Следователи — страница 11 из 29

КОЗЫРНЫЙ ДЕНЬ

Ночной пожар

Девятого марта в маленьком старинном городке Калужской области, на дальней его окраине, в начале двенадцатого ночи заполыхал дом. Большой, добротный деревянный дом. Вокруг стояли такие же дома, поэтому выбежавшие соседи с опаской поглядывали на пожар. По их рассказам, вначале огонь появился в окнах, загорелось внутри, потом пламя набрало силу, вырвалось наружу, охватило чердак. Оконные переплеты, деревянные перегородки, двери глухо похрустывали в огне, будто на чьих-то крепких зубах. А когда заполыхала крыша, послышалась настоящая пальба — раскаленный шифер стрелял оглушительно и часто. В сухих комнатах, на просторном чердаке, в продуваемых сквозняками коридорах огонь гудел басовито, уверенно, даже с какой-то деловитостью, словно был занят важной срочной работой.

В двадцать три часа десять минут местная пожарная команда получила первое сообщение по телефону. Машины уже вырвались со двора, уже неслись по пустынным улицам, затянутым весенним ледком, а звонки все продолжались. Пожар был виден едва ли не со всех концов городка. Мечущиеся красноватые блики вызывали тревогу, и люди, в спешке набросив что-нибудь на плечи, выходили из домов: не перекинулось бы пламя через заборы, не побежал бы огонь по деревьям, не полетели бы искры на чердаки, набитые сеном. От жара парили, дымились ворота, таял снег, выгибались и умирали голые ветви деревьев. Когда прибыли пожарники, весь большой дом являл собой громадный костер, к которому и на десяток метров невозможно было подойти. Снег вокруг дома сошел, стек ручьями. Показалась жухлая, мертвая трава, оттаяла земля, образовалась грязь и тут же просохла. За время пожара над домом словно бы пронеслось несколько месяцев. Продлись пожар еще полчаса — и, возможно, появилась бы зеленая трава.

Но пожарникам удалось победить огонь. Вначале они через выгоревшие окна сумели закачать в дом пену, сбить и подавить пламя, лишив его нижнего жара, а потом залили водой крышу. На обожженном пороге среди осевшей пены и шипящих головешек пожарные увидели женщину. Она была еще жива. Ее осторожно вынесли из дома и положили в сторонке на доски. И только тогда в свете фар от машин увидели, что на голове у женщины рана. Она умерла в больнице, едва ее успели туда доставить. Слишком тяжелым оказалось ранение. Как ни странно, на женщине почти не было ожогов. Она лежала в коридоре у самого выхода, и пламя миновало ее, во всяком случае пожарные успели вовремя. Предположение напрашивалось само собой: женщина в панике ударилась головой о какой-то выступ, не смогла в дыму найти выход и потеряла сознание.

В подобных случаях положено вызывать следователя прокуратуры. В прокуратуре этого небольшого городка только один следователь — Галина Анатольевна Засыпкина. Фамилия у нее для следователя в самый раз: за шесть лет работы она с блеском и по всем статьям «засыпала» не одного преступника, считающего себя хитрым и предусмотрительным.

Галина Анатольевна приехала на пожар в половине двенадцатого. Сразу разобраться во всей сумятице — людские крики, шум моторов, сполохи фар, шипенье догорающих стропил, треск раскаленного шифера — было не так просто. Черный печальный дом с провалами окон представлял собой жутковатое зрелище. Кое-где еще вспыхивало пламя, стены поблескивали пепельно-черными чешуйками. В лужах воды плавали обгоревшие бумаги, одежда. Двор покрывали осколки битой посуды. Пар смешивался с дымом, и дышать было почти невозможно.

— Давно горит? — спросила Засыпкина у одной из женщин на улице.

— Да уж час, наверно, коли не больше. В доме загорелось, внутри... А что там у них стряслось — бог знает! Днем-то веселье шло — дым коромыслом!

— А кто эта женщина, которую вынесли из дома?

— Тут нешто узнаешь... Говорят, в кровище вся... Голова разбита... Ужас, просто ужас!

Галина Анатольевна, не подозревая ничего чрезвычайного, привычно опрашивала свидетелей, уточняла детали, пытаясь понять причину возгорания. И тут пожарные, войдя в дом по тлеющим еще головешкам, обнаружили полуобгоревшего мужчину. Потом еще одного. Потом еще. Всех вынесли на снег, положили в ряд. После таких находок тщательно осмотрели дом, заглянули во все комнаты, но больше никого не нашли. Четверо погибших, если считать и умершую в больнице женщину. Опознать их тогда не удалось. Да и позже, в спокойной обстановке, при ярком свете, сопоставляя многие данные, показания, детали одежды, установили наверняка, кто из них кто, не сразу и не просто.

Начало светать. Пожарные все еще бродили по дому, осматривая комнаты при сером, просачивающемся в пустые окна утреннем свете. Обнаружили много бутылок. Ни на одном горлышке пробки не было. Значит, все были открыты и выпиты. Причем бутылки нашли не в кладовке, не в сарае, не на террасе, а в комнате. Это многое проясняло, позволяло строить нехитрые предположения о случившемся.

Первая версия напрашивалась сама собой: все, кто находились в доме, крепко выпили, настолько крепко, что даже не смогли ничего сделать для собственного спасения, когда по неосторожности, по небрежности, по пьяной ли самоуверенности, сами того не желая, подожгли дом. Отопление печное, рядом дрова, опять же курево, газовые баллоны... В общем, дело нехитрое. Но эта версия продержалась недолго, до утра.

Надо ж такому случиться — именно в этот день, вернее уже вечером, к Галине Анатольевне пришли друзья поздравить с днем рождения, хотя день рождения у нее был лишь завтра. Но они пришли заранее, словно знали, что потом уже ей будет не до поздравлений. И в самом деле, вряд ли в последующие дни Засыпкина спала больше двух часов в сутки. Да и она как чувствовала, отправила гостей по домам раньше обычного.

Здесь, на пожаре, с ночи был прокурор города Павел Михайлович Кокухин. Разворачивал работу начальник районного отделения внутренних дел Виктор Алексеевич Белоусов. Были срочно вызваны семь следователей прокуратуры из различных районов области — из них была составлена следственная группа под руководством Галины Анатольевны Засыпкиной.

И действительно, произошло нечто из ряда вон. Событие приняло совсем уж зловещий оттенок, когда обнаружилось, что четверо погибли не от огня.

А дом догорал, тлел до утра. Шипели в снегу головешки. Весенний ветер раскачивал обгоревшие ветви яблонь. Вытекали на улицу ручьи, и прохожие осторожно перешагивали через них, опасаясь увидеть красноватый оттенок в черной воде.

Праздники требуют жертв

Печальная закономерность: в праздники всякие невеселые истории случаются чаще, чем в обычные дни. С нагрузкой работает «скорая помощь», то и дело раздаются звонки в милицию, небо озаряется сполохами пожарищ.

Как выражаются ученые люди, кривая происшествий круто набирает высоту и уходит вверх.

Причин много. От праздников всегда чего-то ждешь, в праздники хочется расслабиться, повидаться с друзьями. Да и выпить в праздники хочется. А если и не хочется, то все равно приходится выпивать, чтобы не выглядеть белой вороной, чтобы и впредь приглашали к застолью. Да, к сожалению, выпивка сделалась формой общения. Многие становятся интересны друг другу и сами себе, лишь захмелев, слегка уйдя в сторону от своего привычного облика. Загораются глаза, появляются мнения, находится предмет спора, выясняется, что все не так уж и одинаковы: тот песенник, этот хвастун и плясун, а тот трепло, каких свет не видел...

Однако все это — в лучшем случае. Из некоторых же после стакана-другого неумолимо, как каша из колдовского горшка, вылезают злоба, зависть, ненависть. И хочется немедленно восстановить справедливость, доказать свою правоту, поставить кого-то на место. Вспоминаются обиды, унижения, насмешки. Невольно сжимаются кулаки, взгляд задерживается на острых и тяжелых предметах...

Девятое марта был день если и не праздничный, то и не совсем рабочий. Кривая происшествий, миновав пик, только начала медленно снижаться, приближаясь к среднему положению. И многочисленные службы, у которых представление о празднике складывается из количества задержанных, доставленных, допрошенных, отрезвленных, еще не перевели дух. Девятого марта был так называемый «козырный день» — вроде и не праздник в полном смысле слова, а так, день, который можно прогулять, если есть желание и есть на что выпить. Название пошло из местных деревень. В каждой из них свой праздник, связанный с давними обычаями и именем того или иного святого. И бывает нередко, что все деревни вокруг работают, а в этой — гульбище, козырный день.

Так вот, девятое марта для всех пострадавших оказалось козырным днем, а святой, которому они поклонялись, была червивка — дешевое крепленое вино местного производства, изготовленное из яблок далеко не самого высшего сорта, отчего и получило столь красноречивое название. Постепенно и другие вина такого же качества и убойной силы стали называть червивкой, находя в этом слове даже некоторое озорство и свободомыслие.

Итак, кто же пострадал? Вопрос не праздный. В первые часы следствия он был вообще единственным, поскольку пострадавших нашли в таком виде, что сразу установить их личности оказалось невозможным. Кроме того, первая версия о несчастном случае решительно отпала: судебно-медицинская экспертиза установила, что пострадавшие были убиты. До пожара. Ударами по голове твердым тяжелым предметом.

Первым узнали хозяина дома — Александра Петровича Жигунова. Когда-то он занимал в городке высокие посты, был известным и уважаемым человеком. Но постепенно любовь к червивке сделала свое дело. Последнее время он являл собой жалкое зрелище: обрюзгший, опустившийся старик. Его частенько видели в сквере прикорнувшим на скамейке или в обществе телеграфного столба, с которым он вел бесконечную беседу. Весь дом принадлежал ему, правда, половину дома снимали квартиранты. Бывшая жена жила отдельно, сын — тоже где-то на стороне.

Далее опознали женщину, умершую в больнице. Ею оказалась квартирантка Жигунова — Елена Антоновна Дергачева. На квартире у Жигунова она жила со своим мужем — Дергачевым Анатолием Ивановичем. Так был установлен третий участник пьянки.

Сложнее оказалось с четвертым. Это был человек средних лет, невысокого роста, светловолосый. Нашли его в той же комнате. И все тот же безжалостный удар по голове. Расспрашивали соседей, уточняли круг знакомых Жигунова и Дергачевых, запрашивали предприятия городка. Наконец возникло предположение, что погибший — Свирин Владимир Николаевич, плотник местного ремонтно-строительного управления.

Галина Анатольевна Засыпкина попросила руководство РСУ уточнить, работал ли Свирин девятого марта, до которого часа и работает ли он в настоящее время. Пришел ответ: Свирин весь день девятого марта находился на своем рабочем месте. Другими словами, в РСУ полный порядок, никаких прогулов и вообще дисциплина на должном уровне.

— Где же Свирин в настоящее время? — поинтересовалась Засыпкина.

Представитель администрации помялся, опустил глаза, потом поднял их к потолку, изображая руководящую задумчивость, и наконец признался, что сегодня, к сожалению, Свирин на работу не вышел. «Но вчера работал с полной самоотдачей!»

К тому времени следствию уже было известно, что накануне Свирин с полной самоотдачей проводил время у Жигунова. Вопрос заключался только в одном: ушел он из дома до совершения преступления или же не ушел и погиб. Окончательную ясность внесла тетка Свирина. Она узнала носки, которые связала собственноручно — оказывается, особую нитку для красоты пустила, заветный клубочек не пожалела. Принесла остатки клубочка. Только после этого отпали все сомнения: четвертым был Свирин. И для него этот день оказался козырным.

Место происшествия

При расследовании неожиданно важное значение вдруг приобрело расположение комнат в доме, размер двора и построек. Дом состоял из двух половин, в каждой был отдельный вход с сенями и крыльцом. Внутри дома можно было свободно пройти из одной половины в другую.

При осмотре после пожара обнаружилось, что один вход в дом был заперт изнутри, а второй — снаружи, на дверях висел замок. Это настораживало. Погибшие не стали бы запираться изнутри, гораздо естественнее предположить, что они рвались наружу. Напрашивался вывод, что кто-то, уходя, запер дом. Правда, можно было допустить, что замок повешен раньше, а собравшиеся в доме просто заперлись изнутри, чтобы без помех насладиться обществом друг друга. Тогда для объяснения происшедшего пришлось бы принять версию, что, крепко выпив, все перессорились, передрались и убили друг друга. Но это соображение отвергли медицинские эксперты: характер ранений полностью исключал взаимное нанесение ударов подобной силы. Следовательно, последней была заперта дверь снаружи.

Обращали на себя внимание и ворота. Их так и хотелось назвать купеческими. Почерневшие от времени, плотно подогнанные доски, двускатный козырек над ними, вделанная калитка, кованые фигурные петли, щеколды, ручки — во всем чувствовалась добротность, рассчитанная на долгие годы. Благодаря этим воротам с улицы не видно, что происходит во дворе. Поэтому единственное, чем могли помочь соседи, это подтвердить: к Жигунову девятого марта приходили люди, слышались возбужденные голоса. И только.

