А Казанский уже явно входил во вкус и начинал расправляться с загадками с решительностью опытного детектива.
— Черепки? — попыхивая трубкой, сказал он. — Вас удивляет, почему воры украли вместе с драгоценностями и осколки сосуда? Значит, разграбил курган некто, не чуждый археологии. Его заинтересовала и керамика, вот он ее и прихватил вместе с золотом — как подтверждение, что древности не фальшивые.
— Археолог-грабитель? — недоверчиво спросил я.
— А разве таких не бывало? Разворовал же в девятьсот четвертом году проходимец Шульц Келермесское погребение. Всякое случалось. Возможно, эти сокровища отняли у какого-нибудь археолога, прикончив его, так что он и сообщить о своей находке не успел.
— Ну а если выяснить, откуда украдены сокровища, не удастся? Тогда, где вы считаете, Олег Антонович, надо организовать поиски?
— Дай-ка карту. Наверное, здесь, — сказал он, указав пальцем на излучину Днепра между Запорожьем и Никополем.
Вот приятный сюрприз: наши предположения совпали! Но проклятый мой нерешительный характер требовал еще подтверждений, и я стал задавать «провокационные» вопросы, рискуя вывести профессора из себя.
— Вы думаете, на землях скифов царских? А не севернее? Все-таки, слишком много явных признаков оседлости в сценках на вазе. И отпечаток зерна на керамике.
— Новое племя тебе хочется открыть? — понимающе усмехнулся Олег Антонович. — Мало, брат, керамики, чтобы такие далеко идущие выводы делать. Даже Анна Матвеевна, как ты рассказывал, не берется определить, откуда эти жалкие черепки — из-под Киева, из Каховки или, может, из Казахстана. Ну какой там признак оседлости — единственный отпечаток пшеничного зерна? Все ведь хлебом питались — и кочевники, и земледельцы. Не было у скифов ни одного племени, какое можно назвать по-настоящему оседлым. Даже те, что занимались земледелием, истощив один участок земли, переселялись на новые места да и в свободное от полевых работ время тоже кочевали. Но пусть это земледельцы, если так тебе хочется. Все равно искать надо где-то тут, — постучал он пальцем по карте, — пусть немножко севернее Чертомлыка и Солохи, но в тех же краях, где земледельцы соседили со скифами царскими. Может, в самом деле, посчастливится, наконец, нащупать границу их земель? Хотя была она, конечно, весьма условной, подвижной. Разные по хозяйственному укладу племена наверняка обитали рядом на одной и той же территории, обмениваясь продуктами и традициями. Тем интереснее выяснить места их обитания, уточнить, наконец, этнокарту Скифии.
— А если не земледельцы, а скифы-пахари, Олег Антонович?
— Они тоже недалеко от скифов царских обитали: Если уж гадать, то и я тебя могу спросить: а почему бы не невры? Или будины? По каким, скажи на милость, признакам так упорно на север тебя тянет, в лесостепь? — уже заметно начиная сердиться, спросил он. — Только потому, что с чьих-то слов тебе в этом красавце нечто лосиное стало мерещиться? Так ведь это не аргумент, а впечатление, и весьма субъективное. Почему бы тогда не поискать и под Воронежем? И там лесостепь была. И лоси там водились, любили местные мастера их изображать. И сосуд, как тебе прекрасно известно, там нашли великолепный со сценками из скифского быта при раскопке Частых курганов. Может, туда кинуться? Или в Сибирь. Там тоже изображения оленей, весьма похожих на лосей, попадаются.
Посопев опять погасшей трубкой, он добавил:
— Так гадать можно без конца. А исходить надо из реальных фактов. О том, что погребение это раскопано было где-то явно, если не на землях кочевых скифов, то пусть у их соседей — земледельцев, свидетельствует прежде всего его богатство. Одна ваза чего стоит. Нигде на периферии Скифии ничего похожего не находили.
— А Литая могила?
— Ну и что — Литая? Да, погребение богатое, хотя и не скифское. Но за счет чего? За счет драгоценностей, привезенных из военного похода в Переднюю Азию.
— Ну а все-таки Частые курганы? — не унимался я. — Жили там будины, а на сосуде, который вы помянули, изображены типично скифские воины и по одежде, и по вооружению.
— Поэтому ты предлагаешь поискать там? Но ведь еще неизвестно, как этот сосуд попал к вождю будинского племени. Может, он его просто купил у заезжего греческого купца. Но не исключено, что это тоже — военная добыча: захватил он сосуд, убив какого-то скифского воина. В том-то и беда, что по одним драгоценностям никак не определишь, где находилось погребение — и даже скифское оно было или нет. С таким же успехом по Матвеевской вазе можно отправиться на поиски и в края описанных Геродотом меланхленов, о которых мы до сих пор почти ничего толком не знаем, кроме того, что носили они «черные одежды». Или в края совсем уже загадочных андрофагов, — и Олег Антонович с явным удовольствием процитировал нараспев Геродота: — «Из всех людей андрофаги имеют наиболее дикие нравы: они не признают правды и не имеют никаких законов. Они ведут кочевую жизнь, носят одежду, похожую на скифскую, но имеют особый язык, они одни из этих племен едят людей…» Попробуй-ка указать, где обитали андрофаги, по этим признакам!
