– Прекрасно помню, двенадцатого. Это имеет какое-то значение?
– Нет, это я для общего развития.
Но Светлана Ивановна все беспокоилась:
– Сергей Павлович, только, прошу вас, без передачи нашего разговора кому бы то ни было!
Акимов свято заверил, что все понимает, на этот раз сказав чистую правду. Но Светлана Ивановна по понятным причинам волновалась, потому поспешила закончить разговор. Глянула на свои часики, спохватилась:
– Батюшки, что же это, меня ж уже обыскались! – и убежала, оставив лейтенанта в раздумьях.
Когда Сергей наконец добрался до родной окраины, был уже вечер. Спустились сумерки. Сойдя с платформы, Акимов решил, что надо проветриться, обдумать все еще раз, спокойно. Долгий получился день, но насыщенный, плодотворный. Многое теперь смотрелось по-другому.
Не так давно вольным предположением воспринималась мысль о том, что Тихонов, нуждающийся в деньгах, мог попытаться поправить финансовое положение, сымитировав угон машины, чтобы получить страховку. Теперь уже возникали подозрения относительно того, а не случилось ли чего покрупнее?
Имеется Тихонов – человек деморализованный, уставший, пьющий, неоднократно пострадавший, сидевший, наверняка обиженный на всех – на страну, на коллег, на власть. Жена ему рога наставляет – к гадалке не ходи. Стал стар, поизносился, денег с гулькин нос – наверняка нашла себе Ромео побогаче, помоложе. Встретились они в Берлине… Стоп-стоп, а вдруг ее-то и использовали, чтобы подобраться к полковнику? Как раз в такой ситуации подцепить человека, завербовать – проще простого.
В память врезалась совершенно дурацкая, паскуднейшая история с сокурсником по летному училищу. Он женился на красивейшей девице – фоторепортере, брат которой, военкор, сотрудничал с центральной газетой. Талантливая семейка. Как раз через эту девицу – Нину, вспомнил Сергей, – и поступило предложение супругу сняться для «Сталинского сокола» ко Дню авиации. Супруг – к слову, на самом деле отличник боевой подготовки, – разумеется, согласился, и Ниночка сняла его «покрасивше», прямо в учебной аудитории. Никому он, конечно, об этом не сказал и тем более позволения командиров на съемку не спрашивал. Только и ко Дню авиации «Сталинский сокол» вышел без фотографии его физиономии. История эта дошла до комиссара, а итог был плачевным: и Нина, и ее как бы брат оказались шпионами, и во время обыска у них нашлось то фото, и его увеличенный фрагмент – со схемой самолета, висевшей на доске.
Ведь чтобы напакостить, навредить, много людей не надо. Это чтобы Днепрострой восстановить, десятки тысяч нужны, а чтобы взорвать, несколько десятков человек хватит. Чтобы сражение выиграть, несколько корпусов потребуются, а чтобы выигрыш в штабе провалить – одного шпиона достаточно. Или двух.
«Пусть предательство Тихонова по-прежнему смотрится лишь как предположение – хотя почему? Ведь теперь факты есть, и не мало. Также налицо заинтересованность в деньгах, и деньги, полученные Пожарским на длительную командировку, пропали – да-да, вместе с портфелем. Также имеются полис и подозрительные обстоятельства пропажи машины. И есть еще вот такой Ливанов, со своим выступлением. Этот Вася, судя по всему, редкая гнида и падаль, раз так запросто пинает того, с кем служил еще в Испании».
И если представить, что в черном портфеле Игоря в ту пятницу находились не только деньги, но и документы по тому самому проекту, о котором следовало уже в понедельник отчитываться, – то этим двум, Тихонову и Ливанову, они могли быть весьма кстати.
Причем не обязательно рядить Ливанова в шпионы, даже с житейской точки зрения легко усмотреть мотив преступления. Подсидеть нахамившего прилюдно начальника. Похитить бумаги, которые он в нарушение режима секретности рискнул вынести за проходную. Изъять эти документы, самому изучить, спокойно доработать, исправить ошибки. А потом пусть Пожарский овощем отлеживается – а он, скромный трудяга-заместитель получит все лавры зарвавшегося начальства. Игорь из больницы отправится под суд, а начальством станет Ливанов.
Неловко так дурно думать о еще незнакомом человеке, но на то он, Акимов, и следователь. Профессиональная деформация. Да и честные граждане в поле зрения не попадают. Ставка начальника лаборатории достойная, бедовать не придется, плюс почет, уважение, регалии.
А где же Ливанов Василий Борисович был вечером в пятницу, шестнадцатого? Выяснить, непременно выяснить. Если не был там, где укажет, то… Да, дальше труднее. Акимов сам себе честно признавался, что слабоват он для подобных логических построений, не хватает мозгов все вместить, продумать. И боязно наворотить лишнего, а не то и спугнуть.
«С Сорокиным бы посоветоваться – только какой-то он странненький и пугливый стал. Того и гляди – снова зашамкает, что все каша и фантазии».
Одряхлел капитан. Десятки удивительных, несвойственных капитану деталек, появившихся в последнее время, всплывали в голове – раздражительность, недоверие – ему, Кольке, даже Санычу, и, напротив, полная некритичность к показаниям чужих людей, да и редкое смирение перед мнением товарищей из главка… И этот непривычный скепсис – это у Сорокина-то, который из каждого пустякового события умудрялся вывести самые неожиданные версии, которые, как правило, в той или иной мере оказывались верными.