К интересному выводу пришли пожарники, которые не только тщательно осмотрели дом, но и обошли, расспросили всех соседей. Они уверенно заявили: поджог. Никакого самовозгорания, никаких замыканий электропроводки, перевернутых керогазов и прочих непредвиденных случайностей. Некоторые свидетели утверждали, что свет в доме горел и в начале пожара, а погас, когда огонь набрал силу, когда действительно могло произойти замыкание, поскольку обгорела изоляция.

С самого начала оперативной работой руководил заместитель начальника Управления внутренних дел Калужского облисполкома Виктор Харитонович Гурьев. Позже, рассказывая об этом деле, он признал: случай интересен той крайней чертой, до какой может дойти человек в поисках так называемой красивой жизни, в стремлении получить эту жизнь как можно раньше, прямо-таки сегодня и лучше до обеда. Интересным оказалось дело и с точки зрения оперативной работы, неоднозначности улик, поступков, характеров. Да и скоростью работы: через сутки после пожара стало известно имя преступника. Это при том, что вначале никто не знал даже, был ли он вообще.

Многое зависело от того, насколько внимательно будут осмотрены дом, двор, прилегающая улица. Двор дома оказался совсем небольшим, его как бы огораживали со всех сторон сарай, ворота, два крыльца самого дома. Через занесенный снегом сад, петляя между голыми яблонями, шла тропинка к выходу на соседнюю улицу. У самого забора в стороне от тропинки обратили внимание на следы, вдавленные в плотный мартовский снег. Это были даже не следы в полном смысле слова — кто-то торопясь или по неосторожности сошел с тропинки и провалился в снег. Их залили гипсом, сняли оттиски — не столько для того, чтобы как-то использовать эту находку, сколько для очистки совести. Единственное, что удалось установить экспертам, это размер обуви — сорок четвертый, а следовательно, и приблизительный рост человека, оставившего след, — около ста девяноста сантиметров. Вид обуви, подошва, стертости, набойки — все это не отпечаталось. Только крайние оттиски каблука и носка в снегу позволили достаточно уверенно установить размер.

И еще одна находка — две ворсинки зеленого цвета. Они зацепились за шершавую, занозистую доску забора. Там, где кончалась тропинка, нескольких планок в заборе не хватало — через эту щель хозяева для сокращения дороги выбирались на другую улицу. Осматривая доски через лупу, и увидели эти две ворсинки. Их осторожно вынули, поместили в целлофановый пакет и отправили на экспертизу для установления родовой принадлежности, как выражаются специалисты.

Оперативные работники буквально с лупой обследовали двор, сад, забор, сарай. И не нашли ничего, кроме этих двух ворсинок да следа в снегу. Но именно эти находки придали следствию законченность. Без них можно было обойтись, но с ними следствие стало убедительнее.

Прокурор городка Павел Михайлович Кокухин — молодой, энергичный, атлетического сложения человек — прибыл на пожар одним из первых. Он рассказывает, что только в первый день было допрошено около пятидесяти человек, так или иначе связанных с погибшими: их друзья, знакомые, родственники. Проведены судебно-медицинские, биологические, трассологические экспертизы. Допросы проводились сразу в нескольких кабинетах. Наиболее интересные, имеющие прямое отношение к делу показания тут же попадали к Гурьеву, Белоусову, Засыпкиной, к начальнику уголовного розыска района Николаю Петровичу Зобову, который знал едва ли не всех жителей городка.

В результате утренних поисков установили: девятого марта в доме был Михаил Жигунов — сын погибшего. Ушел, когда стемнело. Эти сведения имели тем большее значение, что отец и сын Жигуновы жили порознь, общались мало, многие знали об их взаимной неприязни.

Отец и сын

В кабинет Засыпкиной доставили Михаила Жигунова. Невысокий, с редкими прямыми волосами человек, о котором единственно что можно было сказать с полной уверенностью: выпивает. Привезли его на машине в сопровождении оперативных работников, которые застали его дома спящим. Вошел он в кабинет настороженно. По всему было видно: чувствует себя неважно. На графин посмотрел так жалостливо, что Засыпкина сама налила ему воды. Выпил жадно, в три-четыре глотка, облегченно перевел дыхание, вытер рукавом губы. Похмельная испарина покрывала лоб младшего Жигунова. Брюки были смяты (видно, в них и спал), туфли после вчерашних похождений еще не успели просохнуть. Ни одной зеленой вещи. Шарф, свитер, пальто... Ничего даже похожего на зеленое. Может быть, вязаные перчатки?

— У вас есть перчатки? — неожиданно спросила Галина Анатольевна.

— Есть... А что?

— Где они?

— Дома.

— Какие у вас перчатки?

— Обыкновенные. Кожаные.

С окончательными выводами Засыпкина решила не торопиться, тем более что в квартире Михаила Жигунова предстоял обыск.

— Михаил Александрович, вы знаете, что произошло в доме вашего отца?

— Да уж знаю... Рассказали люди добрые.

— Какие у вас были отношения с отцом?

— Нормальные. Хорошие отношения, — неуверенно добавил Жигунов, вспомнив, видимо, поговорку, что о мертвых — или хорошо, или ничего. — Были...

— Почему вы не жили вместе? Отец сдавал полдома чужим людям, а вы, родной сын, живете на стороне.

— Так уж получилось. К родителям лучше ходить в гости. А жить вместе... Слишком много точек соприкосновения. Да и выпивал он, откровенно говоря. Не дом, а проходной двор. Кто с бутылкой придет — свой человек, желанный гость.

— Но квартиранты не жаловались?

— Дергачевы? Да они сами такие же.

— Значит, вы не любили отца?

— Я такого не говорил.

— Любили?

— И этого не говорил. Отец — он и есть отец.

— Вы — наследник. Значит, дом теперь ваш?

— Что осталось от дома — мое.

— У вас с отцом были ссоры из-за дома?

— Как вам сказать... Не то чтобы ссоры... Мне, в общем-то, есть где жить. Но разговоры о доме были. Он сам затевал. Это и понятно: один остался. Мать тоже ушла, жила отдельно, не могла она с ним. Вот он и заговаривал время от времени об этом доме. Как я понимаю, пытался нас привлечь к себе. Дескать, помру — вам перейдет... Собутыльников у него всегда хватало, а близких людей не осталось.

— Вы были вчера у отца?

— Заходил.

— По какой надобности? Родственной привязанности нет, говорить не о чем, праздники кончились, день рабочий, а вы у отца. Вот и спрашиваю — зачем приходили?

— А что, нельзя? — усмехнулся Жигунов.

— Почему же нельзя, можно. Даже нужно посещать отца. Я спрашиваю именно о вчерашнем дне, когда совершено преступление, когда преступник, чтобы замести следы, поджег дом... Тот самый, который отец вам не отдавал, да и не собирался отдавать до смерти. Так?

— Это, по-вашему, что же получается? — прищурился Жигунов. — Хотите сказать, будто я в отместку?

Про себя Засыпкина отметила, что он вряд ли в полной мере понимает суть вопросов. Михаил улавливал только их поверхностный смысл, а когда ему чудился какой-то намек, он истолковывал его по-своему, впадал в похмельную обидчивость, которая, впрочем, тут же проходила. Конечно, неплохо бы ему сейчас проспаться, прийти в себя, ясно осознать происшедшее, но не могла Галина Анатольевна дать ему такой возможности, не было времени.

Давно известна закономерность: убийства быстрее всего раскрываются по горячим следам, в первые два-три дня, когда преступник еще не пришел в себя, не успел успокоиться, привыкнуть к новому положению, не уничтожил следы, когда свидетели еще помнят время, погоду, цифры, выражения лиц. Позже они начинают сомневаться: видели человека то ли на прошлой неделе, то ли на позапрошлой, то ли до обеда, то ли поздним вечером. И тогда уж найти истину куда труднее. Поэтому допрос Жигунова, считала Засыпкина, необходимо провести немедленно. Впрочем, от его похмельного состояния была, возможно, и какая-то польза: он не мог юлить, хитрить, изворачиваться, поскольку даже самые простые ответы давались ему с трудом.

— Не спешите обижаться, — сказала Галина Анатольевна. — Послушайте. Вчера вечером вас видели выходящим из дома отца. Через некоторое время соседи заметили, что в доме пожар. Когда его погасили, внутри оказались убитые люди. В том числе ваш отец.

— Вон как вы повернули, — Михаил покачался из стороны в сторону, словно раздумывая, о чем лучше промолчать, какой ответ сулит ему больше неприятностей, и наконец решился: — Пришел он ко мне вчера на работу. В РСУ. С бутылкой. Выпили.

— На работе?

— А где же?

— Вдвоем?

— Нет. Свирин подоспел, нюх у него прямо-таки собачий!

— И никто не помешал?

— У нас?! Хорошо, что начальство не застало, а то пришлось бы поделиться.

— Что же было дальше? — спросила Галина Анатольевна.

— А что? Захмелел батя, и мы со Свириным отвели его домой. Так я и оказался там.

— Дальше.

— А что дальше? Привели и остались, не возвращаться же на работу. Неожиданно козырный день получился... Побыл я с ними до вечера и ушел.

— Кто там был, когда вы уходили?

— Отец. Свирин остался. Еще эти, Дергачевы, квартиранты. Да, чуть не забыл — Зинка Борисихина. Но за ней пришел муж со своим отцом, и они увели ее. Больно захмелела баба.

— Что же вы все там делали?

— Ну как... Выпивали.

— Разговоры интересные были?

— Да какие разговоры! — Жигунов махнул рукой с таким возмущением, будто его заподозрили в чем-то постыдном. — Батя не мог до конца сидеть, завалился. Борисихина пришла уже хороша, тоже рухнула... Дергачевы держались, они ребята крепкие... Кто еще? Свирин — тот молчал. Чокался исправно, а на большее сил не хватало, выключался потихоньку время от времени.

— А Борисихина — кто это?

— Местная красотка на черный день, — Жигунов усмехнулся, ему, видимо, было приятно сознавать, что кто-то пал ниже его, что о ком-то он может говорить с насмешливым пренебрежением. — Пришли ее муж и свекор. Спрашивают, не здесь ли Зинка. Отвечаем, что нет. Нельзя выдавать, ведь вместе пили. Но они нам не поверили, муж сам прошел в дом и нашел Зинку.

— Кто еще был с вами девятого марта?

— Еще? И еще один был, — Жигунов замер, остановившимся взглядом уставившись в стену, словно пытаясь собрать, восстановить в сознании чей-то расплывающийся образ. — Точно. Вспомнил. Парень. Высокий такой, молодой... Он тоже оставался, когда я уходил. Борисихину муж увел — получается, что от смерти увел... — добавил Жигунов несколько растерянно.

Как бы там ни было, на следующий день, десятого марта, Михаил Жигунов подозревался в убийстве. Для этого были серьезные основания. Его несколько раз допрашивали, в доме произвели обыск, изъятую одежду отправили на экспертизу. У всех, кого допрашивали в тот день, с особенным вниманием выясняли взаимоотношения отца и сына Жигуновых, возможные причины их неприязни.

Версии

В середине дня в кабинете начальника районного отделения милиции Виктора Алексеевича Белоусова собрались руководители следствия, розыскной работы. К тому времени установили, что накануне в доме Жигунова веселились не только погибшие. Почти весь день в доме был сын Жигунова. Во второй половине дня появилась Борисихина, потом за ней пришли муж с отцом. Приходил неизвестный гражданин кавказской национальности с женщиной. Присутствовал вроде еще какой-то молодой парень высокого роста. За каждым стояла версия преступления. Их уже набиралось с полдюжины. И каждая требовала проверки, усилий, времени.

При первом осмотре дома возникло предположение, что погибшие сами передрались. Но заключение экспертизы опровергло эту версию. Появился Жигунов-младший. В доме он был почти весь день, с отцом у него нелады. Мог сын в пьяном угаре потерять над собой контроль? Мог. Вся его предыдущая жизнь, репутация в городе позволяли сделать такое предположение. Вдруг выяснилось, что к вечеру дом посетил темпераментный кавказец с дамой сердца. Кто он, откуда? Какие у них отношения со стариком, какие счеты? Зачем приходил? Жигунов упомянул на допросе какого-то длинного парня. Был парень, не был — неизвестно. Но отбрасывать это предположение тоже нельзя. А Борисихин, который нашел свою жену в непотребном виде! У него тоже были серьезные основания разделаться с веселой компанией, которая сталкивала жену с пути истинного. К тому же он был с отцом: какая-никакая, а поддержка.

Когда идет расследование тяжкого преступления, когда десятки людей брошены на поиск, на выявление мельчайших деталей, случается, что на свет выплывает множество мелких фактов, проступков, а то и преступлений, которые в повседневной жизни часто остаются незамеченными, нераскрытыми, а то и прощенными, поскольку не ведут к каким-то необратимым последствиям. Эти мелкие проступки и преступления вносят немалую путаницу в поиск.

Взять того же Свирина. В РСУ уже знали, что он погиб. Но на запрос прокуратуры упрямо твердили: весь день наш Свирин был на работе. Тем самым заставляли снова и снова проводить медицинские экспертизы, опознания, заставляли десятки людей работать над выяснением, кто же в таком случае погиб в доме, если Свирина там не было? А дело в том, что товарищи из РСУ не Свирина спасали, они, боясь уже за себя, пытались сохранить в тайне разваленную дисциплину на производстве.