Посмотрев на Золотого Оленя, он добавил:
— А против воронежского варианта поисков есть, кстати, бесспорное археологическое возражение. Среди украшений в зверином стиле там господствует кабан, вепрь, а отнюдь не олень. Забыл?
— Значит, искать где-то севернее Чертомлыка? Или Солохи?
— Если бы я мог тебе указать точно, то сам бы лучше поехал копать, — усмехнулся Олег Антонович. — Нет, брат, придется основательно поискать, и, боюсь, немало времени это отнимет. А начать, думаю, надо с разведки правого берега Днепра. На левом берегу поселения и курганы скифов-земледельцев попадаются реже. Впрочем, и их проверить надо. Повезло же там Бидзеле с Гаймановой могилой? Вот, кстати, наглядный пример: богатейшее погребение, а легко ли по находкам определить, какие именно скифы тут жили: земледельцы или царские? А?
— Олег Антонович, все это так, но разрешат ли мне в тот район перебраться? Вдруг поручат просто Запорожской экспедиции провести дополнительные разведочные раскопки…
— Ну, это некрасиво будет. Ты же в некотором роде первооткрыватель Матвеевского клада. Дадут тебе небольшой разведочный отрядик. Много народа с собой не бери, не то мобильность потеряешь. И прежде всего надо побольше площадь осмотреть, выборочно раскопать в разных местах несколько курганов. Кто сейчас твой непосредственный начальник? Все еще Петренко?
— Он.
— Ну так чего ты беспокоишься? У вас же хорошие отношения, еще с институтской поры. Или поцапались из-за чего?
— Нет, отношения нормальные. Какие могут быть у подчиненного с начальством, утверждающим отчеты и сметы.
Казанский понимающе улыбнулся.
— Ну, значит, тебе бояться нечего. Тем более Петренко ведь тоже мой ученик. Думаю, к моему мнению прислушается, хоть и начальником стал.
— Но вы же его знаете. Для Димы дорога слава родного института, а кто именно ее добывает, не так уж важно.
— А что? Похвальная позиция, — засмеялся Олег Антонович. — Боишься, что он подавит тебя принципиальностью и уговорит пожертвовать личными интересами ради общественных, тем паче что вы друзья? Дима руководитель напористый. Но ты что-то рано в поход собрался. Во-первых, надо срочно статеечку о Матвеевском кладе написать в «Проблемы археологии» с приложением хороших фотографий. Думаю, ее пропустят вне всякой очереди. Пусть и другие над твоими находками головы поломают. Или ты их своим личным достоянием считаешь? А во-вторых, надо еще сначала и здесь, в Керчи, как следует поискать. Может, удастся нащупать, кто же сей клад в подполе припрятал…
И тут, словно спеша ответить на этот вопрос, затрезвонил телефон.
Я поспешно схватил трубку.
— Адресный стол? — я начал лихорадочно шарить среди бумаг в поисках карандаша. — Да, да, это музей! Слушаю вас… Диктуйте, я записываю. Так. Маркина Полина Петровна… Тысяча девятьсот второго года рождения… Уроженка села Пеньки Курской области. Где она сейчас проживает? Ага, понятно…
Потом мне продиктовали подробные паспортные данные и новые адреса двух мужчин, раньше проживавших в снесенном доме, — Карпенко и Авдеева и еще какой-то чуть ли не столетней Прасковьи Ивановны Егорушкиной, хотя она-то, как и Маркина, вряд ли была способна раскопать где-то за тридевять земель курган с древними сокровищами и коварно припрятать их в погребе.
По настоянию Казанского я тут же отправился разыскивать бывших обитателей Матвеевки по их новым адресам. Ордера им всем выдали в разные районы. Но уже первая беседа — с мрачноватым, небритым шофером Авдеевым принесла нам полное разочарование.
— Откуда же мы можем знать, кто в том доме жил до революции, когда сами в нем только после освобождения Крыма от фашистов поселились?
— Все четыре семьи?
— Конечно. Дом пустой стоял, сильно порушенный. Вот нас в него и вселили.
— А кто до войны в нем жил?
— Вот этого уж не скажу, не знаю.
Однако Олег Антонович ни капельки не расстроился, когда я обескураженно поведал ему о полной неудаче начатых поисков. Наоборот, он даже как будто обрадовался и, потирая руки, бодро сказал:
— Отлично, значит, круг сужается! Мы уже ближе к цели. Теперь остается лишь выяснить, кто жил в той хибарке до войны и куда подевались ее прежние обитатели. Займитесь этим немедленно! И лучше поезжайте сами в адресный стол, мой друг. Не давайте им покоя, пока не разыщут всех прежних жителей!
Олег Антонович все делал страстно, увлеченно, и трудности лишь подбадривали его. Мне бы такой характер.
На следующий день я отправился в адресный стол. Выполнить задание оказалось нелегко, потому что архивы сильно пострадали за время войны и гитлеровской оккупации города. Но все-таки к вечеру удалось установить имена хотя бы двоих, несомненно живших в снесенном домике до войны: слесаря-пенсионера Никитина, умершего в 1943 году, во время оккупации, и какой-то Авдотьи Горячкиной, неизвестных занятий, — сна выехала в самом начале войны к сыну в Свердловск, где и следовало, видимо, разыскивать ее дальнейшие следы.