…Очнувшись, Чумаков увидел, что лежит на земле рядом с убитым старшиной Борисовым. В ушах неприятно звенело. Старший лейтенант поднял голову и осмотрелся. Наши танки ушли дальше… Минут десять было совсем тихо. Потом раздались голоса. Из хода сообщения показалась одна голова в каске, за ней вторая, третья…
Чумаков потянулся к мертвому старшине, взял его автомат и дал длинную очередь. Четверо врагов, как подкошенные, грохнулись на землю, остальные залегли.
Какая-то непонятная сила заставила Григория оторвать взгляд от убитых и посмотреть влево. И как это было вовремя! В двух десятках метров, тоже по ходу сообщения, двигалась другая группа врагов. «Вот оно что, — сообразил Чумаков. — Закрывают проход, проделанный танками. Хотят отрезать десант и уничтожить его».
Лихорадочно работая локтями, Чумаков пополз к заросшей травой канаве. Там можно укрыться и вести бой. Когда до нее оставалось метра три, в его тело впились две пули: одна в руку, вторая — в бедро. Но он полз и полз. В руках последняя граната. Григорий приготовился взорвать ее. «Умирать по-солдатски, — решил он, — как Матросов, как Гастелло… Солдат и смертью своей должен добывать победу».
Пустить в ход эту последнюю гранату ему, однако, не пришлось. Сзади из-за деревьев хлестнула одна, а за ней вторая пулеметная очередь. Загремело «ура!»
— Наши… наши, — вырвалось у Чумакова, и силы оставили его…
Когда бойцы подбежали к Чумакову, он открыл глаза, увидел Поспелова, слабо улыбнулся и тихо сказал:
— Давай, друг, жми вперед. Не останавливайтесь…
…Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении старшему лейтенанту Чумакову Григорию Тимофеевичу звания Героя Советского Союза застал его в одном из ленинградских госпиталей. И, как знать, может быть, он помог скорейшему выздоровлению героя. Как бы там ни было, а через два месяца Чумаков уже шагал по фронтовым дорогам. Он шел на запад добивать врага в его же логове.
«А где сейчас Григорий Тимофеевич? — спросит читатель. — Как сложилась его дальнейшая судьба?»
Закончив войну, Чумаков вернулся домой в родное село Черкассы Оренбургской области. Колхозники избрали его своим председателем, а потом и посланцем в Верховный Совет СССР. Работал, не зная устали, на совесть. Чумаков и сейчас на передней линии. Он председатель Черкасского сельского Совета. Односельчане любят и уважают этого человека с большим сердцем, большевистской волей, ясным умом.
Ю. КриновПОСЛЕДНЯЯ РАДИОГРАММА
В большой комнате над картой склонились комдив Зеленцов и командир 758-го стрелкового полка Щербатенко.
— Твоя задача — сменить триста четвертый полк у Пингосальми. Вот здесь. — Генерал обвел карандашом несколько черных прямоугольников. — Отсюда будешь наступать. Один батальон направь фашистам в тыл. Внезапным ударом захватишь Лохи-Ваара. Сегодня у нас четырнадцатое августа. Пятнадцатое, шестнадцатое… — считал вслух Зеленцов. — Хватит три дня! Шестнадцатого жду доклада о взятии Лохи-Ваара.
…Весь день полк готовился к бою. Бойцы чистили оружие, подгоняли снаряжение, получали боеприпасы, сухари, консервы. Мылись у ручья. Командиры уточняли в штабе боевые задачи.
В восемнадцать ноль-ноль полковник Щербатенко и батальонный комиссар Захватов отправляли в путь третий батальон. Ему предстояло действовать в тылу противника. Первой проверяли седьмую роту. Полковник подошел к старшему лейтенанту Размазишвили:
— Ну, как рота?
— Готова, товарищ полковник!
— Показывай! Посмотрим…
На правом фланге стоял рослый, широкоплечий ефрейтор лет двадцати трех.
— Начальник радиостанции ефрейтор Лузан. Радиостанция в порядке! — четко доложил он.
— Отличный радист. По финской помню. Из Краснодара добровольцем на фронт приехал, — сказал Захватов командиру полка.
— Выходит, порох нюхал?
— Пришлось… — ответил Лузан.
— И ранение имел… — добавил комиссар.
— А откуда сам-то? — поинтересовался командир полка.
— С Кубани… Из станицы Абинской.
— Кубанский казак, значит. Так мы почти земляки, — улыбнулся Щербатенко.
Командир посмотрел на суровые, спокойные лица бойцов и, обращаясь к радисту, сказал так, чтобы всем было слышно:
— Ну вот, земляк, снова придется драться. И крепко…
— Что ж, мы готовы, товарищ полковник! — за всех ответил Лузан.
Щербатенко протянул руку ефрейтору:
— Спасибо! Надеюсь…
Всю ночь бойцы шли по просекам, по лесным дорожкам, переходили мшистые болотца. Идти было нелегко. Ночь безлунная. Видно только спину товарища. Под ноги попадали старые пни, поваленные сосны.
Федор часто поправлял лямки радиостанции. От тяжелой ноши болели плечи. Свинцом наливались ноги. На коротких привалах натруженные мускулы не успевали отдохнуть.
Рота шла вперед, навстречу незатихающему гулу. С каждым пройденным километром грохот боя приближался. Уже можно было различить трескотню пулеметов, хлопки винтовочных выстрелов, очереди автоматчиков.