Выяснилось, что квартирант Жигунова — слесарь ЖЭКа Дергачев недавно был крепко поколочен своими же приятелями. Оказывается, все уже покупали червивку, а Дергачев уклонялся. Раз уклонился, второй, а потом получил по шее. Обещал исправиться. Но, видимо, не успел.

— Есть еще более интересное сообщение, — сказал начальник уголовного розыска района Николай Петрович Зобов. — Ребята установили, что восьмого марта Дергачев побирался, выпрашивая у знакомых и незнакомых гривенники.

— За женщин, видимо, хотел выпить, — усмехнулась Засыпкина.

— Возможно, — Зобов был невозмутим, и все почувствовали, что у него есть еще кое-что про запас.

— Давай, Николай, не тяни, — попросил Белоусов.

— Только держитесь крепче за стулья. Восьмого Дергачев выпрашивал гривенники. А девятого продавал золото. Примерно в середине дня.

То ли сказалось напряжение последних часов, то ли слишком уж не вязалось это сообщение с вечно пьяным и вечно побирающимся Дергачевым, но в кабинете раздался общий хохот. Всем действительно пришлось держаться за стулья, чтобы не свалиться. Невозмутимым оставался только Зобов. Он терпеливо ждал, пока все успокоятся, и, скучая, поглядывал в окно.

— Ладно, — сказала Засыпкина. — Посмеялись и хватит. Какое золото он продавал?

— Кулоны, кольца, перстни, часы.

— Кому?

— Всем желающим.

— Кто-нибудь купил?

— А вот этого я не знаю, — наконец улыбнулся Николай Петрович. — Не признаются. Ребята установили два многоквартирных дома, в которых Дергачев кое-что продал. Это совершенно точно. У него видели деньги после того, как он вышел оттуда. Мы обошли все квартиры, поговорили со всеми жильцами...

— Неужели молчат? — удивился Белоусов.

— Отрицают полностью.

— Но они знают, с каким преступлением это связано?

— Всё они знают. И потому молчат. Понимают, что золотишко-то придется выложить.

— Дела, — протянул Кокухин с невеселой улыбкой. — Вот и поработай после этого. Кто живет в этих домах?

— Уважаемые люди. Люди, которые очень уважают себя за какие-то одни им известные достоинства.

Да, в покупке золота у Дергачева так никто и не признался. Дородные дамы, готовые выложить несколько сотен рублей за золотую безделушку, едва только заходил об этом разговор, замолкали, поджимали крашеные губки и каменно, не мигая, смотрели в угол, словно кто-то пытался разжать их наманикюренные пальчики и отнять золотую игрушку. Не признавались, хотя понимали, что кровью попахивают эти игрушки.

Потом уже установили: более десятка золотых вещей продал Дергачев. Причем все покупатели знали, как важно для следствия заполучить хотя бы одну вещицу. По ней можно было узнать, похищена она из магазина или у частного владельца, новая она или уже побывала в чьих-то руках. Можно было даже попытаться узнать, где, у кого и когда она похищена, поскольку ведется учет подобных пропаж. Получив ответы на эти вопросы, можно было приблизительно прикинуть, кто похититель. То есть одна вещица позволила бы наметить целую программу поисков, вполне обоснованную, надежную программу. А так было установлено только одно: сам Дергачев золото похитить не мог, поскольку никуда не отлучался, а в местную милицию заявлений о пропаже золотых вещей не поступало.

Как бы там ни было, но уже в первый день расследования в деле о пожаре на окраине городка неожиданно появилось золото. Оно еще никак не привязывалось к событиям, ничего не объясняло, но теперь становилось ясно, что причина преступления не только в червивке. В глубине событий явственно просматривался блеск золота.

Красотка на черный день

Где-то в середине дня Борисихина обрела способность воспринимать окружающее, и тогда было решено допросить ее. До этого ее показания не имели бы смысла. Молодая женщина на удивление быстро восстановила и цвет лица, и ясность взгляда — здоровьем ее бог не обидел. Однако она сразу заявила, что из случившегося ничего не помнит.

— Скажите, вы были вчера в доме Жигунова? — спросила Засыпкина.

— Была. Это точно. Можете мне верить.

— Зачем вы туда ходили?

— Вас интересуют мои личные дела? Скажу. Выпивали мы там с ребятами. Похоже, перебрали маленько. Ошибка вышла.

— Ну, с ребятами — это, наверно, слишком смело сказано. Некоторым из этих ребят под семьдесят.

— Вы имеете в виду старого Жигунова? Возможно, ему под семьдесят. Но знаете, Галина Анатольевна, это смотря как относиться к ребятам, чего от них хотеть... Старый Жигунов вполне годился для хорошего застолья. Похлеще молодых лакал.

— Кто был кроме вас?

— Кроме меня? Сейчас постараюсь восстановить... Сам Жигунов — это раз. Его сынок был. Это два. Я была. Потом эти... Дергачевы, квартиранты... Вот и все.

— Подумайте, Борисихина, подумайте.

— Да! Чуть не забыла! Его и немудрено забыть. Был какой-то маленький хмырь с голубенькими глазками. Точно. Он сидел у печи: то ли промерз, то ли простуженный... А может, от скромности. Такое тоже бывает. Но когда стакан подносили, не отказывался. Даже в магазин, помню, мотанулся. Справился, всё принес. Путем.

— Кто еще?

— Вроде все. Не знаю, на кого вы намекаете.

— Я не намекаю. Прошу вас еще раз подумать: не забыли ли вы кого-нибудь из участников застолья?

— Давайте вместе подумаем. Жигуновы, Дергачевы... Уже четверо. Хмырь голубоглазый из PCУ...

— Свирин, — подсказала Засыпкина.

— Да, кажется, так его фамилия. Потом этот длинный...

— Какой длинный?

— А черт его знает! Первый раз видела. Хотя нет... — Борисихина обхватила ладонью рот и задумалась. Но вскоре уронила беспомощно руки на колени, развела их в стороны: — Не помню. Вроде видела где-то, а где именно, с кем, в какой компашке?.. Красивый парень, молодой. Но у меня с ним ничего не было, вы не думайте.

— За вами пришел муж, так?

— Пришел, — скривилась Борисихина. — На кой — ума не приложу. Но пришел и батю своего привел...

— Да, вид у вас, наверно, был не блестящий.

— Могу себе представить, — женщина усмехнулась.

— Муж увел вас из дома Жигунова. Знаете, похоже, что он вас тем самым от смерти спас.

— А кто его просил? — неожиданно трезво спросила Борисихина. — Он все спасать меня стремится. От дурной жизни, от дурной компании... А зачем меня спасать? Ради чего? Для какой такой надобности я нужна кому-то трезвая, правильная, завитая да напомаженная? Таких и без меня хватает, а по мне, так даже многовато. Для хорошей жизни он меня спасает? Неужели он такой дурак, что не может понять: это невозможно? Я не стремлюсь к хорошей жизни, если уж на то пошло. Я даже не знаю, что это такое! Она идет по какому-то другому расписанию. Что делать, не увлекают меня ни производственные дела, ни общественная деятельность, да и санитарное состояние города тоже не очень тревожит. Наверно, это плохо. Вы уж простите... Видно, конченый я человек.

— Может быть, он вас любит?

— Муж? Может быть... С него станется... Но это пройдет. Это у него быстро пройдет. Меня нельзя любить слишком долго. Вредно для здоровья, — Борисихина улыбнулась.

— Ваш муж подозревается в убийстве. Как вы думаете, мог он вернуться снова в дом Жигунова и отомстить за то, что вас напоили, довели до безобразного состояния? Уж если он вас любит, то, наверно, из ревности...

— Я же сказала, что с тем парнем у меня ничего не было. Во всяком случае я не помню. Это я бы помнила... Так что для ревности у мужа не было оснований.

— Опишите того парня, — попросила Засыпкина.

— Длинный, молодой, ничего так парнишка... Ничего, — Борисихина усмехнулась, видимо, восстановив наконец в памяти и этого гостя Жигунова.

— Рыжий? — решила помочь ей Засыпкина.

— Да какой он рыжий? Черный.

— Толстый?

— Опять вы его с кем-то путаете. Тощий, узкоплечий, молодой, лет двадцать ему или около того. Веселенький такой мальчик, все улыбается, подшучивает. С деньгами.

— Откуда вы знаете, что он с деньгами?

— Голубоглазого хмыря он все посылал в магазин. И деньги давал.

— Значит, вы утверждаете, что ваш муж не мог совершить это преступление? Где он провел ночь?

— Дома, наверно, где же ему еще ночевать?

— А вы не знаете? Разве вас не было дома этой ночью?

— Не было.

— И где был ваш муж — тоже не знаете? Расскажите тогда, как вы провели ночь.

— Плохо провела. Можно бы и получше.

— А подробнее?

— Не надо. Совестно, — Борисихина подняла на Галину Анатольевну глаза и тут же опустила их. — Ничего нового...

К тому времени, когда Борисихину доставили в кабинет следователя на допрос, уже было известно, как она провела ночь, и ее времяпрепровождение вызывало большие подозрения. Она чуть ли не до утра ходила по городу, словно опасаясь появляться дома. Это можно было понять как боязнь возмездия со стороны мужа. Но она могла пойти ночевать и к свекру — там всегда ее принимали если и без особого восторга, то весьма терпимо.

Около двадцати часов за ней в дом Жигунова пришел муж. Вначале его заверили, что Борисихиной здесь нет, но он прошел в дом и обнаружил жену спящей. Отец его жил рядом, поэтому решили доставить ее к нему, чтобы не тащить через весь город. В доме у свекра Борисихина пришла в себя и пообещала, что через часок сама приедет домой, как добропорядочная жена и мать семейства. Через час, три, пять часов она домой не явилась. У свекра ее тоже не было. Ушла она от него, как и договаривались, через часок, умывшись, поставив на место глаза, губы, брови. Во всяком случае именно такие показания дали и сама Борисихина, и ее свекор.

Во всем этом была явная несуразица. Для того ли муж выволакивал ее из дома Жигунова, чтобы оставить и уехать? Да и как он мог позволить жене добираться одной, зная, в каком она состоянии? Кроме того, неизвестно, где он сам провел ночь. Поэтому версия о его причастности к преступлению не отбрасывалась.

То ли Борисихина такая везучая, то ли знакомства ее настолько широки, то ли цель придала ей силы и сноровку, однако, как бы там ни было, около девяти вечера ее видели в обществе хромого мужичонки. Их отношения позволяли предположить, что познакомились они недавно, возможно в тот же вечер. Видели Борисихину с хромым у гастронома, у бакалейного отдела торгового центра, у ресторана, то есть в местах, где можно было рассчитывать на выпивку. Городок небольшой, в девять вечера на улицах темно и пусто, разговор Борисихиной с хромым слышен был за квартал. Описанию он не поддается. Главное заключалось в том, что Борисихина не заметила ни хромоты своего попутчика, ни его усталости. Заметила, осознала все-таки, что был он мужского пола, что имелись у него деньги и что он не прочь был опрокинуть стаканчик-другой.

Когда-то Борисихина работала в торговле, у нее остались знакомства, но именно это и подвело ее: бывшие товарки, хорошо зная слабости Борисихиной, червивки ей не дали. Она высказала все, что о них думает, и, подхватив хромого под руку, двинулась дальше. А тот уж и не рад был, что связался, уже готов был отправиться восвояси, да денег жалко: Борисихина взяла их себе.

Добрели до ресторана. Борисихина вошла внутрь, а хромой остался ждать на ступеньках, для него это заведение казалось недоступно высоким. А через час, когда терпение кончилось, решился заглянуть. И что же он увидел? Безжалостную картину: Борисихина пьет прямо из бутылки, купленной на его кровные деньги, в то время как он вынужден мерзнуть на ступеньках! Единственное, что утешило бедолагу: еще две бутылки болтались у Борисихиной на дне авоськи, посверкивая в свете ночных весенних фонарей.

Да, март, весна... И надобно ж такому случиться — обуяли Борисихину весенние чувства. Но попутчик ее оказался человеком непритязательным, все желания его сводились к стаканчику червивки. Март еще не пробрал хромого, и душа его оставалась постыдно равнодушной. Обида толкнула Борисихину в объятия двух загулявших молодцев, которым приглянулась не столько дама, сколько бутылки в ее авоське. Хромой пугливо отпрянул в тень и теперь уже двигался за троицей, прячась по углам, за столбами, припадая за урны, все еще слабо надеясь на справедливость. Печальное и смешное зрелище: два типа, напившись его червивки, тискают его знакомую, а он, трезвый как дурак, промерзший и несчастный, стоит за углом и ждет — не останется ли и на его долю чего-нибудь... Кричат коты на крышах, нахально, душераздирающе и страстно кричат коты, похрустывают лужи под ногами одиноких прохожих. А он, в жидком пальтишке, без денег, дышит на пальцы, переступает разновеликими своими ногами, дергает влажным носом и слушает, как сыто гогочут двое детин, время от времени прикладываясь к бутылке.

