рыжими глыбами мерзлой земли перед самой амбразурой. Типанов ползет к воронке. Ползет тихо, сливаясь с землей. Метр, два, три, пять… Есть воронка! Он кубарем скатывается на дно и встает на одно колено. Отсюда можно бросать. Пехотинцы замечают смельчака и, видимо решив его поддержать, усиливают огонь по врагу.
Озябший палец с трудом пролезает в кольцо. Александр рывком выхватывает кольцо и, крепко сжимая в руке гранату, осторожно приподнимается. Вот он — дзот. Изо всех сил Типанов размахивается, швыряет гранату и падает на дно.
— Раз, два, три, четыре… — мозг непроизвольно отсчитывает секунды. Взрыв. Над головой свистят осколки.
— Готов? Нет. Стреляет, гад.
Перед тем как ползти к той глубокой, с вывороченными краями воронке, Типанов оглядывается назад. На ровном поле лежит в снегу вторая рота. Солдаты лихорадочно окапываются, но разве снег защита! Некоторые приподнимаются и тут же падают как подкошенные.
Александр вскакивает и перебегает ко второй воронке так быстро, что гитлеровцы, уже заметившие его вблизи дзота, не успевают дать ни одной очереди. На мгновение выглянув, он прицеливается и бросает вторую гранату. Дзот так близко, что видно, как граната ударяется о козырек амбразуры. Пулемет смолкает.
— Готов! — Типанов высовывается из укрытия.
Дзот молчит.
— Есть еще граната. А ну, для верности. — Александр приподнимается и бросает третью гранату. Смолкает свист осколков, и он видит, как обваливается козырек амбразуры, как сыплется с наката земля.
Типанов встает во весь рост и, размахивая автоматом, кричит:
— Вперед, гвардейцы! Вперед!
Но пехотинцев не нужно звать. Они все видели, и едва смолк фашистский пулемет, как рота дружно поднимается в атаку. Солдаты бегут цепью, оставляя за собой глубокие борозды. Фашистские автоматчики открывают огонь из второй траншеи, но они не в силах остановить наступающих.
— Ур-р-а-а! — катится по склонам и вдруг смолкает.
Александр вначале не понял, что случилось. Один за другим падают атакующие, где-то рядом вновь глухо стучит пулемет.
— Дзот?!
Типанов оборачивается и на мгновение его сковывает ужас. «Дзот ожил! Дзот ожил!» — звенит под каской. А в руках автомат с пустым диском. И ни одной гранаты.
Решение созревает молниеносно.
— Все равно я заткну тебе глотку! — твердо шепчут губы.
Добрые, улыбчивые карие глаза становятся жесткими. Александр разбегается и падает на амбразуру, цепляясь руками за выщербленные, обледенелые бревна наката. Гаснет свет в глазах.
Фашистский пулеметчик поражен, подавлен увиденным. Где-то там, за этим упавшим грудью на пулемет русским солдатом, поднимаются и вновь идут в атаку его соотечественники. Страх леденит тело и душу врага. Он уже сломлен, он уже разбит. Молчит в его руках пулемет, захлебнувшийся кровью русского бойца.
— Пойдемте, Иван Иванович. — Мать тихонько поднялась и, устало опираясь на руку старшины, пошла к ожидавшей ее машине.
Она ехала в часть, где незримо продолжал свою солдатскую службу ее сын, в роту, в списки которой навечно зачислен ее Саша.
В сопровождении командира полка и его заместителя поднялась на второй этаж чистого, светлого здания казармы. Кто-то заботливо распахнул перед ней двери, кто-то принял из ее рук дорожную сумку.
— Дорогая Наталья Михайловна! Вторая мотострелковая имени Героя Советского Союза Александра Типанова рота занимается боевой подготовкой. Рад доложить вам, что рота является лучшей в части. Солдаты, сержанты и офицеры готовы в любую минуту выступить на защиту своей Родины. Дежурный по роте сержант Карпов.
По-уставному, четко и красиво, сержант сделал шаг в сторону и, повернувшись направо, замер.
