– Так точно. Кроме портфеля.
– Вот этот?
– Да. Честно говоря, понятия не имею, откуда он.
– Раз нет, то товарищ лейтенант, пометьте, что изымаем, – Иван Саныч, видимо, небрежно, на самом деле осторожно, не за ручку, забрал портфель, утащил в отделение.
Нет признаков волнения на отекшем лице полковника, все, что читалось на нем в точности, – это желание вернуться на дачу и завалиться на кровать. Сергей сжалился:
– Сейчас закончим. Да, еще момент: надо как-то отбуксировать вашу машину к даче, у нас нет возможности ее охранять.
Тут, видимо, Тихонову стало совсем дурно, он побелел до зелени и даже оперся о машину.
– Вам плохо, Евгений Петрович?
– Да, немного. Если позволите, давайте закончим. Я попрошу друга…
Простившись, он побрел восвояси, то и дело останавливаясь и переводя дух.
Акимов и вернувшийся Остапчук некоторое время в молчании глядели ему вслед. Саныч вздохнул:
– Жаль мужика. Заездили вконец. Как бы он у нас на дачке не скончался от какого-нибудь приступа.
– Типун тебе на язык, – искренне пожелал Акимов. – А что до того, кто кого заездил, – это их семейное дело.
Остапчук выдал очередное мрачное пророчество:
– Будет труп – станет общественное.
Сергей Акимов, коммунист, боевой летчик и подтвержденный документами сыщик, трижды сплюнул через левое плечо. Пошли заниматься делами, оставив машину подсыхать во дворе отделения. Некоторое время спустя явился Сорокин, красный и гневный, ведя за руку Витьку Маслова. Тот сохранял невозмутимый, не особо заинтересованный вид, точно на школьной экскурсии. За ними поспевала распаренная, запыхавшаяся то ли от ора, то ли от быстрой ходьбы гражданка Анна Приходько, бормоча что-то про картошку.
Сорокин, появившись на пороге кабинета, подтолкнул парнишку к Остапчуку:
– Товарищ сержант, вот вам претензия от потребителей.
– Этот, что ли? Что ж, можно, – подтвердил сержант, поднимаясь и упирая кулаки в столешницу.
Гражданка Приходько, с которой они издавна были не в ладах, заметно заволновалась:
– Как это, товарищ начальник, не вы мое дело разбирать станете?
Сорокин, скрипнув зубами, пояснил:
– У каждого сотрудника правоохранительных органов, уважаемая гражданка, имеется своя компетенция. У меня как у руководства отделением масса дел и корреспонденции, видите? – Он похлопал по боку планшет. – А в ведении товарища сержанта как раз находится рынок и все, что с ним связано.
– А это… – начала было Приходько.
Сорокин, козырнув и даже каблуками прищелкнув, скрылся в кабинете. Впрочем, говорящий и многообещающий взгляд на сержанта он все-таки бросил.
Остапчук, сделав свирепый вид, пригласил строгим голосом:
– Ну-с, присаживайтесь. Побеседуем.
Акимов деликатно поинтересовался, не помешает ли, получил заверение, что нет.
– Вы, товарищ лейтенант, необходимы для представительности и коллегиальности.
Расселись: Витька Маслов с выражением «ах-как-интересно-у-вас-дяденьки» на стуле напротив входа, Приходько – на скрипучем стуле, спиной к Акимову, что было ей особенно неудобно. Она вообще предпочитала бегать и говорить больше, чем сидеть и спокойно излагать. Осмотрев положение вещей и людей, Иван Саныч увидел недостаток и тотчас его исправил. А именно: вынул из сейфа и придвинув к себе самую потрепанную, страшную папку, пододвинул чернильницу и перо.
– Гражданка Приходько, приступим. Изложите дело.
– Сто раз изложила, – сварливо начала тетка Анна, – прихожу, стало быть, на рынок, картошки приобресть. И вот этот зловредный клоп…
Витька, человек бывалый, ощущающий себя уверенно, поднял руку:
– Вот это уже оскорбление.
– Согласен. Гражданка Приходько, воздержитесь.
– Вот, дожили, – проворчала она. – В родной милиции и рта не дают раскрыть. Ну, будь по-вашему. Желаю, стало быть, приобресть ведро картошки, на посадку. А этот… ну, в общем, Витька Маслов, и говорит: могу пособить. Подводит к одному, с усами…
– Кто таков, имя, фамилия?
– Я почем знаю? Лапоть какой-то. Вот он в ведро пихает…
– Хорошую?
– Хорошую. На безмене взвешивает, ссыпает в мешок, я, значит, расплачиваюсь, приношу домой – а потом хвать, а картошка-то мороженая! Я сейчас на рынок, хватаю этого вот…
– Но-но.
– …Маслова то есть, за грудки, а он вот так и держится: знать ничего не знаю. Я и потащила его сюда, а в вагоне как раз власть встретила.
Остапчук, делая вид, что старательно записывает сказанное, поднял глаза.
– Что ж, все?
– Все пока, а там от вас зависит!
– Ну-ну. Товарищ несовершеннолетний Маслов, что можете сказать по данному поводу?
Витька вежливо склонил умную голову, откашлялся, принялся излагать, спокойно и неторопливо:
– Все сказанное не имеет ко мне никакого отношения. Гражданка Приходько приобрела с рук картошку…
– Ты же мне на этого указал! – возмутилась тетка Анна.
Но Витьку просто так, без хрена, не употребишь.