Да, и хромого нашли. Оказался он тихим, смирным человеком. Действительно, решил выпить с устатку. Магазины закрыты, а тут как дар божий — Борисихина. Но и винить его нельзя: кто ждет такого коварства? Простой и бесхитростный, он подтвердил алиби Борисихиной примерно до двух часов ночи. А вот что было дальше, где она была потом — несмотря на все усилия, установить не удалось. Сама она на этот вопрос ответила несколько высокомерно:

— Прогуливалась. Была прекрасная погода.

— После двух ночи? — удивилась Засыпкина.

— Ну и что? Галина Анатольевна, вы даже не представляете, каков наш город весенней ночью!

— Красивый?

— Обалденно! — заверила Борисихина. — А кроме того... Я не могла идти домой. Муж начнет скандалить, ругаться... Испортил бы мне все настроение.

— А почему вы решили, что муж был дома?

— Где же ему быть? Он у меня порядочный.

— Значит, вы видели его дома?

— Странные вопросы вы задаете, Галина Анатольевна! Как же я могла его видеть, если в дом не входила, а окна темные? Что я — кошка?

— Как знать... — неопределенно ответила Засыпкина.

Был ли пятый?

Евгений Борисихин вошел в кабинет и остановился у двери, ожидая дальнейших указаний. Среднего роста, чуть сутуловатый, он казался сдержанным, если не угрюмым. Его состояние можно было понять, как и положение: муж спивающейся жены, за которой приходится ходить по самым сомнительным местам городка.

— Садитесь, — Засыпкина показала на стул.

— Спасибо, — Борисихин сел и отвернулся, словно все вопросы он уже знал наперечет и все они порядком ему надоели. В этом он, наверно, был прав, поскольку и отцу, и знакомым, и соседям, а больше всего самому себе постоянно приходилось отвечать на вопросы о жене — ее состоянии, времяпрепровождении и так далее.

— Вчера вы были в доме Жигунова. Что вас туда привело?

— Что привело? — Борисихин хмыкнул. — Жену искал. Мы вдвоем с моим отцом пришли. Он подтвердит, если что... И нашли Зинку в доме. Спала.

— Почему вы говорите, что нашли? Вам пришлось ее искать? Она пряталась от вас? Вам позволили искать ее в чужом доме?

— Хм, — Борисихин, видимо, не знал, на какой вопрос прежде отвечать, и, тяжело вздохнув, посмотрел на свои руки. — Вначале Дергачев сказал, что ее нет в доме. Я ему не поверил, потому что она частенько бывала у Жигунова, компашка там у них подобралась... один другого стоит. А этот парень засмеялся и говорит... Он, наверно, не знал, что я ее муж...

— Что же он сказал?

— Говорит, зря, дескать, я пришел, на эту ночь он берет ее себе... И смеется. Я понял, что он вроде шутит, не стал заводиться. Слегка к нему приложился, чтобы на дороге не стоял... Ткнул его рукой в живот, он и сел. Тогда я прошел в дом. Ну, и во второй половине нашел Зинку... — Борисихин отвернулся к окну и сощурился, будто где-то там, за двойными рамами, видел вчерашнюю картину.

— Теперь об этом парне. Кто он такой?

— Не знаю. Первый раз видел.

— Ваша жена сказала, что она его где-то раньше встречала.

— Возможно. У нее жизнь более насыщенная... — Борисихин помолчал. — В общем, вы меня понимаете.

— Каков он из себя?

— Высокий, выше меня. Черная куртка, кожаная или под кожу. Джинсы. На ногах полусапожки. Возраст... двадцать с небольшим, так примерно.

— Он в доме держался как свой человек?

— Да, наверно, можно так сказать... С Дергачевым он был заодно, перешучивались насчет моей жены. Что-то их связывает... Или давно знакомы, или дела какие-то у них. Знаете, когда люди выпьют, это хорошо чувствуется. Им кажется, что они очень хитрые, предусмотрительные, а трезвому все это сразу в глаза бросается.

Следователь смотрела на Борисихина и невольно прикидывала, насколько можно ему верить. Говорит вроде искренне, не пытается выгораживать себя, хотя знает, что его подозревают. Кстати, он к этому отнесся спокойно. Правда, удивился, передернул плечами, но не стал оправдываться. Дескать, подозреваете и ладно, ваше дело.

— Когда уводили Зинаиду, вас не пытались остановить?

— Нет, посмеялись только. Им тогда все смешным казалось. Прямо сдержаться не могут... И потом, я все-таки с отцом был, а они спешили в магазин... Им было не до нас.

— Сколько их оставалось?

— Дергачев с женой, старый Жигунов, какой-то маленький мужичок, здешний, я его встречал в городе, ну и этот, длинный.

— Пятый? — уточнила Засыпкина.

— Да, получается, что пятый.

Засыпкина еще раз окинула взглядом Борисихина. На нем не было ни одной зеленой вещи. И обыск в его доме ничего не дал. Как и у младшего Жигунова.

Весь день десятого марта обсуждался вопрос о пятом человеке в доме Жигунова. Был ли он, или это выдумка, предназначенная для того, чтобы направить следствие по ложному пути? Но с каждым часом, с каждым новым допросом Засыпкина убеждалась: пятый все-таки был. Разные люди подтверждали это, называли одинаковые приметы.

Поиски шли столь активно, охватывали такое число людей, что каждый час вносил все новые и новые детали. Семь следователей прокуратуры непрерывно вели допросы, пытаясь выяснить мельчайшие сведения о погибших, об их приятелях, друзьях, самых, казалось бы, незначительных обстоятельствах их жизни. Кто-то неуверенно сказал, что несколько дней назад видел Дергачева с каким-то длинным парнем, а на том была меховая темная шапка с белыми пятнышками. И через два часа парень, о котором только-то и было известно, что у него есть рябая шапка, давал показания. Вскоре установили имя уроженца Кавказа, который заходил к Жигунову с женщиной. И вот уже и он, и женщина дают показания. Правда, ничего полезного для следствия они сообщить не смогли.

Чтобы наглядно представить себе все происходившее, Засыпкина предложила составить «временной» список всех посетивших дом Жигунова в тот день. Сейчас в этом списке видна какая-то предопределенность, хотя, если взглянуть на дело спокойно, то, конечно же, ничего рокового в списке не найти. Но вот читаешь, как пришел один гость, принес бутылку, пришел второй, тоже с бутылкой, тоже подзадержался, за это время первый ушел, появился еще кто-то... А мы-то знаем: не просто со двора человек ушел — от смерти ушел. Знаем, что погибнут все, кто останется, после восьми вечера из дома уже никто не уйдет...

Вот, потоптавшись во дворе, уходит Михаил Жигунов. Возвращается, что-то говорит, присаживается одетый к столу. Ему наливают, он послушно кладет шапку на колени. Но в конце концов все-таки поднимается и уходит.

Спит в дальней комнате Борисихина. Не приди муж — ей не проснуться. Но муж приходит. Ему дают от ворот поворот — уходи, дескать, ищи в другом месте. Он не верит, настаивает, врывается в чужой дом, обходит комнату за комнатой и находит наконец свою Зинаиду. Находит в таком виде, что самое естественное — возмутиться, плюнуть и уйти, хлопнув дверью. Но словно какая-то сила дает ему терпение, снисхождение. А может, эта сила — любовь? Унизительное дело — выволакивать жену из чужого дома, невзирая на ее пьяные вопли, вести по улице под взглядами соседей, тащить в сумерках по темному мартовскому снегу. У отца он уже решается ее оставить, словно чувствуя — из опасного места увел.

Заглядывает на огонек кавказец с роскошными бакенбардами и пышнотелым предметом своих воздыханий. Но не задерживается, уходит, будто древняя и чуткая интуиция предков хранит его от беды. И красавицу свою уводит подальше от дома, от которого уже расходятся невидимые круги беды. Остаются те, для которых жизнь кончается. Для четверых — вообще, а для одного кончается прежняя жизнь, наступает другая, ничего общего с привычной не имеющая.

Да, каждый новый час поисков, допросов, обсуждений убеждал: в доме оставалось пять человек. По отдельным словечкам, даже по недомолвкам постепенно вырисовывался облик никому не известного молодого парня, оказавшегося вечером козырного дня в доме Жигунова.

Словесный портрет

Едва ли не каждый день мы все пользуемся словесным портретом. Описываем друзей, знакомых, продавцов, с которыми поругались, девушек, с которыми познакомились, описываем обидчиков и благодетелей, самих себя описываем, договариваясь с незнакомыми людьми о встрече по телефону. И настолько поднаторели в этом, что бывает достаточно двух-трех определений, чтобы мы безошибочно узнали человека в огромной толпе у метро или стадиона. Достаточно бывает сравнить человека с птицей, погодой, предметом домашнего обихода — и мы уверенно узнаем его в чужих коридорах, кабинетах, приемных. Стоит ли удивляться тому, что люди, для которых словесный портрет является чем-то вроде производственного фактора, выработали свои методы, способы, приемы, с помощью которых нужного человека представляют достаточно емко и зримо?

Уже к вечеру десятого марта, в первый же день следствия, был разработан настолько подробный портрет пятого собутыльника, что не узнать его, пройти мимо было просто невозможно. И все, кто участвовал в поисках, в следствии, знали четкие приметы этого пятого. Он мог оказаться случайным человеком, не имеющим никакого отношения к преступлению, но найти его было необходимо.

Итак, кого же искали? Высокого молодого парня, около двадцати лет, темноволосого и улыбчивого. Он развязен и нагловат, его манеры могут показаться даже вульгарными. На нем полусапожки примерно сорок четвертого размера, черная куртка из кожи или заменителя, меховая темная шапка, синие джинсы. Он охотно вступает в контакт, готов переброситься словечком с незнакомым человеком, явно ценит себя выше окружающих. Но самый заметный признак — рост. Все свидетели дружно отмечали, что он явно выше их, то есть рост его около ста девяноста сантиметров. Человек этот, по всей вероятности, при деньгах.

С портретом были ознакомлены соседи, дружинники, вольные и невольные участники событий, следователи, оперативные работники, водители, постовые. Вряд ли прошло более двух часов, а жители уже представляли себе, кого именно ищет милиция.

Нет, к тому времени еще не было снято подозрение с младшего Жигунова, еще допрашивали Борисихина, а кавказец угрюмо и сутуло мерял шагами коридоры отделения милиции (он мог понадобиться каждую минуту для уточнения той или иной детали), здесь же толклась и Борисихина. И незримо скорбными тенями маялись в полутемных печальных коридорах погибшие вчера люди. Они-то знали все, но не могли принять участия в поисках, как бы передоверив это живым.

Дело осложнялось тем, что никто из побывавших накануне в доме Жигунова не знал пятого собутыльника. Во всяком случае все так утверждали. Такие уж нравы царили в этом доме: достаточно было прийти с бутылкой — и ты уже свой человек.

И наконец, первый успех. Его не могло не быть, учитывая размах работы. Можно даже сказать, что успех был неизбежен.

Раздался не очень уверенный стук, и в кабинет Виктора Алексеевича Белоусова, где расположился штаб розысков, протиснулся сержант местной милиции.

— Разрешите войти?

— Докладывайте, — бросил Белоусов.

Наступила пауза, присутствующие повернулись к сержанту. Все ждали новостей, все были готовы к ним, и нетерпеливость проявлялась даже в служебных словах.

— Да особенно-то и докладывать нечего, — начал сержант. — Дело в том, что я вроде видел этого... длинного, которого ищем.

— Где? — выдохнули сразу едва ли не все сидящие за столом. Можно было ожидать чего угодно, но чтобы вот так просто пришел человек и доложил, что видел... На это и надеяться боялись.

— Где вы его видели? — спросила Засыпкина, стараясь говорить спокойно.

— Это... У себя дома, — сержант замолчал, ожидая следующих вопросов.

— Когда?

— Вчера. Утром.

— Обстоятельства?

— Это... Пришел, постучал... Я вышел. Спрашиваю, чего нужно. Он вроде удивился, когда меня увидел, как будто ожидал увидеть другого... Говорит — Дергачев нужен. Тот самый Дергачев, Анатолий... Который погиб.

— Почему же он пришел к вам? — спросила Засыпкина.

— Я тоже думал... А потом догадался. Все очень просто. Дергачев жил до меня именно в этой квартире. Вот парень и пришел. Он, видимо, надеялся, что Дергачев и теперь здесь живет. Я так думаю.

— Вы дали ему новый адрес Дергачева?

— Дал, — кивнул сержант. — Кто ж знал, что все так кончится?.. Дергачев, когда переселялся в дом к старику Жигунову, приходил несколько раз за вещами... Вот тогда мы с ним и познакомились, он мне сказал, где будет жить.

— Та-ак, — протянул Гурьев, удовлетворенно оглядывая всех. — Так. Это уже кое-что, а, Виктор Алексеевич? — улыбнулся он Белоусову. — Проходите, сержант. Садитесь. Будем говорить подробно. В котором часу он приходил?

— Утром. Часов в десять... Я так думаю. Перед этим я дежурил, торопиться мне было некуда... Откровенно говоря, еще спал. А тут он. И по описанию все сходится. Я бы еще добавил, это... усики.