Потом бой сдвинулся куда-то в сторону. На привале командир роты запретил курить. Приказал соблюдать тишину. «Пожалуй, мы уже в тылу у немцев», — подумал Лузан.
Светало, когда рота вышла на шоссе. Под ногами шуршал крупный песок. Идти стало легче. Теперь и радиостанция не казалась такой тяжелой. За поворотом бойцы свернули и стали подниматься на высоту. Кое-где пришлось продираться через лесную чащу. На вершине, поросшей мелколесьем, рота остановилась.
— Пришли, что ли?.. — Радист Хохраков сбросил металлическую коробку с аккумуляторами.
Лузан покосился на него. Осторожно снял радиостанцию. Вытирая пот с лица, заметил:
— А ты полегче бросай! — Федор осмотрелся. — Кажется, пришли. Наверное, здесь ротный устроит засаду…
И словно в подтверждение, он услышал голос Размазишвили:
— Будем занимать оборону! Командиров ко мне!
У серого, покрытого мхом валуна Размазишвили приказал оборудовать командный пункт. Отсюда хорошо просматривалась дорога из Лохи-Ваара на Кестеньгу.
Лузан подошел к ротному командиру:
— Товарищ старший лейтенант, разрешите развернуть радиостанцию?
— Давай, давай! Нас, наверное, ищут…
Федор подключил батареи. Надел наушники. Щелкнул рычажками. И многоголосый, разноязычный эфир запел. В уши настойчиво лез писк морзянок, отрывистая немецкая речь, финская скороговорка.
Среди хаоса звуков нелегко найти голос полковой радиостанции РБ, или, как ее ласково называли радисты, «эрбушки». Лузан изредка выстукивает позывные сигналы. И опять слушает. Плотнее прижимает рукой наушники.
— Ну как? — нетерпеливо спрашивает Хохраков.
— Молчит Рыбаков!.. — отвечает Лузан, продолжая искать полковую радиостанцию. — А ну-ка перебрось антенну повыше!
Хохраков взял медную плетеную жилку, привязал к ней камень и ловко закинул на другую сосну.
Снова Лузан медленно крутит ручку настройки. 210… 215… 220… 225… Еле ползут в окошечке цифры. В наушниках послышался слабый писк. Еще чуть повернута ручка…
— Слышу полк!.. — обрадованно крикнул Федор.
Хохраков понимающе кивнул головой, придвинулся ближе. Лузан взялся за черную головку ключа. Быстро отстучал условный сигнал.
— Надо доложить командиру… — Он передал наушники радисту и побежал к старшему лейтенанту.
— Товарищ старший лейтенант, связь с полком имею!
— Хорошо. Молодец, генацвале! Сообщил, где мы?
— Да. Сигнал передал…
— Очень хорошо! Пока молчи. Слушай полк…
Весь день бойцы окапывались, расчищали от кустарника и худосочных сосенок сектора обстрела, маскировались.
Наладив связь с полком, Лузан и Хохраков принялись рыть укрытия для себя. Каменистая земля подавалась с трудом. На гимнастерках темными пятнами выступил соленый пот. Работа подвигалась медленно. Хохраков со злостью швырнул лопатку:
— Не могу больше! Для меня и этой ямки хватит…
Он лег в короткий, мелкий окопчик, поджав ноги.
Лузан перестал копать. Подошел к Хохракову:
— Ишь ты! Ему ямки хватит. А мне не ямку, а укрытие надо. Для жизни надо. Понял? Вставай сейчас же!
Хохраков, кряхтя и ругаясь, взялся за лопатку. К вечеру окопчики были готовы.
Ночью Лузан дежурил у радиостанции первым. Рядом дремали командир роты и Хохраков. Передача была запрещена. И лишь в условленное время Федор давал короткий сигнал, означавший: «Я на месте. Все в порядке». В ответ принимал такой же короткий сигнал: «Вас поняли».
Иногда радист снимал наушники, прислушивался. Тихо. Даже ветки не колышутся, словно сосны уснули. И на шоссе тихо. За весь день одна машина проехала. «Вроде как и войны нет. А может, и немцев в поселке нет? Зря мы здесь», — раздумывал Лузан. И только далекий, где-то на востоке, похожий на раскаты грома гул напоминал о непрекращающихся боях.
Густой, серый туман, какой бывает к утру, поднимался в низинах и медленно полз вверх. И все таяло в нем: дорога, лес, высотки.
На рассвете в стороне у Топ-озера раздались короткие очереди из автоматов. Федор взглянул на старшего лейтенанта. Размазишвили напряженно вслушивался.
— Товарищ командир, наши начали?..
Командир роты посмотрел на часы.
— По времени пора… — ответил он и стал наблюдать в бинокль.
Бой разгорался. Справа, слева и где-то сзади — всюду слышалась стрельба. Тяжело ухали орудия. Над зеленым сосновым морем поднимались столбы дыма.
Через некоторое время на шоссе послышался шум.
Командир опустил бинокль:
— Передай: по дороге из Лохи-Ваара двигается пехота противника.
Лузан включил передатчик.
— «Клен»! «Клен»! Я — «Береза»! Я — «Береза»! Отвечайте!
Но Рыбакова не было слышно. В наушники назойливо лезло: «Ахтунг! Ахтунг! Ауфруфен ан фюнф унд цванциг метер…»
— Не слышу полк. Немец забивает, — доложил Лузан старшему лейтенанту.
— А, черт! Раз в жизни связь нужна, и нет ее!.. — сжал кулаки Размазишвили. — Вызывай!