Старушка растерялась. Сначала она хотела обнять этого рослого, статного парня, но, видимо решив, что у военных так не делается, тихо сказала:
— Спасибо тебе, сынок.
Долго беседовала она с солдатами у койки сына, над которой висел его портрет.
Вечером солдатский клуб был забит до отказа. Матери вручали подарки, а потом слушали ее рассказ про тихую Цну на Рязанщине, про село Устье, где в небольшом домике над самой рекой родился и вырос Александр Типанов, про то, как он учился в школе, работал трактористом, помощником механика на пароходе, как она провожала его в армию ранней осенью 1942 года.
— Был Саша парень работящий, серьезный, — закончила свой рассказ Наталья Михайловна. — Был таким, как вы все. Большое спасибо вам за память о нем, за добрые ваши дела. Служите, сынки, по чести, по совести, как мой сын служил.
В. СаяновПРЯМОЙ НАВОДКОЙ
В морозную ночь командир противотанковой пушки сержант Морозов ушел на передний край. Оттуда, из траншеи, он долго наблюдал за укреплениями фашистов. Было тихо в лесу, словно все вокруг спало. Изредка загорались в вышине сигнальные ракеты. Только на мгновенья освещали они холодным светом деревья и занесенные снегом развалины зданий, и снова становилось темно. Дул порывистый ветер, раскачивая сосны и березы, искалеченные осколками снарядов. Где-то на фланге время от времени постреливал пулемет, — гитлеровцы прогревали его, чтобы смазка не застыла на морозе.
Уже много месяцев стояла, здесь противотанковая пушка Тимофея Морозова. Осенью 1941 года врагам не удалось занять Ораниенбаум и прорваться оттуда к балтийскому взморью. Фашистские части вышли к заливу восточнее — у Лигова, Стрельны, Петергофа. А за Лиговом уже держали оборону войска Ленинградского фронта. Расположение войск врага, когда изучал его Морозов по карте, напоминало огромную змею, ползшую к Финскому заливу.
Морозов подошел к своей любимице-пушке. Это была хорошая пушка, пришедшая на фронт издалека, с большого уральского завода. С Морозовым она поработала на славу — в одних только синявинских боях прошлого года шестнадцать дней подряд вела огонь по врагу. Погладив ствол пушки, Морозов прошел к коням. Серый жеребец Сом весело заржал. Мотнула головой белая кобыла Майна. Кони были здоровые, крепкие, не раз тащили они пушку по бездорожью, по грязи, по снегу. За время службы на батарее они привыкли ко всем людям расчета, а уж под огнем вели себя и вовсе хорошо, — это были боевые, обстрелянные кони. Все солдаты любили коней и баловали их, частенько давали Сому и Майне полакомиться сахаром, а сами пили несладкий чай.
В эту ночь почему-то никому не хотелось спать. Возвращению командира обрадовались, освободили для него лучшее место возле печки. Завязалась неторопливая солдатская беседа. Было о чем поговорить, было что вспомнить. Много пережили вместе, много еще предстояло испытать…
Командиру шел двадцать второй год. Он был выше и сильнее всех солдат расчета. Иногда, чтобы согреться на морозе, в свободное время затевали борьбу, и Морозов всех перебарывал. А ведь шесть человек находилось в подчинении у Морозова, и все они славились своей силой… Физически слабому человеку трудно было бы в этом расчете, — нелегко тащить пушку по глубокому рыхлому снегу.
Морозов прислушался к разговору солдат. Наводчик Дунаев читал вслух статью из газеты. Обычно веселое лицо Дунаева, освещенное слабым огоньком коптилки, казалось теперь суровым и строгим. Дунаева слушали внимательно. Морозов оглядел солдат. Вот сидит в углу замковый казах Саймагамбетов. Скуластое его лицо неподвижно. Заряжающий Стариков слушает с закрытыми глазами. Первый ящичный украинец Клашко — маленький, сутулый, уже немолодой — покачивает головой. Второй ящичный, Бураков, и ездовой Полекушин лежат в углу.