— Большие? — быстро спросил Белоусов, который сам носил усы, большие, чуть закрученные, настоящие усы. И, надо понимать, разбирался в их форме, размере, характере.

— Да нет, какие там большие, — сержант махнул рукой. — Их в общем-то и усами назвать нельзя... Так, пушок. Знаете, как бывает, когда человек еще и не брился... Молоденькие, жиденькие усики. И это... Шарф. Пушистый такой, хороший шарф.

— Цвет?! — почти выкрикнул Белоусов.

— Это... Зеленый.

Общий вздох облегчения всколыхнул воздух небольшого кабинета.

Сержант сказал все, что знал, и его можно было отпустить. Он подтвердил предположения о пятом собутыльнике, подтвердил словесный портрет, более того, дал важные дополнения — зеленый шарф и жиденькие усики. Положение, казалось бы, исчерпано. Однако за исчерпанностью и начинается то, что можно назвать истинным мастерством, интуицией, настойчивостью — словом, то, что отличает исполнителя от человека творческого, который в самом простом, очевидном, на ровном месте находит новые и новые возможности для поисков.

— Каким он вам показался? — спросила Засыпкина. — Голодным? Злым? Может быть, он горел нетерпением побыстрее увидеть Дергачева? Постарайтесь припомнить.

— Скорее усталым, — ответил сержант. — Я так думаю. Он огорчился, что не застал Дергачева... Вроде того что Дергачев мог его выручить... Он даже растерялся... Так мне показалось. Начал расспрашивать, где тот живет...

— Зачем он искал Дергачева? Убить хотел? Свести счеты? Одолжить денег? Повидать старого друга?

— А бог его знает! — рассмеялся сержант.

— Нет-нет, подождите, — остановил его Гурьев. — Здесь ничего смешного нет. Я не спрашиваю, как было на самом деле. Этого вы не знаете. Я спрашиваю, как вам показалось.

— Показалось? — сержант склонил голову к одному плечу, к другому. — Непохоже, чтоб он его убить собирался, нет. Он спрашивал о нем как о знакомом, к которому хотел обратиться с просьбой, привет от кого-то передать... Что-то в этом роде.

— Парню нужен был только Дергачев, или же вам показалось, что ему может помочь и другой человек?

— Он спросил, где я работаю, почему оказался в этой квартире. Спросил, где работает Дергачев. Когда я начал отвечать, перебил меня. А, говорит, там же, где и прежде... Я хотел объяснить, как найти Дергачева, но он сказал, что не надо, дескать, сам знает.

— Он знал не только, где работает Дергачев, но и как найти его на работе? — спросил Белоусов.

— Да, я так думаю.

— То есть он знает город?

— Когда я сказал, что Дергачев живет за железнодорожным переездом, он кивнул: мол, знаю, где это. И вообще, похоже, он в нашем городе не чужой человек.

— Сколько вы живете в нынешней квартире?

— Почти два месяца.

— Значит, мы можем предположить, что этот парень не видел Дергачева не менее двух месяцев.

— Помнится, когда мы с ним поговорили, он пошел к автобусной остановке, — добавил сержант.

— Он был с чемоданом, портфелем, сумкой?

— Нет-нет, в руках у него ничего не было.

— Именно в тот день Дергачев продавал золото, — вставил Зобов.

Так к вечеру десятого марта наметилась цепь событий, которые как-то состыковывались, объясняли друг друга. Две зеленые ворсинки, оставшиеся на доске забора в глубине сада, говорили о том, что длинный парень покинул дом не так, как ушли другие гости, — не в калитку, а сквозь щель в заборе. Об этом же говорили и следы в снегу.

Его фамилия — Нефедов

Был уже поздний вечер, когда Борисихина окончательно пришла в себя и почти уверенно заявила, что сможет узнать длинного парня.

— У меня такое впечатление, — сказала она раздумчиво, — что я уже видела его раньше, во всяком случае он показался мне знакомым. В центре я его видела, недалеко от рынка.

— Он был один или с приятелями? — спросила Засыпкина.

— Не хочу сбивать вас с толку — не помню. Возможно, я тогда была не совсем трезва, за мной это иногда водится, — доверчиво улыбнулась Борисихина. — Но если вам интересны мои зыбкие и расплывчатые воспоминания, смазанные временем...

— Для меня сейчас нет ничего интереснее! — заверила Галина Анатольевна.

— Ну, если так, — Борисихина забросила ногу за ногу, сощурилась, как бы силой воображения, каким-то колдовским манером вызывая в себе исчезнувшие образы. — Он был не один... С ним были такие же, как и он... Шалопуты.

— Чем они занимались?

— Шатались.

— В каком смысле?

— Во всех смыслах. Шатались от червивки, шатались по улице. Вообще, знаете, есть люди, у которых образ жизни шатающийся. Или, скажем, пошатнувшийся. Себя могу привести в качестве примера.

— Значит, он местный?

Борисихина вскинула бровь, осмысливая вопрос, задумалась. По ее лицу как бы пронеслась тень колебания, неуверенности.

— Да, похоже, что местный. То ли они искали развлечений, то ли уже нашли их... Что-то в этом роде. Знаете, есть сопляки, уверенные в какой-то своей значительности, в каком-то превосходстве... Может, папа с мамой вбивают им в головы эту чушь, а может, им иначе жить неинтересно. Ходят, ржут на всю улицу, пьют прямо из бутылки... Причем норовят так повернуться, чтобы видно их было и с того угла, и с этого. И чем больше возмущаются люди вокруг, тем им радостнее.

— Знаю. Он показался вам сопляком?

— Он и есть сопляк.

— Вы не помните его имя? Ведь вчера у Жигунова его как-то называли?

— Ха! Вы не видели меня вчера? Вам повезло, Галина Анатольевна.

— Вам тоже немного повезло. Иначе мы не сидели бы с вами сейчас в этом кабинете.

— Да, — кивнула Борисихина. — Я запросто могла сейчас лежать в холодном помещении под простынкой. Это я знаю.

Заканчивалось десятое марта. В городе уже было темно, зажглись фонари, включили свет в кабинетах отделения милиции. Все валились с ног от усталости. Работа проделана громадная, а кроме игриво-невнятных показаний Борисихиной, ничего добавить к уже установленному не удалось. Было, правда, много других сведений, но они никак не были между собой связаны. Число версий не уменьшалось. Продолжались допросы Жигунова, Борисихина. Безуспешно пытался вспомнить что-нибудь существенное кавказец. Однако основная работа была направлена на установление личности «пятого».

Когда Борисихина сказала, что видела его в центре города несколько месяцев назад, были срочно составлены списки всех, кем занималась милиция. Борисихиной пришлось посмотреть не один десяток фотографий, взятых из паспортного отдела. Несколько раз на ее лице мелькало нечто вроде узнавания, которое тут же сменялось неуверенностью, и наконец она отодвигала снимок:

— Нет, не он.

В помощь к ней подключились работники уголовного розыска, инспекции по делам несовершеннолетних, участковые. Шел уже первый час ночи одиннадцатого марта, а результатов не было. В кабинете Белоусова продолжали прикидывать варианты, пытались найти точки соприкосновения в протоколах допросов, уточняли словесный портрет «пятого»...

И вдруг в Викторе Алексеевиче что-то неуловимо изменилось. Начальник милиции продолжал говорить вроде те же слова, его тон был таким же усталым, как и минуту назад, но все заметили, что он словно бы сосредоточился.

— Высокий, говорите? — Виктор Алексеевич провел пальцем по пышным подкрученным усам. — В центре города, говорите, видели? Молоденький и с усиками? Не то слишком жидковатыми, не то просто ни разу не бритыми? И не знает, что Дергачев уже два месяца живет в другом месте?

Белоусов резко вскочил, что было удивительно для его несколько тяжеловатой фигуры, и быстро вышел из кабинета. В коридоре прогрохотали и стихли его шаги. Борисихина, сидевшая тут же, нервно передернула плечами, попросила закурить. Затянулась глубоко, до предела втянув дым в легкие. Все молчали, понимая, что где-то рядом в эти секунды решается нечто важное. Снова послышались быстрые шаги Белоусова. Хлопнула дверь приемной, распахнулась дверь в кабинет. Ни на кого не глядя, Белоусов подошел к Борисихиной и с маху, как это делают азартные игроки в домино, положил перед ней снимок:

— Он?

Борисихина опасливо взглянула на фотографию, осторожно, ноготком чуть повернула ее, придвинула к себе и словно бы встретилась глазами со смуглым парнем, который тяжелым взглядом смотрел на нее с фотографии из-под густых, сдвинутых к переносице бровей. Ожидание становилось все напряженнее. Наконец Борисихина подняла глаза, посмотрела на Белоусова, нависшего над ней тяжелой глыбой, и молча кивнула.

— Точно он?

— Похоже, он.

— Проверим!

Белоусов приказал вызвать в кабинет сержанта, у которого накануне неизвестный спрашивал адрес Дергачева. На этот раз опознание провели по всем правилам, понимая, что следствию нужны безукоризненные доказательства. На столе разложили несколько снимков и среди них портрет парня с тяжелым взглядом.

— Сержант! Подойдите к столу. Взгляните на эти снимки. Нет ли среди них знакомого вам человека?

Сержант медленно приблизился к столу, окинул взглядом снимки, и лицо его расплылось в улыбке.

— Неужели удача, Виктор Алексеевич?

— Отвечайте на вопрос!

— Вот этот парень. Вторая справа фотография. Он приходил ко мне позавчера утром и спрашивал, как найти Дергачева, — отчеканил сержант фразу, которую можно было сразу вписывать в протокол.

— Отлично! Пусть войдет Борисихин. Так... Товарищ Борисихин, посмотрите внимательно на эти снимки. Не знаете ли вы кого-нибудь?

— Этого человека я видел в доме Жигунова, когда приходил за женой.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет, я хорошо его запомнил.

— Прекрасно! Давайте сюда Жигунова-младшего.

— Я видел его в доме отца накануне пожара! — твердо сказал Жигунов и для верности прижал фотографию пальцем к столу.

— Благодарю вас! — Белоусов сиял. — Оформляем опознание и начинаем розыск. Теперь знаем, кого искать. Нефедов Юрий Сергеевич. 1964 года рождения. Образование среднее. Родители живут в нашем городе. В центре, между прочим, недалеко от рынка. Потапов! — крикнул Белоусов, увидев в дверях инспектора уголовного розыска. — Входи. Поздравляю! Сбылись самые смелые твои предсказания. Нефедова ищем.

— Неужели он?!

— Четыре человека в один голос утверждают, что именно он был пятым в доме Жигунова. То-то след у забора сорок четвертого размера. А?

— Да, у него примерно такая нога... Я ему многое предсказывал, — проговорил Потапов, — но такое... Если это сделал Нефедов, то он превзошел самого себя.

— Ты знаешь его лучше всех в городе. Он мог пойти на такое?

— Он может пойти на многое... если ему наступить на мозоль самолюбия.

— Как же ты его упустил, а, Потапов? — укоризненно спросил Белоусов.

— Так ведь он уехал от нас, Виктор Алексеевич. В Архангельск. Он здесь уже не прописан.

— Где же вы все-таки взяли его портрет? — спросила Засыпкина.

— В паспортном столе, где же еще! — засмеялся Белоусов. — Первый час ночи, а вы посмотрите с улицы — все окна светятся. Работаем, Галина Анатольевна!

Чувство хозяина

Привычное словосочетание, не правда ли? Оно подразумевает больше ответственность и заботу, чем владение, и настолько прочно вошло в нашу жизнь, что в него трудно вложить новый смысл. Мы стараемся прививать малышам чувство хозяина к детскому саду, потом к школе, заводу. Однако не так уж мало людей, которые куда охотнее видят в этом словосочетании именно второй смысл — владение. Собираются компании этаких юных «сверхлюдей» и пытаются утвердиться в качестве хозяев улицы, двора, подъезда — часто им хватает даже подъезда, чтобы ублажить это самое чувство хозяина. А иные «осваивают» электрички, автобусы, детские и танцевальные площадки, кинотеатры. Характер владения не имеет большого значения. Зато каковы яростность, беспощадная озлобленность, с которыми проявляется это «чувство хозяина»!

Подобные соображения невольно возникали при знакомстве с делом Нефедова.

Он учился в нескольких школах. Не уживался ни с учениками, ни с учителями. И родители переводили его в очередную школу, надеясь там найти более чутких педагогов, более воспитанных товарищей. Но и там учителя оказывались «нравственно грубыми и неспособными понять возвышенную душу юноши». Именно так каждый раз расценивали положение родители и не отказались от своего мнения, даже когда стали известны подробности событий в доме Жигунова. Отец выразился так:

— Юрий понимал хорошее, мечтал о хорошем, стремился к хорошему, но почему-то все делал наоборот.

Нефедов рано познакомился с работниками милиции городка. Как-то угнал мотоцикл. Надо было заводить уголовное дело, но, учитывая нежный возраст, просьбу родителей, положительное слово педагогов — а педагоги в подобных случаях иногда восхищаются своим воспитанником, поскольку его осуждение вызовет сомнение в их собственных профессиональных качествах, — ограничились полумерами: поставили на учет в инспекции по делам несовершеннолетних, погрозили пальцем и даже, было дело, голос повысили.

