И снова ожесточенные бои на берегах Волхова. Близился день освобождения древнего русского города Новгорода от немецко-фашистских захватчиков.
13 января сорок четвертого года войска Волховского фронта перешли в решительное наступление.
В памятное утро 20 января батальон танкистов-гвардейцев получил приказ выбить неприятеля из пригорода Новгорода. Стремительной атакой роты Телегина и Литвинова прорвали вражеские укрепления и, поддерживая огнем автоматчиков, пробились на городские улицы. Враг начал отходить.
Наступила ночь, а батальон все еще не выходил из боя.
На следующий день наступление развивалось не так успешно. Продвижение нашей пехоты в направлении деревень Богданово и Сутоки задерживалось.
Наблюдавшие за атакой командир танкового батальона Платицин, Телегин и Литвинов пришли к единому мнению: напрямик к новой вражеской линии обороны танки вряд ли пройдут.
— Ну что ж, придется в обход, — не то вопросительно, не то утвердительно сказал Платицин.
— На пути незамерзающее болото и река Веренда, — заметил Литвинов.
— Да, препятствия трудные, — задумчиво проговорил Телегин. И уже твердо добавил: — Но мы реку форсируем, товарищ командир!
Под тяжелыми танками, едва они спустились к реке, лед начал ломаться. Машины пятились назад и с разгона снова устремлялись к противоположному берегу. Форсировав Веренду, гвардейцы по заболоченной равнине двинулись вперед. По лесной дороге они скрытно приблизились к врагу и вышли на рубеж атаки.
Фашисты не заметили нависшую над ними угрозу. Момент для удара был подходящий, и Платицин подал сигнал.
Танки открыли огонь. Гитлеровцы в панике заметались. Неожиданно с тыла по атакующим танкам ударили три артиллерийские батареи. Хорошо замаскированные в кустарнике, они остались незамеченными. Эта поддержка ободрила пехоту врага.
Рота Телегина, продолжая двигаться вперед, ворвалась в село Видогощ. Там, где прошли советские танки, валялись раздавленные тракторы и автомашины, а на снегу чернели трупы фашистов. Но и танков у Телегина осталось немного. Платицин решил вернуть роту в Кшентицы, чтобы окончательно подавить сопротивление противника, а затем идти на Менюши.
Командир батальона Герой Советского Союза подполковник Платицин потом рассказывал:
«Телегин заметил приближение колонны немецких тягачей с пушками. Видимо, они шли на помощь своим из района деревни Сутоки. Телегин приказал атаковать их, и тотчас танки свернули с шоссе вправо и завязали бой. Лес наполнился гулом орудий и ревом моторов. Наши танки огнем и гусеницами быстро разгромили колонну, а затем, преследуя разбежавшихся по лесу гитлеровцев, направились в район Кшентицы. В этом бою Телегин огнем своего танка уничтожил несколько противотанковых орудий. Я услышал в наушниках его взволнованный, радостный голос: «Прошу извинения за задержку! Докладываю: «разделали» еще десять орудий. Потерь не имею. Иду в Кшентицы».
На этом радиосвязь оборвалась. И сколько мой радист Лысенко ни пытался восстановить ее, ничего не выходило. Это было последнее боевое донесение Телегина».
Что же произошло с экипажем?
Случилось непоправимое. С окраин Кшентиц по танку ударила почти в упор молчавшая до сих пор пушка. Снаряд разорвался внутри танка. Два танкиста были убиты, а Телегин и башенный стрелок Пирогов ранены.
— Быстро из машины! — приказал Телегин и открыл люк башни.
Выбрались благополучно и у поврежденного танка залегли. Пирогов приподнялся на локтях и, тихо вскрикнув, ткнулся лицом в гусеницы. Вражеская пуля сразила гвардейца насмерть.
Капитан несколько секунд лежал не шевелясь, затем выглянул из-за танка. В полуразрушенном сарае он заметил нескольких гитлеровцев и замаскированную пушку. Превозмогая боль, Телегин поднялся и изо всех сил метнул гранату:
— Получайте, сволочи!
Взрыв опрокинул орудие. Оставшиеся в живых артиллеристы укрылись в сарае. Телегин метнул еще одну гранату и, держа наготове третью, пошел к сараю.
— Сдавайся! — крикнул он.
В ответ ни звука. Капитан повторил приказ по-немецки. Из сарая вышло четверо гитлеровцев. Подняв руки, они испуганно смотрели на окровавленного танкиста. И в этот момент из сарая раздался выстрел…
Боевые друзья разыскали на поле боя погибших Телегина и Литвинова. Вокруг их тел и сгоревших танков валялось много разбитой техники врага.
В кармане гимнастерки Телегина товарищи нашли номер газеты «Правда» со стихами Алексея Суркова. Красным карандашом были очерчены слова:
Осинник зябкий, да речушка узкая,
Да синий бор, да желтые поля.
Ты всех милее, всех дороже, русская,
Суглинистая, жесткая земля.
Н. КондратьевВОЛОДЯ ИЗ УЛЬЯНОВСКА
В землянке было жарко. Длинный, острый, как шило, язычок коптилки тускло освещал обветренные, темные от загара лица солдат.
У маленького столика сидел парторг роты старший сержант Павел Виноградов. Бойцы видели его большую, коротко остриженную голову. Седых волос было больше, чем черных.