– Я лишь ответил на ваш вопрос о том, где можно купить картофель. Как воспитанный гражданин.
– Справедливо, – согласился Остапчук.
– Да как же так – «справедливо»! Они ж столковались мне порченую подсунуть!
– Простите, – остановил женщину сержант, – это обвинение серьезное, клевета, к тому же по отношению к несовершеннолетнему…
– Беззащитному сироте, – подсказал Маслов.
– Да вы тоже сговорились, что ли? – возмутилась тетка Анна.
– Вот это уже клевета на власть, – заметил Остапчук. – Так и запишем. Ай-ай-ай.
– Вот! Пользуетесь тем, что сразу потребитель не проверяет – и ду`рите!
– Вы, простите, когда ж увидели, что картофель испорчен? – хлопая глазками, спросил Витька.
Тетка Анна открыла рот, но тут поняла, к чему идет, и осеклась.
– И все-таки ответьте, – предписал Остапчук, покачивая пером.
Она угрюмо призналась:
– Двух суток не прошло.
– Вот так вот, – с удовлетворением констатировал Витька, – где-то двое суток продержали корнеплоды, неясно в каких условиях – а я, стало быть, виноват!
– Ах ты!..
Остапчук снова был вынужден призвать к порядку:
– Тихо-тихо. Сейчас вы, гражданка Приходько, садитесь к столу и изложите письменно все свои беды.
Тетка резко поднялась, уронив стул:
– Ничего не буду писать. Вижу я, к чему клонится: как всегда, я у вас виновата, а этот вот, как всегда, ни при чем. Ничего, я с его мамашей поговорю, пусть знает!
– Это ваше право в пределах, допускаемых законом, – подчеркнул сержант, особо ничем не рискуя. Всему району было известно, что второй такой сороки в округе нет, а до рукоприкладства не дойдет, поскольку Витькина мама – воспитанная женщина.
– Все, кончилось мое терпение, жаловаться на вас на всех буду, попомните меня, – ворчала тетка Анна, отправляясь к двери, излагая смутные, но ужасные угрозы.
Навстречу ей по коридору шествовали двое – Мурочка Тихонова, в очередной шляпке, в легком кричаще-цветастом платье, и военврач Золотницкий, отглаженный, свежий, без тени похмелья и чего-то недостойного. И в пенсне.
Войдя в кабинет, военврач козырнул, пожелал здравия, потом всем пожал руки. Мурочка поприветствовала не сквозь зубы, но высокомерно. Акимов заметил:
– А вы, Владимир Алексеевич, очки носите?
Тот снял пенсне, протер стеклышки, ответил смущенно:
– Вот, окопчики сказываются, ранения. В крота превращаюсь. Коллеги-окулисты настаивают, что пора носить, а я никак не могу привыкнуть.
Тихонова немедленно встряла:
– Ближе к делу! Когда можно забрать машину?
– А, здравствуйте, здравствуйте, гражданка Мария Антоновна, – со значением поприветствовал молодую женщину Остапчук, поднимая глаза от стола.
Уж что он имел в виду, и что услыхала в нем мнительная дамочка, но она немедленно взбеленилась:
– Почему вы разговариваете со мной в таком тоне?
– Обычно разговариваю, – хмыкнул сержант и хотел что-то прибавить, но на шум выглянул капитан Сорокин, попросил всех в кабинет.
Тихонова, фыркнув, прошествовала по приглашению, Золотницкий последовал тоже.
Остапчук подмигнул, вполголоса произнес:
– А военврач-то очкарик.
– Ну да.
– А марку машины по темени разглядел.
– Когда надо, то что хочешь разглядишь, – со знанием дела поддакнул Маслов.
Сержант опомнился, что несовершеннолетний нарушитель спокойствия еще тут.
– Ты что тут еще заседаешь? Вали домой, и не спекулируй.
– Я не спекулирую, – возразил парнишка. – А если даже и да, то не я один. Вот эта тоже… в шляпке, наверняка спекулянтка.
– Та, что сейчас прошла? – спросил Акимов.
– Она. Давеча Иван Санычу докладывал.
Названный субъект поинтересовался, якобы равнодушно:
– Не с этим ли субъектом она сговаривалась тогда, в рядах?
– Не-а, не с ним, – заверил Витька. – Тот совсем другой был.
– Какой же?
– Ну не знаю. Чернявый, нос большой, и вроде бы хромал…
Остапчук, помогая вспомнить, попытался включить Витькину торгашескую наблюдательность:
– Одет, может, как-то по-особенному? Шляпа, пиджак, плащ…
Витька обрадовался:
– Точно, Иван Саныч, плащ! Заграничный наверняка, с золотым отливом, кругом ремешки, погоны.
Потом Витька, вежливо попрощавшись, пошел к выходу. Акимов, потянувшись, вдруг спросил:
– Ваня, а портфель из «Победы» куда положил?
Остапчук, в свою очередь оглядев помещение, удивился:
– Да тут лежал. Делся куда-то, а что, нужен?
– Чудеса, да и только.
Глава 10
Узнав от Пельменя, что тихоновская машина нашлась и отмокает у здания милиции, – об операции по ее вылавливанию был рассказан целый анекдот, – Колька, самовольно бросив работу, поспешил к отделению.
Автомобиль стоял там, где указал Андрюха. Было большое желание немедленно броситься к нему, изучить да рассмотреть, но останавливало то, что окна кабинетов выходили прямо на нее. Что, если хозяева в отделении, и увидят, как он крутится у их драгоценности?