Потом похищение лошадей в колхозе. Нет-нет, не корысти ради. Шутка. Шалость и озорство. Правда, колхозники оказались людьми грубыми, юмор не поняли, подняли шум, крик, вызвали милицию. Опять неприятности. Особенно огорчительно было папе с мамой, поскольку о сыне складывалось мнение, никак не соответствующее его истинному характеру и наклонностям.

А вскоре еще эти разнесчастные «Жигули». Кто-то оставил без присмотра свою машину. Ребята ходили, ходили вокруг да и решили проучить ротозея. Сияли с машины все, что можно было снять с помощью отвертки и кусачек. Что тут началось! Милиция, объяснения, опросы...

Да, опять не повезло Нефедову. Ничего в жизни дельного не украл, ничем не поживился, а уже несколько эпизодов значится. Между тем каждый провал, каждая неудачная попытка вызвать восхищение приятелей и приятельниц требовали возмездия, толкали на новые попытки снять с себя унизительное клеймо неудачника. К тому же приятели ждали новых подвигов. Да и душа рисковать привыкла, хотелось внимания к собственной персоне...

А история с вытрезвителем?! Надобно ж было случиться, что перед самым Новым годом в вытрезвитель попал лучший друг Нефедова, без которого и праздник не праздник. Другие бы смирились, тем более что компания и без него подбиралась развеселая. Можно было выпить за скорейшее освобождение приятеля или в знак солидарности привести себя в соответствующее состояние и явиться в вытрезвитель собственным ходом. Во всяком случае цель была бы достигнута — встреча Нового года с лучшим другом. Но не таким был Нефедов. Да и предыдущие «подвиги» как-то исподволь убедили его в том, что личность он явно способная на преодоление препятствий, перед которыми никнут другие. В общем нашел Нефедов выход: собрал несколько девиц, опрокинули по стакану червивки для поддержания духа и, подбадривая себя воинственными кличами, ринулись на штурм городского вытрезвителя. Случай, надо признать, едва ли не единственный в истории отечественных вытрезвителей вообще.

И вот долговязый Нефедов и повизгивающие девицы, принимая угрожающие позы, в слабом свете уличных фонарей, под мирно падающим снегом приближаются к заветной двери. Но с каждым шагом уверенности у них все меньше, и те дикие пляски, которыми они вначале пытались смутить местную милицию, тоже поутихли. А кончилось совсем пошло. Вытрезвитель располагался в маленьком деревянном домике с крылечком-верандой и почти без перестроек был приспособлен к новым надобностям. Отчаянные освободители, в полнейшем восторге от собственной отваги, разбили стекла, подперли входную дверь подвернувшейся палкой и растворились в ночной темноте, растревоженные пережитым.

Это случилось в последних числах декабря. До мартовского пожара оставалось два с половиной месяца.

В нашем народе принято с симпатией относиться к людям, способным пошутить, разыграть ближнего, посмеяться над ротозеем. В сказках, былинах, поговорках часто действуют озорники, шутники, скоморохи-насмешники. Чаще всего шалость идет все-таки от любви к ближнему. Разыгрывая кого-то, мы тем самым проявляем к нему внимание, любовь, показываем, что верим в его ум и чувство юмора, верим, что наш розыгрыш будет понят правильно, не вызовет обиды, что человек не почувствует себя униженным и в свою очередь тоже когда-нибудь разыграет нас, сделав объектом дружеской шутки.

Но если за шалостью стоит стремление унизить человека, выставить дураком, самоутвердиться за счет достоинства другого, тут уж не до шуток. Хотя часто именно шуткой прикрываются хамство и ненависть, зависть и недоброжелательство. Есть люди, которым для счастья не хватает самой малости — унизить кого-нибудь при народе. И если это удается, жизнь для них расцветает всеми красками, небо становится ослепительно голубым и не терзают никакие сомнения. Чье-то унижение как бы дает возможность испытать чувство хозяина, совершенно изуродованное, искаженное чувство.

Женщина с прошлым

Утром на допрос к следователю прокуратуры Засыпкиной была доставлена на машине мать Нефедова, Лидия Геннадиевна. Женщина с прошлым — так ее определила для себя Галина Анатольевна. За годы работы ей пришлось повидать немало людей, нередко удавалось добраться до их сути. И постепенно выработалась привычка, даже необходимость стремиться до конца понять сидящего перед ней человека, выступает ли он в роли свидетеля, обвиняемого, подозреваемого.

Взглянув на Нефедову, Засыпкина отметила ее широкий, какой-то мужской, хозяйский шаг, манеру смотреть на собеседника как бы чуть со стороны, сверху, вскинув бровь. Из пяти пальцев руки Нефедова пользовалась только тремя, изысканно отбросив мизинец и безымянный в сторону, словно боясь обо что-то запачкаться. И золото. На пальцах, в ушах, на шее. Хотя знала, куда ехала, знала, что не вечерний спектакль ее ожидает. Может быть, она рассчитывала сама дать утренний спектакль? И еще заметила Галина Анатольевна нагловатую уверенность этой женщины в собственном превосходстве. То ли недостаток образования и культуры, то ли избыток самолюбия, а, может, и то и другое создавали впечатление вульгарности, за которой чувствовалась готовность говорить о чем угодно, не очень стараясь при этом быть честной. «Да, — подумала Засыпкина, — женщина с прошлым. Была у нее другая жизнь. Впрочем, не исключено, что она одновременно живет не одной жизнью. А золото, очевидно, убеждает ее в своей исключительности, как бы ограждает от «обычных» людей, держит их на почтительном расстоянии».

— Где ваш сын, Лидия Геннадиевна?

— Сын? Дома. Спит. Вы младшего имеете в виду?

— Нет, я говорю о вашем старшем сыне — Юрии.

— Могу ли я узнать, чем вызван ваш интерес к нему?

— Вы, очевидно, слышали о пожаре?

— Да! Кошмарная история! Какой ужас! Знаете, в городе ходят такие страшные слухи, что я не решаюсь им верить. Вы наверняка знаете больше. Скажите же мне, что там произошло на самом деле? Говорят, погибли люди?

— Есть основания полагать, что ваш сын Юрий имеет к случившемуся какое-то отношение.

— Вы хотите сказать, что он знал погибших?

— Девятого марта, в день пожара, его видели в этом доме.

Нефедова снисходительно посмотрела на следователя, щелчком алого ногтя сбила с рукава невидимую пылинку, вздохнула, как бы жалея себя за то, что приходится маяться в таком обществе.

— Этого не может быть, — с легкой усталостью проговорила Лидия Геннадиевна. — Его больше двух месяцев нет в городе. Скажу по секрету, — она наклонилась к следователю и с улыбкой вполголоса произнесла: — Я сама его выписала.

Нефедова говорила правду. Она работала в паспортном отделе домоуправления и собственноручно выписала сына сразу после нашумевшего штурма вытрезвителя. Пока суд да дело, глядишь — все и заглохнет.

В кабинет вошел прокурор города Павел Михайлович Кокухин. Присел к столу.

— Дело в том, Лидия Геннадиевна, — вступил он в разговор, — что Юрия видели и в городе, и в доме Жигунова накануне происшествия. Среди погибших его не обнаружили. Судя по вашим словам, нет его и дома. Ведь его нет дома?

— Н-нет, — с заминкой ответила Нефедова, несколько сбитая с толку.

— И он не заходил?

— Нет.

— И вы не знали, что он в городе?

— Нет, хотя... — Нефедова пошевелила пальцами, давая понять, что не стоит так уж категорически воспринимать ее «нет». — Знаете, сейчас я припоминаю... Какой-то парень бросил мне на улице фразу... Понимаете, я сделала ему замечание. Он дружил когда-то с Юрием, бывал в нашем доме... Я полагаю, что имела право сделать ему замечание, — Нефедова обращалась к Кокухину: видимо, разговор с прокурором не так уязвлял ее самолюбие. — А он мне в ответ: смотрите, дескать, за своим сыном. Тогда я подумала, что он сказал это вообще, а теперь... Возможно, он и видел Юрия в городе.

— Фамилия этого парня? — спросила Засыпкина.

— Не помню. Не то Савельев, не то Завьялов...

— Постарайтесь вспомнить. Это важно.

— Он живет в доме напротив нашего. Его там все знают. А фамилия... Может быть, Соколов? — почему-то спросила Нефедова у прокурора.

Все помолчали. Конечно, Нефедова знала больше. Ее половинчатые показания были всего лишь попыткой сохранить спокойствие, чтобы и в дальнейшем вести себя уверенно, не будучи уличенной во лжи.

— Куда уехал ваш сын? — спросил Кокухин.

— В документах указано. Я не верю, что вы пригласили меня сюда, не заглянув в документы, — она усмехнулась.

— Заглянули, — спокойно кивнул Кокухин. — И в данный момент, — он посмотрел на часы, — два оперативных работника находятся в воздухе на пути в Архангельск.

— Уже? — искренне удивилась Нефедова, и сразу что-то неуловимо изменилось в ее облике — она стала скромнее. Чуть опустила подбородок, повернула лицо к прокурору, положила ладони на колени. — Видите ли, Павел Михайлович... Видите ли... Вполне возможно, что они его там не найдут.

— Они его там наверняка не найдут. Ведь его видели здесь сутки назад.

— Зачем же их послали в такую даль? — простодушно спросила Лидия Геннадиевна.

— Необходимо установить, где он жил, как жил, с кем общался, чем увлекался... И так далее. Вряд ли нужно перечислять все детали нашей работы.

— Да-да, конечно... Вы правы...

Прокурор и следователь переглянулись: перемена в поведении Нефедовой была явной. Вдруг стало заметно, что Лидии Геннадиевне гораздо больше лет, чем это казалось на первый взгляд. Косметика, манеры, золото словно бы в один миг потеряли свою силу и обнажили возраст хозяйки — ее слабое место.

— Видите ли, — продолжала Нефедова, — вовсе не исключено, что он там и не жил... — она исподлобья посмотрела на Кокухина, на Засыпкину, пытаясь определить, насколько строго они отнесутся к ее сообщению.

— Это уже что-то новое, — протянул Павел Михайлович. — Но как же тогда понимать запись в выписной карточке? Там вашей рукой записано, что Юрий отбыл на постоянное местожительство в Архангельск.

— Как бы вам объяснить... — Нефедова на секунду задумалась. Ее тон снова изменился, она снова готова была говорить бездумно и бесстыдно. И в этой готовности легко менять отношение к разговору, к собеседникам проглянула всеядность. — Юрий действительно собирался в Архангельск. Одно время. Да, собирался. Дело в том, что как-то в поезде он встретил мужчину. Тот обмолвился, что сам из Архангельска или направляется в Архангельск, во всяком случае у них в разговоре что-то промелькнуло об этом городе. И мы с мужем подумали, что неплохо бы и Юрию туда поехать...

— Это после истории с вытрезвителем?

— Ох, Галина Анатольевна, — усмехнулась Нефедова. — И дался вам этот вытрезвитель! Не понимаю, зачем связывать разные события... Все мы были молоды, всем хотелось чего-то необычного. Вы согласны со мной, Павел Михайлович?

— Я не очень четко уловил вашу мысль, — Кокухин развел руками. — Скажите, когда уехал ваш сын?

— Не помню точно, где-то в январе.

— Он выписан второго января. А нападение на вытрезвитель совершено тридцатого декабря. Другими словами, вы отправили его в течение трех дней. Так?

— Отправили! — воскликнула Нефедова. — Павел Михайлович, зачем же так? Произошло некоторое наложение событий...

— К тому же в документах указан один город, а поехал он совсем в другой, — заметила Галина Анатольевна.

— Юрий передумал, — холодно пояснила Лидия Геннадиевна, поняв, что люди, сидящие перед ней, не желают вникнуть в ее тонкие переживания. — Да, он не поехал в Архангельск. Он поехал в Рязанскую область, если для вас это так важно.

— Куда именно? — спросил Кокухин.

— В Касимов. К тетке, сестре моего мужа. Я сама отвезла его в Москву и проследила, чтобы он сел на поезд, идущий в Рязань.

— Вы ему не доверяли?

— Я — мать! — значительно, с ноткой оскорбленности произнесла Нефедова.

— С какой целью вы внесли в документы о выписке заведомую ложь? — бесстрастно спросила Галина Анатольевна. — Зачем вы указали Архангельск, если сами посадили его на рязанский поезд?

— Ах, Галина Анатольевна! — опять горько воскликнула Нефедова. — Как бездушно вы раскладываете по полочкам святые материнские чувства! Как просто у вас все укладывается в графы протокола!

Засыпкина не стала возражать, доказывать, что бездушие проявила как раз Лидия Геннадиевна. Зная о том, что представляет из себя ее сын, она отправила его на перевоспитание к старой, беспомощной женщине, у которой своих забот полон рот: работа, дети, дом, хозяйство. Другими словами, попросту спихнула с плеч.

— Ну что ж, Лидия Геннадиевна, будем считать, что положение прояснилось. Осталось проверить ваши показания.

— Как?! Вы мне не верите?! — она повернулась к прокурору.