Глухим, простуженным голосом парторг читал статью из фронтовой газеты «На страже Родины»:
— «Великий город Ленина — город-фронт». Два с половиной года стоит он на боевом посту. Он отбил все штурмы, отразил все воздушные налеты, преодолел холод и голод, которыми враг думал задушить город. Он разорвал кольцо блокады и наносит врагу удар за ударом.
Когда немецкие варвары убедились в полной неприступности Ленинграда, они в бессильной злобе стали бешено обстреливать город, стараясь разрушить его, истребить как можно больше его жителей…»
Павел Виноградов протянул газету сидевшему рядом с ним солдату:
— Посмотри, Сергей Тарасович, с кем немцы воюют.
Рядовой Сергей Лопатин подался вперед к столу и увидел на газетной странице несколько фотоснимков. Худощавый узколицый мальчик неловко опирался на высокие костыли. Рядом с ним, сжав маленькие кулаки, сидела на стуле девочка. Она не могла стоять — ступни ног были оторваны. А дальше — курносый мальчонка на костылях. Солдат поднес газету к глазам, долго смотрел, не моргая, потом сказал:
— На моего Мишку похож, как две капли воды. Вот третий слева.
— Твой Мишка в Вологде живет, — заметил Владимир Деев, — а вот у Павла Михайловича семья в Ленинграде.
Павел Виноградов быстро расстегнул полушубок, достал бумажник и вытащил из него письмо, сложенное треугольником, и желтоватую любительскую фотографию.
— Я каждый немецкий снаряд как бы глазами провожаю и думаю, где он упадет — на Выборгской или Петроградской стороне, — сказал Виноградов, разглаживая письмо. — Послушайте, что жена пишет: «Когда я узнала, что снаряд попал в школу, побежала туда, как сумасшедшая. Что там творилось, Павлуша, описать не могу! Сын соседки Леня Назаров — помнишь, который голубей разводил — лежит, а лица у него нет. Димка Борисов сидит, обхватив колени, и все спрашивает: «Мамочка, как же я буду без ножки?» Ищу своего Борьку. Вижу, он стоит на коленях и Сене Голубеву руку перевязывает. Я подбежала, взяла у него бинт, смотрю на Сеню, а у него в лице ни кровинки. Тяжело раненный Женя Кутарев все просил директора не расстраивать отца: у него сердце больное».
— Вот эти ребятишки. Сам до войны фотографировал. В первом ряду второй справа — мой Борька, а рядом с ним его дружки: Сеня Голубев — изобретатель, модели самолетов любил делать, и самый шумливый во дворе — голубятник Ленька Назаров…
Карточка медленно шла по кругу. Солдаты смотрели на веселых ребятишек, сидевших на поленнице березовых дров. Пожилые вспоминали своих детей, а молодые — недавнее детство.
— Жена моя спрашивает: «Когда же вы отгоните окаянных? Когда мы будем спать спокойно?» Завтра все ленинградцы услышат наш ответ, — сказал Павел Виноградов, когда карточка вернулась к нему. — Завтра мы идем на Ропшу. Наша рота направляющая. Большая честь выпала нам, товарищи. Командир батальона красный флаг нам передал и велел поставить его на высоте «Квадратной».
Парторг медленно свернул цигарку, осмотрел солдат и спросил громко:
— Кто понесет флаг?
Владимир Деев порывисто поднялся:
— Разрешите мне, Павел Михайлович.
Все посмотрели на молодого солдата. Лицо его казалось вылитым из бронзы. Темные брови сошлись над тонким, с горбинкой носом, пухлые губы крепко сжаты.
— А, Володя из Ульяновска, — улыбнулся парторг. — У тебя ноги легкие. Пожалуй, донесешь.
Владимир Деев, припав грудью к мерзлому брустверу траншеи, смотрел на обезглавленные сосны высоты «Квадратной». В рыжую овчину полушубка глубоко врезались лямки вещевого мешка. В нем любимые книги — «Чапаев» и «Как закалялась сталь», тяжелые обоймы патронов, сухой паек. За голенищами сапог торчат снаряженные рожки к автомату. У пояса полушубка — две гранатные сумки.
Старшина пошутил:
— Не солдат, а ячейка боепитания.
— Приготовиться к атаке! — передал старший сержант Петров.
Владимир Деев повторил команду и поднял с бруствера легкое древко красного флага.
Ракета, фырча, прочертила алую дугу в мутном небе.
Деев первым выпрыгнул из траншеи и побежал по рыхлому черному снегу. Назад не оглядывался. Слышал — восьмая рота движется за ним.
В первой траншее увидел разбитый пулемет. Рядом двое в изодранных осколками зеленых шинелях. Не задерживаясь, Владимир Деев устремился ко второй траншее. По багровому лицу скользили крупные капли пота. Теперь он отчетливо видел высоту «Квадратную», расщепленные высокие пни сосен и берез, разбросанные бревна от дзотов, неровную линию траншей.
Откуда-то слева торопливо застучал немецкий пулемет. От тяжелого удара мотнулась голова. На каске глубокая вмятина. «Спасибо вам, труженики Урала, добрую сталь сварили. Выдержала… Пулемет… Рота окажется сейчас под фланговым огнем».