Старшина, оторвавшись от прицела, переспросил:
— Семь?.. Жаль…
Танковая пушка, от которой несло жаром, как от раскалившейся печки, замолкла. А противник усилил артиллерийский огонь. Уже не пули, а осколки барабанили по броне.
Фронтовая судьба пока милостиво оберегала экипаж от прямого попадания вражеского снаряда. Но сколько это еще продлится? Минуту, две, десять? Как знать…
Яковлева недаром считали в роте человеком башковитым. И на этот раз экипаж выручила его смекалка. Пошарив руками по днищу боевого отделения, он вытащил из укромного уголка что-то завернутое в газету.
— Надеть противогазы, — приказал старшина.
Вихров и Зюзиков, еще не понимая смысла команды, натянули резиновые маски. Яковлев, сделав то же самое, поджег дымовую шашку и открыл верхний люк.
Клубы густого дыма, вырываясь из танка, обманули и своих, и противника. Немцы, как и взводный Бухарев, решили, что с экипажем танка покончено…
Танкисты наконец-то выбрались на волю. Начинало смеркаться.
— Теперь за работу, ребята, — довольно пробасил Яковлев. — Будем обувать машину.
Ему не пришлось поторапливать ни Вихрова, ни Зюзикова. И тот, и другой принялись торопливо чинить распластанную на снегу гусеницу.
— Да это же они! — раздался откуда-то из темноты хриплый голос Козычева.
Через мгновение появился он сам и стал обнимать всех по очереди.
— Целы, черти черномазые! Целы! А вас едва в покойники не зачислили.
— Рано, Борис Васильевич, — ответил Яковлев. — Мы еще повоюем.
На другой день, двадцать первого декабря, танки вновь пошли в атаку.
Экипаж Яковлева двигался на левом фланге роты вдоль железнодорожной насыпи. Вихров, побаиваясь как бы не случилось вчерашнего, осторожно вел машину.
— Быстрей, — торопил старшина. — Быстрей.
Медлительность могла обойтись дорого. Нужно было, не мешкая, проскочить триста метров, отделявших наши позиции от немецких, пока противник не пришел в себя после огневого удара. Две-три выигранные минуты в это время очень многое значили.
И механик-водитель, поняв командира, увеличил скорость. Вот уже остался позади разбитый накануне вражеский пулеметный дзот. Стал хорошо виден прикрытый проволочным забором противотанковый ров.
У Яковлева вырвался вздох облегчения. Танк благополучно миновал, пожалуй, самую опасную часть своей дороги — зону вражеского заградительного огня. Не так-то просто теперь немецким артиллеристам стрелять по танку. Малейшая неточность, и снаряды поразят самих же фашистов.
Но впереди за проволочными заграждениями было минное поле. Старшина приказал Вихрову двигаться вправо, где, как говорили, саперы должны были проделать и обозначить безопасные проходы.
Еще издали Яковлев заметил бойцов, залегших у минного поля. Один из них, в белом халате и серых валенках, резал проволоку, а второй, устроившись за снежным бугром, стрелял из винтовки по немцам. Те, в свою очередь, не оставались в долгу и поливали наших бойцов свинцом.
Саперам приходилось трудно. Яковлев, осмотревшись, открыл огонь из пулемета по лежавшим в противотанковом рву фашистам.
Как и в первый день, он вызвал огонь на себя. Как дробины, защелкали о броню танка пули, где-то совсем рядом разорвалось несколько мин.
Яковлев стрелял экономно и только наверняка. Боевой день лишь начинался, и неизвестно было, когда удастся пополнить запасы пулеметных дисков и снарядов. Внимание старшины привлекла каменная железнодорожная будка. Над ней время от времени появлялся белесый дымок. Нетрудно было догадаться, что на будке обосновался вражеский пулеметный расчет. Удобная, что и говорить, позиция: все кругом как на ладони.
— Заряжай, — крикнул Яковлев.
Зюзиков без промедления выполнил команду. Громыхнул выстрел, за ним второй. И вскоре к величайшему удивлению старшины раздался такой взрыв, что даже машина задрожала. Каменная будка превратилась в груду битого кирпича. В ней, оказывается, немцы хранили снаряды и мины. Теперь этот склад боеприпасов взлетел на воздух.
Тем временем саперы, получив неожиданную поддержку, ускорили работу. Справившись с проволокой, выбрали и обезвредили мины. У прохода появился знакомый Яковлеву старший лейтенант Владимир Индрицан — помощник начальника штаба их батальона. Размахивая, как сигнальным флажком, шапкой-ушанкой, он указывал дорогу боевым машинам.
Танк Яковлева свернул в проход и двинулся к противотанковому рву. Достигнув его, Вихров провел машину по самой кромке. Яковлев высматривал уцелевших, затаившихся в огневых точках фашистов, расстреливал их пулеметными очередями.
Во второй половине дня саперы перекинули через глубокий двухметровый ров бревенчатые мостки. По этим шатким временным сооружениям танки двинулись дальше, тесня фашистов к черневшему за снежным полем Красному Бору.
Бой разгорелся жестокий. Наше наступление велось на узком участке, и немцы направили сюда огонь своих многочисленных батарей, расположенных как поблизости, так и в глубине их обороны — в Пушкине, в Тосно, в Красном Селе.