— Видите ли, Лидия Геннадиевна, — сдержанно ответил Павел Михайлович, — сейчас не имеет значения, верим мы вам или нет, верите ли вы мне... Совершено преступление. В этом преступлении замешан ваш сын...

— Нет, вы что-то путаете! Юра мог запустить снежком в окно вытрезвителя. Не отрицаю. Мог без разрешения проехаться на колхозной кляче. Но преступление... Нет!

— Разберемся, — пообещал Кокухин.

— Надеюсь, — Нефедова поднялась. — Если бы вы знали, каким успехом он пользуется у девочек! Видели, как я его одеваю? Не будете же вы отрицать, что он, кроме всего прочего, красивый молодой человек! — выдержка изменила Нефедовой, и она заговорила плачущим голосом. — И, имея в жизни все это, спутаться с какими-то алкоголиками, которым для счастья не нужно ничего, кроме стакана червивки? Зачем ему это? Зачем?! Должны же вы понимать людей хоть немного! Юра рожден для хорошей, достойной, красивой жизни! А вы пытаетесь втолкнуть его в эту кошмарную историю только потому, что он совершил несколько шалостей? Вспомните свою юность! Неужели... — не договорив, Нефедова покинула кабинет.

Пока шла по улице, Лидия Геннадиевна немного успокоилась. Но придя домой, она увидела, как младший сын выволакивает из-под дивана окровавленные джинсы. На вешалке висел знакомый зеленый пушистый шарф. Почувствовав слабость, она невольно опустилась на стул. Рука ее, повисшая вдоль тела, коснулась чего-то мокрого, холодного. Это были знакомые полусапожки сорок четвертого размера.

Будет золото!

Весь ход следствия позволял предположить, что золото, которое продавал Дергачев в последний день своей жизни, привез Нефедов. Где он мог его взять? Этот вопрос тут же рождал следующий: не было ли в последнее время ограблений в Калужской, Рязанской или соседних с ними областях? Такое допущение обосновывалось, в частности, тем, что слесари, работавшие с Дергачевым, видели у него золотые кулоны, перстни, небольшие бляшки, изображавшие знаки зодиака, — стандартный ассортимент ювелирного магазина.

Каждое расследование интересно не только успехами и находками. Неудачи тоже говорят о ценности версии, оплошности тоже бывают разными. Были срывы и в этом деле, но они не оказали существенного влияния на расследование. В соседние области послали запрос: не было ли в последнее время ограблений ювелирных магазинов, не похищались ли золотые изделия? Из Рязани пришел ответ: три дня назад в Касимове ограблен универмаг. Похищены часы, игральные карты, две пары ботинок, бинокль. О золоте ни слова.

И тут же возник провал в ходе следствия. Дело в том, что информация, поступившая из Рязани, дошла до следователя неполной.

Сержант доложил: в Рязанской области ограблен универмаг, похищено около полутора сотен часов. Все. Сообщение в таком виде прозвучало однозначно: Рязанская область отпадает. Произнеси сержант слово «Касимов» — и все разрозненные факты тут же соединились бы в прочную логическую цепь. Но, поскольку сержант не произнес названия города, а в сообщении не говорилось о пропаже золота, для всех участвовавших в поиске как бы сработал сигнал: Касимов отпадает, версия об ограблении отпадает, Нефедов как доставщик золота отпадает. И вся программа поиска сразу обесценилась. Значит, необходимо разрабатывать другую программу.

Сообщение сержанта не вызывало сомнений, но чувствовалась в нем неуловимая недоговоренность. Ответ допускал вероятность иных, более полных сведений. При одном только воспоминании об этом ограблении сознание цеплялось за слова «Рязанская область», «универмаг», «несколько дней назад»...

Около часу ночи, преодолевая колебания, неопределенность ощущений, Гурьев позвонил в Калугу, набрал номер больницы, где лежал его друг — полковник Мантров Анатолий Степанович, начальник уголовного розыска УВД города. Трубку долго не брали, потом гудки прекратились, и наконец раздался сонный голос Мантрова.

— Анатолий Степанович! Простите ради бога! Опять Гурьев по вашу душу. Не разбудил?

— Да ладно. Говори, чего надо.

— Вспомнил я, что есть у вас в Рязани друг, и тоже вроде по уголовному розыску, а?

— Есть, — хрипло со сна ответил Мантров. — Фомин. Начальник уголовного розыска области. Память же у вас, Виктор Харитонович! В час ночи вспомнить Фомина... Ну и память!

— Что, хорошая?

— Не знаю, хорошая ли, но направленная. Вам нужен человек из Рязанского уголовного розыска, и вы вспомнили не только того человека, но и кто его друг, в какой больнице лежит... Ладно, в чем дело?

— Анатолий Степанович, позвоните ему сейчас в Рязань, а? Сделайте доброе дело!

— Сейчас?!

— А что? Думаю, он поймет...

— Понять-то поймет, но боюсь, не простит. Что надо узнать?

— Спросите, не было ли у них в области ограблений, хищений ценностей, ювелирных изделий. А потом позвоните мне, буду на телефоне.

Через полчаса раздался звонок. Из больницы звонил Мантров.

— Виктор Харитонович? Ну и ночку вы мне устроили... Слушайте! Из заметных — ограбление универмага в Касимове. Больше сотни ручных часов, еще кое-что, но золота нет.

— Будет золото! — радостно заверил Гурьев. — Спасибо! Выздоравливайте! А когда ограбили универмаг-то?

— Неделю назад.

— Совсем хорошо!

— Вам виднее, — озадаченно проговорил Мантров и повесил трубку.

И сразу все встало на свои места, замкнулись рассыпавшиеся звенья логической цепи, поступки людей получили объяснение, каждая деталь нашла свое место.

Оперативная сводка об ограблении универмага в Касимове не содержала сведений о хищении золотых вещей. Может быть, их и в самом деле не похищали? Но оказалось, что золото все-таки пропало. Найдены бирки, этикетки, ценники, которые подтверждали получение универмагом золотых колец, кулонов, часов. Но эти дорогие безделушки не внесли в список пропавших вещей. Правда, сами продавцы универмага отказались признать пропажу золота. А когда им доказали, что оно у них все же пропало, объяснили свое молчание довольно странно: поскольку они на ночь обязаны все золото с витрин помещать в сейф, а это не было сделано, то, чтобы избежать наказания за нарушение инструкции, решили о пропаже не сообщать. Избежав административного взыскания, они обрекли себя на наказание куда более серьезное — ведь стоимость пропавших золотых вещей необходимо было возместить. Но это уже другая история.

Долго ли умеючи...

Посланный к тетке в Касимов на перевоспитание, Нефедов не торопился радовать родню прилежным поведением и послушанием. Удивляет легкость, с какой он везде, при любых обстоятельствах находил себе подобных. Так, придя на вокзал, он уже через полчаса распивал с кем-то червивку. На улице познакомился с воришкой, в поезде — с перекупщиком. Пока ехал в автобусе, успел обменяться адресами с мошенником. То ли эти люди источают специфический сильный запах, позволяющий им находить друг друга в толпе, то ли помечены какими-то опознавательными знаками.

Стоит ли удивляться, что уже в первые дни пребывания в Касимове у Нефедова появился закадычный дружок Степа по фамилии Бузыкин. Он был постарше Нефедова, но это дало ему только то преимущество, что он успел отсидеть несколько лет. Был Степа немногословен, но вовсе не потому, что таился, скрытничал. Нет, ему просто нечего было сказать, но, когда задавали вопрос, он отвечал охотно, чувствуя себя польщенным вниманием. Даже когда это внимание проявлял следователь прокуратуры.

Об ограблении оба — и Нефедов, и Бузыкин — рассказывают легко, с деталями, видимо, находя в подробностях нечто такое, чем можно похвастать при случае.

А дело было так.

Как-то вечером, выпив, они шли по городу, поплевывая, посвистывая, поглядывая вокруг, в полнейшем восторге от себя и окружающего мира. Шли они шли, и вдруг видят — стоит кинотеатр. Заглянули. Походили по фойе, заскучали. Потом увидели лестницу, поднялись. А там — дверь. За дверью — никого. Какая-то мастерская. Переглянулись: что, мол, за чудеса такие, куда мы попали весенним вечером? Начали шарить по полкам, по ящикам столов. Нашли отвертку. На подоконнике лежала. Нефедов возьми да и положи ее в карман, не представляя даже, к каким необратимым последствиям это приведет. Когда отвертка оказалась в кармане, судьба словно запустила какой-то зловещий механизм, породивший все последующие события.

Вернулись в фойе. Заметили, что в зал заходят люди, рассаживаются по местам. Тоже зашли, сели. Вспыхнул экран, на нем что-то зашевелилось, послышались голоса. Приятели хохотнули приличия ради, чтобы не подумали, не дай бог, что они ничего не понимают. Потом фильм, похоже, кончился, в зале опять стало светло. Когда вышли на улицу, хмель только набрал силу. На улице темно, март опять же, дни еще короткие. Шли, слова всякие друг другу говорили, общались. Глядь, а на другой стороне улицы здание стоит, большое такое здание, и окна погашены. Ба! Да это же универмаг! И как они сразу его не признали! Решили, что не зря он на пути оказался.

— Заберемся? — предложил Нефедов.

— Можно, — согласился Бузыкин. — Только он закрыт, наверно.

— А вот! — Нефедов показал отвертку.

— Ну, ты даешь! — восхитился Бузыкин. — Тогда все в порядке!

Двинулись к универмагу. Конечно, их видели, но, учитывая состояние, в котором находились оба, люди, естественно, подумали, что у них нужда возникла укромный уголок найти. Невдомек было редким прохожим, какая именно нужда обуяла Нефедова и Бузыкина.

Обойдя универмаг с тыла, высмотрели дверь. На ней, разумеется, замок. Но вверху оказалось окошко, затянутое решеткой. Узкое такое окошко, полметра в высоту. Приставили приятели к стене какие-то ящики, коробки — сообразили.

Представляя эту их «работу» в синих весенних сумерках, неуверенные движения, терпеливую настойчивость, невольно почему-то вспоминаешь популярные книги о необыкновенных способностях человекообразных обезьян, фотографии, на которых эти обезьяны ставят один ящик на другой, надставляют палки, удлиняя их, чтобы дотянуться до банана. Пирамиды из ящиков рассыпаются, палки разваливаются, обезьяны начинают сначала и в конце концов дотягиваются до банана, подтверждая тем самым смелые предположения ученых о наличии интеллекта у человекообразных.

У наших героев тоже не сразу получилось. Ящики падали, их подпирали палками и досками. Но настойчивость была вознаграждена. С помощью отвертки долговязому Нефедову удалось сковырнуть решетку. Бузыкин тоже силу молодую приложил, не увиливал от работы. В общем развернули решетку и внутрь свалились.

Здесь было темно. Тревожили какие-то незнакомые запахи. Новым товаром пахло. Нащупали выключатель, вспыхнула слабая лампочка. Оказалось, приятели стоят среди ящиков с обувью. Обрадовались, гоготнули для порядку: если вдруг случайный свидетель окажется поблизости, то чтоб не подумал, будто у них чувства юмора нет. Почему-то всегда таким вот отчаянным ребятам хочется, чтобы все видели, какие они остроумные, удалые, потому и хохочут громко и долго, так что не заметить у них чувство юмора никак нельзя.

— Переобуемся? — предложил Бузыкин.

— А на кой? — удивился Нефедов. — Это же все ширпотреб.

— Наденем, чтоб не нашли нас. Придут завтра с собакой, а она, собака-то, и не унюхает. Во смеху будет, а? Давай, Юра!

— А что, — Нефедову понравилась изобретательность Бузыкина, и они принялись ковыряться в ящиках, подбирая обувь по размеру. Нефедову это было непросто, размер-то у него куда больше стандартного, но нашел ботинки по ноге, натянул.

Двинулись дальше, в торговый зал. Вначале страшно было, за каждой тенью что-то мерещилось, ждали, что вот-вот сигнализация взвоет, с улицы их увидят. Но все эти беды миновали их хмельные души — пьяным часто везет. Бывает, с верхних этажей вываливаются, друг дружку колотят смертным боем, случается, под машины, под поезда попадают — хоть бы хны! Не берет их никакая напасть, и продолжают они шествовать по земле неуверенной и неуязвимой походкой.

— И-и-и! Мать твою за ногу! — не удержался от восторженного вопля Бузыкин. — Часов-то, часов! Носить не переносить! Не зря я с портфелем!

— Да, — одобрительно протянул Нефедов. — Дурной-дурной, а хитрый!

Отверткой свернули замочек на витринном ящике и все часы сгребли в портфель. Бузыкин принялся шарить по другим ящикам и, увлекшись этим делом, не замечал, как Нефедов сгребал с соседней витрины золотишко, распихивая по карманам кольца, кулоны, перстни, часы. Приятелю не признался, для виду даже помог ему часы в портфель ссыпать — почти полторы сотни часов всех марок, расцветок, мужских и женских. Приложив ухо к холодной металлической россыпи, Бузыкин блаженно ухмыльнулся:

— Тикают.