Основная же беда в том, что прямо сейчас Акимов нарушил приказ. Сорокин предписал отставить – он не отставил. Приди он со своими изысканиями к капитану – тотчас отправится на штрафные работы, выгребные ямы чистить.
Мимо с ревом и свистом пролетела электричка, Акимов опомнился – надо же, куда зашел в раздумьях, почти к Анчуткиной «даче». Глянул на часы: ого! Поздно, пора закругляться, пока окончательно мозги набекрень не съехали. Сергей решительно, как тряпкой с доски, стер все свои измышления. Оставим решение вопросов до утра, ведь прямо сейчас он ничего не может сделать и рискует быть занесенным не туда.
Тут, кстати, и выяснилось, что уже занесло. Тропа, по которой он шел довольно долго, не задумываясь, куда она ведет, уперлась в вал, насыпь добрых полметра высотой, и на этом закончилась. Сергей пошел на штурм, полез прямо вверх, цепляясь за ивняк и скользя ботинками по траве и глине. Вот когда понимаешь, чем военное обмундирование носить куда удобнее!
Вылез на проселочную дорогу, огляделся – по той стороне идут заборы, табличек на них видно не было, но, очевидно, одна из крайних линий Летчика-испытателя. Сергей, сориентировавшись, свернул направо.
Постепенно он узнавал места, хотя сюда редко наведывался с обходами, многие дачи тут все еще пустовали, а некоторые, судя по заколоченным окнам, еще с осени. Проходя мимо одной такой, Акимов насторожился: «Что это? Фанерка на оконных рамах, забито крест-накрест, калитка заперта, а между досок пробивается свет».
Он собрался уже пойти, проверить замок, но тут открылась не калитка, а неприметная дверца в заборе. Высунулась голова, увенчанная какой-то конструкцией – вот и товарищ Тихонова. Та самая, которая, по официальной версии, грызет основы стихосложения на семинаре профессора Ратцинга.
Акимов замер, сделал осторожный шаг назад, скрылся в тени чьей-то сирени.
Мурочка, убедившись, что горизонт чист, снова скрылась за забором. Когда она появилась, с ней вышел, заметно прихрамывая, мужчина.
Похабна роль соглядатая, но служба такая. Акимов навострил покрасневшие уши. Да и прислушиваться особо не пришлось, зеленый свод свежей листвы усиливал каждый звук, как ракушка парковой эстрады. И приглядываться было не обязательно, эти два силуэта видны были четко, как в театре теней.
Мурочка густым, грудным голосом обличала спутника в бессердечии, нерешительности, в том, что ради нее он ничем не может поступиться. Он увещевал, убеждая, что, кроме нее, у него на всем свете и в окрестностях нет никого, и что он не может отказаться от этой поездки. Мурочка, прильнув к нему, плакала, он утешал, пытаясь отлепить ее, – видимо, уже куда-то опаздывая. Она сердито отстранилась:
– Жди, жди! Всю жизнь жду – то мужа, то тебя!
Он отстранился, Мурочка отвернулась, видимо, доставая платок, всхлипывая. Мужчина с прохладцей заметил:
– Меня ты не дождалась.
И снова она с горестным всхлипом прилипла:
– Васенька, я не знала, что ты жив!
– Можно было подождать подольше.
Мужчина вздернул руку, глянул на часы, потянулся к женщине:
– Пора. Попрощаемся по-хорошему.
Она снова завела свою сопливую шарманку, то отталкивала, то снова льнула к мужчине, как вьюн к дереву, то говорила: «Иди, иди», то снова удерживала, лезла целоваться.
Акимов ощутил, что краснеет: «Ну и дела. Вот и новый Вася. Вася. Это не Ливанов ли часом?! Или просто Вася, мало ли Вась на свете…»
Сергей не успел додумать: глянул на этот балаган и увидел, что пора давать занавес. Мурочка по-театральному отошла на авансцену и страдает, даже вроде бы заламывая руки, а Вася удаляется в закат, точнее, довольно быстро хромает по направлению к станции.
Все, скрылся, завернув за угол. И Мурочка вышла из любовной каталепсии. Выпрямилась, пошла обратно за забор, открыла изнутри большие ворота, довольно-таки легко для хрупкой женщины распахнула створки.
Взревел мощный двигатель, загорелись фары – на улицу выехала проклятая тихоновская «Победа». Тихонова отправилась запирать ворота. Акимов решился. Выбравшись из сирени, приблизился.
– Позвольте помочь, Мария Антоновна.
– Ах! – Она вздрогнула, но, оправившись, рассмеялась в своей манере, замогильно: – Товарищ лейтенант! Напугали меня.
– Прощения прошу, не хотел, – Акимов прикрыл ворота, отобрав у нее ключ, навесил замок.
Тихонова уже оправилась от удивления, заметила кокетливо:
– Вы зря не ходите в костюмах, вам очень идет.
– Спасибо.
– С ума сойти, какой вы интересный. Только вот стрелки…
– Благодарю, – прервал Акимов. Приблизившись к машине, как бы невзначай провел по капоту: – Смотрите-ка, как новая.