Танкисты шли впереди пехоты. И против них прежде всего направлял враг свой огонь. Неприятельские орудия подбили уже три машины, одна из них долго горела, и черно-багровый дым стлался над изрытой воронками снежной равниной.
Экипаж Яковлева до самого вечера курсировал за противотанковым рвом. Уничтожили немецкое орудие, минометную батарею. Вихров несколько раз прошелся по ней гусеницами, пока командир из пулемета косил разбегавшихся фашистов.
— Сегодня мы повоевали славно, — говорил друзьям Яковлев, когда танк вернулся на заправку. — Всегда бы так…
— А почему бы и нет? — отозвался Вихров.
Механик-водитель ободрился и повеселел. Удачно, без единой заминки прошел этот день. Не совестно прямо в глаза смотреть ни товарищам, ни командиру роты, ни политруку…
Немцы не жалели ракет. Гасла одна, как тотчас же в небе вспыхивала новая. Через смотровые щели в башню проникали пучки то оранжевого, то голубоватого света, выхватывая из тьмы циферблаты приборов, лица танкистов.
— Ну и холодище, — пробормотал Зюзиков. — Да еще и кровь плохо греет…
Любил поворчать башенный стрелок. Яковлев знал за ним эту слабость. Порой резко его осаживал. Но теперь возражать не стал. Действительно, выбраться бы из этой стальной каморки, где сидишь, скорчившись в три погибели, поразмяться. Это, однако, исключалось. В нескольких десятках метров от танка — немецкие позиции. Экипаж Яковлева, как и накануне, нес ответственную вахту в боевом охранении. И впереди, и справа, и слева — фашисты. Свои — сзади, в противотанковом рву, на окраине Колпина. Им можно было прикорнуть час-другой в землянке или прямо на снегу. Танкистам же, хотя веки смеживались сами собой, нельзя смыкать глаз…
Зюзиков достал из кармана гимнастерки письмо и стал его читать при свете трофейного фонарика. Шевелил толстыми губами, качал головой.
Яковлев завидовал Зюзикову. Солдату часто писали родные и знакомые. А старшина даже и не подходил к почтальону. Самые близкие ему люди — отец, мать, жена, четверо ребятишек — остались за линией фронта, на захваченной врагом псковской земле… Что с ними? И живы ли?.. Узнать бы что-нибудь о них… Но как?
Медленно текла долгая-предолгая декабрьская ночь. Уже и Зюзиков притих, уткнулся подбородком в ворот ватника. Яковлев, отгоняя сон, яростно курил, свертывая большущие цигарки. Перед рассветом стало непривычно тихо.
— Вставай, — предчувствуя недоброе, толкнул Яковлев Зюзикова.
Его опасения подтвердились. Очередная вспышка ракеты позволила разглядеть крадущихся к машине немцев. Яковлев открыл огонь. На его пулеметные очереди белесая полутьма отозвалась истошными криками.
Минут через десять немцы снова попытались ворваться в противотанковый ров. И опять дорогу им преградил пулеметный огонь.
В третий раз фашисты подползли к самому танку.
— Русс, сдавайся, — кричал кто-то на ломаном русском языке.
Яковлев ответил длинной очередью, а Зюзиков, открыв люк, бросил с пяток гранат.
Полтора десятка гитлеровцев уничтожил танковый экипаж в этом ночном бою.
Бои на вздыбленной, изрезанной траншеями, обильно политой кровью равнине меж Колпино и Красным Бором продолжались еще несколько дней. О них не сообщалось в сводках Совинформбюро, они не привели к серьезным территориальным успехам. Наступавшим подразделениям 55-й армии не удалось прорвать на всю глубину вражескую оборону. Да это было им и не под силу. На десять-двадцать вражеских снарядов артиллеристы осажденного Ленинграда могли отвечать только одним. Но сражались бойцы с неменьшим мужеством, чем защитники Гатчины и Пулковских высот, герои Невского «пятачка».
Отбив противотанковый ров и продвинувшись всего на километр, они не только сковали на своем участке превосходящие силы врага, но и положили начало, мы это вправе сказать, освобождению ленинградской земли.
Дольше многих других экипажей у противотанкового рва действовал танк Яковлева. Собственно, он да еще две машины остались на ходу в третьей роте 86-го отдельного танкового батальона после пяти дней боев.
— Удивляюсь, как наша старушенция еще ползает, — иронизировал Зюзиков. — Ее сейчас палкой можно подбить.
Да, машина выглядела невзрачно: не сосчитать было вмятин и пробоин, пробитая осколками броня походила на решето.
Сталь сдавала, а люди держались. Широкоскулое лицо старшины осунулось, глаза глубоко провалились, губы распухли, окровавились. Вихрова поминутно душил кашель. Зюзиков почернел так, словно его обильно вымазали дегтем. Когда он заряжал пушку или подавал снаряды, руки башенного стрелка дрожали…
Двадцать четвертого декабря, в среду, экипаж получил особое задание от командира стрелкового полка Лебединского. К нему в землянку старшину привел политрук Козычев. Он теперь оставался за командира роты — тяжело раненного Гончарова отправили в госпиталь.