Надо заметить, что Нефедов работал в перчатках. Начитанный был, знал, что к чему, про отпечатки пальцев понятие имел. И посмеивался про себя, глядя на Бузыкина, который все трогал руками и оставлял следы, словно расписывался на каждой планке, полке, витрине. И невдомек было хитроумному Нефедову, что в общем-то невелика разница, оставит следы своих пальцев он или это сделает Бузыкин. Многие в Касимове знали об их дружбе, общих интересах. И стоило установить отпечатки пальцев Бузыкина, как тут же стало бы ясно, кто этот второй, такой предусмотрительный, оставляющий отпечатки кожаных перчаток.

А потом у них азарт случился. Начали в портфель игральные карты бросать. Не помнят, сколько и набросали. Как выразился Бузыкин — играть не переиграть. Еще что-то блестящее бросили, не могли мимо блестящего пройти. Вот тут уж чувство хозяина вовсю запылало. Что ни есть вокруг — все мое. Был момент — даже забыли, где находятся и по какой надобности.

Нефедов опять обскакал своего тугодума приятеля. Пока тот с игральными картами тешился, он начал с пальто воротники меховые спарывать, но, поскольку швейных навыков не имел, дело это ему хлопотным показалось, бросил. Хмель к тому времени потерял остроту, навалился гнетущей тяжестью. Но не хотелось оставлять такой богатый зал. Пока они здесь — они хозяева, все принадлежит им и больше никому. А как уйдут, все превратится в место происшествия. И только. Что делать? Походил, походил Бузыкин по залу, не выпуская отяжелевшего портфеля, и направился к отделу радиотоваров. Включил телевизор. Дождались изображения, настроили, расположились напротив и стали передачи смотреть. Но, когда потянуло в сон, осознали: пора уходить.

Так и не выключив телевизор, двинулись к выходу. И надо же, нашли выход, на свежий воздух шагали — из вывороченного окна холодом тянуло. Наткнулись на ящики с обувью, с удивлением увидели свои ботинки. Подумали, подумали, решили прихватить с собой. Чтобы собака не унюхала. Выбрались через окно и, не торопясь, направились в безлюдную часть Касимова.

Часы поделили пополам и зарыли в снег в укромном месте. Нефедову было невтерпеж в свой городок поехать, предстать в новом качестве — на белом коне и с золотом в карманах. А Бузыкин, улучив момент, пробрался к тайнику и все часы забрал. Подумал, куда бы их понадежнее спрятать, и принес в кубрик баржи — мотористом работал. Навигация еще не началась, баржа стояла на приколе, велись на ней неторопливые ремонтные работы, вот и решил Бузыкин, что лучше кубрика места не найти. Там всё при обыске и обнаружили. И карты игральные — Бузыкин не успел даже колоды распечатать. И бинокль нашли, прихваченный в универмаге. Видно, была у него мечта — с баржи берега рассматривать, причалы, проплывающие мимо города и деревни. Красивая голубая мечта. Не сбылась, однако. И карты, и часы, и бинокль вернули в универмаг. Но это позже.

Приходят утром продавцы на работу, а в зале непривычно холодно, замочки болтаются на сорванных петлях, кассовый аппарат стоит косо, телевизионный экран мелькает. Ахнули и забегали. Но про золото, как уже было сказано, умолчали.

Да, конечно, все выглядит несерьезно. И анекдотичное ограбление универмага, и вскрытие запоров с помощью самодельной отвертки с наборной ручкой, и полторы сотни часов в промокшем портфеле под койкой в кубрике, и работающий телевизор в торговом зале ранним утром... Все это так. Можно и посмеяться над незадачливыми грабителями, пытавшимися перехитрить друг друга. Но сами они относились к себе очень серьезно. И нужно признать, забавами в универмаге, пьяным хохотом при дележе часов и карточных колод подготовили себя для чего-то большего. Человеку свойственно постоянно стремиться к большему в своих желаниях, порывах. Даже если это относится к деяниям, какими утверждал себя Нефедов.

Смотрите, кто к нам приехал!

Существует мнение, что человек, совершивший опасное преступление, какое-то время находится в психологическом шоке. Он якобы склонен к неразумным поступкам, его охватывает страх там, где нет опасности, он ведет себя легкомысленно там, где требуется осторожность. Возможно, так и есть.

Если взглянуть на поведение Нефедова после преступления, то при желании можно обнаружить и неоправданный риск, и глупую самонадеянность, и браваду. Были в его поступках и страх, и боязнь возмездия, и растерянность, и надежда найти поддержку там, где ее и быть не могло. Однако все это случалось с ним и раньше, и, наверное, нет особой необходимости объяснять метания таинственным комплексом преступника. Поступки Нефедова легко укладываются в систему его предыдущих ценностей. В уголовном деле по часам расписаны все действия Нефедова от ограбления универмага до задержания. Поэтому о состоянии, в котором он находился, можно судить вполне обоснованно, с документальной строгостью.

Нефедов прибыл в свой городок вечером седьмого марта, через двое суток после ограбления Касимовского универмага. Он появился в том состоянии внутреннего довольства, о котором всегда мечтал. Предел его желаний — карманы, набитые золотом. И надо же, все сбылось в самом прямом смысле слова. Казалось бы, теперь и начнется та счастливая жизнь, к которой он всегда стремился. Свершилось. Распахиваются двери, раскрываются объятия, гремит музыка, небо полыхает радужными бликами. И все приятели, подруги, соседи, учителя, едва увидев высокого, стройного, красивого молодого человека, тут же забывают свои заботы, бросают дела и орут во весь голос: «Смотрите, кто к нам приехал!» Рдеют девичьи щечки, кусают локти те, кто когда-то обидел его, пренебрег им. А приятели... О, приятели знают, что нужно делать! Они, не сговариваясь, торопятся в магазин, чтобы купить несколько бутылок и отметить радостное событие! Вот так примерно...

Но на самом деле все получилось совсем иначе. Пришел Нефедов к давнему приятелю и попросился переночевать. А тот — о ужас! — отказал. Не проявилась в нем та дружеская близость, о которой грезил Нефедов. И побрел он по родному городу, и казался ему этот город маленьким и злым. Побрел, перебирая пальцами золото в карманах — золото, которое никак не повлияло на его жизнь. Это озадачило Нефедова, но ненадолго. Отправился он к знакомой девушке. По его расчетам, та должна была броситься ему на шею. Девушка на шею не бросилась, но прогуляться согласилась. Тут уж Нефедов не упустил возможность. О, как он расписывал свое пребывание на Севере, где ограбил крупнейший универмаг областного центра, показывал золотые перстни с янтарем, кулоны со знаками зодиака, часы. В общем, заправским коробейником предстал. Девушку все это поразило, но куда меньше, чем рассчитывал Нефедов. Если уж говорить о ее чувствах, то в них было больше настороженности, нежели восхищения.

— Знаешь, Юра, я никогда, конечно, не думала, что у тебя будет столько денег, — сказала девушка вымученно, так как не знала, что нужно говорить при виде такого количества золота.

— Ого! — воскликнул Нефедов. — То ли еще будет!

— Но тебя, наверно, ищут?

— Искать-то ищут! Наверняка! Но откуда им знать, что искать нужно меня? Послушай... Может, ты того... Предложишь кому-нибудь золотишко, а? Глядишь, кто и купит?

— Нет-нет, Юра, ты что? Я не могу... Спросят, откуда — что мне отвечать?

— Может, подруге отдашь, а? — Нефедов, гроза и восторг всего городка, даже не заметил, как в его голосе появились просящие нотки. — Пусть она попытается. Попробуй, а?

Рассказывая об ограблении универмага в Архангельске — дался ему этот Архангельск! — Нефедов пытался утвердиться в глазах у девушки... преступлением. В свои неполных восемнадцать лет он уже допускал возможность преступления и расценивал его как весьма почетное и достойное деяние, которым вполне можно было гордиться. И в козырный день девятого марта Нефедов вступил теоретически и практически подкованным: он был убежден в том, что ограбить, продать, предать — нисколько не постыдно.

Девушка ушла, неохотно взяв кое-что из золота. Время близилось к полуночи, лужи подмерзли. Нашел все-таки Нефедов приятеля, который разрешил у него переночевать. В знак благодарности он опять рассказал о том, как грабил магазин, да еще присочинил, как отстреливался от милиции, менял поезда, самолеты, такси. Приятель восхитился, с тем и заснули.

Утром восьмого марта приятель побежал с двумя трешками за червивкой. Принес. Выпили. Отец приятеля тоже принял посильное участие. Для отца рассказ об ограблении ювелирного магазина не прозвучал как что-то ужасное. Бутылка на столе, о чем разговор! Выпивка придала Нефедову смелости — средь бела дня он отправился к подруге. А та еле дождалась его — поспешила вернуть золото, чуть ли не силком рассовала Нефедову по карманам. Продавай, дескать, сам, а мне еще на воле погулять хочется.

И опять золота полно, а жизнь остается какой-то гнусной. На улице слякоть, податься некуда, от каждого прохожего морду отворачивай, чтоб не узнали. А тут опять ночь близится, куда-то надо идти. Пошел к тому же приятелю, предварительно взяв две бутылки. Приняли. Выпили. Потешил хозяев новыми подробностями ограбления. Те ахают, ладошками всплескивают, языками цокают. Хоть и пьяные восторги, собственной червивкой оплаченные, а все на душе теплее...

Девятого марта с утра — те же проблемы. Что делать? Возвращаться в Касимов? Боязно. Там уж, небось, следствие идет, а может, ищут его, поджидают... Нет. Решил поискать давнего знакомого — Дергачева. Последняя надежда. Его можно назвать пройдохой, алкоголиком, но если посулить бутылку-вторую — в доску расшибется, а дело сделает.

Дергачев взял золото охотно. Уговорились встретиться, как только стемнеет.

До пожара оставалось совсем немного, несколько часов. Нефедов нервничал. Кругом стояли черные весенние сугробы, в лицо дул холодный сырой ветер. Встречу, не подумав, назначили на открытом месте на мосту. Правда, уже темнеть стало, людей почти не видно, но настроение гадкое. Не такое настроение должно быть у человека с карманами, набитыми золотом. Не должен он стоять на ветру, присматриваясь к каждому прохожему, прячась от всех. Сидеть бы ему сейчас в большом зале с хрустальными люстрами, с оркестром, в шумной компании, попивать вино из тонких бокалов, говорить красивые слова красивым девушкам, которые звонко хохочут, льнут к нему, в глаза смотрят...

Дергачев так и не явился, причем без всякого злого умысла. Не успел собрать деньги у тетушек, которые польстились на золотишко. Деньги все-таки серьезные. Одна по соседям побежала, вторая — пальто на плечи да в сберкассу, третья заколебалась, засомневалась. В общем, не пришел Дергачев в назначенный час на мост. И напрасно. Все было бы иначе. Не выдержав, Нефедов пошел к дому Жигунова. Там его охотно приняли, поскольку с червивкой явился. Дождался Дергачева. Тот честно и благородно вручил ему пятьсот рублей.

Несмотря на то, что репутация Дергачева была никудышной, психологом он оказался неплохим, четко понимал, кто чего стоит. Получив золото от Нефедова, он прикинул и безошибочно отправился именно к тем жильцам, которые должны были у него золото купить. Вроде и невысока должность — слесарь ЖЭКа, а вот надо же, жильцов дома видел насквозь, знал, кто захочет купить кольцо, кулон, знак зодиака. И что интересно: жильцы понимали, что у Дергачева не может быть честного золота, что краденое оно, но никого это не смутило. Какое смущение, если можно отхватить кольцо на две-три десятки дешевле.

После пожара Нефедов подходил к своему дому как раз в то время, когда мать увозили на милицейском газике. На допрос. Подождав, пока машина скроется за поворотом, он направился домой. Окровавленные джинсы затолкал под диван, не очень тщательно — чтобы мать нашла, как только вернется. Полусапожки поставил у вешалки. Подкрепился, прихватил плоский чемоданчик, набил его бутылками в ближайшем магазине и отбыл в Калугу.

И снова его беспокоила мысль о том, что преступление если и изменило его жизнь, то явно в худшую сторону. Он стремился к преступлению, надеясь увидеть за ним иную жизнь, свободную и раскованную, надеясь и себя увидеть иным. Ничего этого не произошло. На заднем сиденье автобуса трясся все тот же Нефедов. Правда, в карманах у него было полно золота, а в чемодане полно червивки.

— В Калугу? — он ткнул локтем сидевшего рядом парня.

— Да, куда же еще...

— Я тоже. Выпьем? — Нефедов вынул из чемодана бутылку.

— Можно.

Закон червивки. Есть она — открываются двери и сердца, исчезает настороженность, появляются благодарность и зависимость.

— Ну, задал я милиции работы! — сообщил Нефедов. — Про пожар слыхал?

— Так это ты?! — парень задохнулся от восторга.

— Пришлось кое-кого призвать к порядку, — значительно ответил Нефедов.

Разговор не придуман. Нашли этого парнишку. Его показания есть в деле — еще одно свидетельство результативности проведенной работы.

Неужели и этот разговор в автобусе — результат психологического шока? Нет. Был другой шок, продолжавшийся годами. До пожара жители городка даже не представляли, какой «шалун» живет среди них, какой «озорник» в модной одежке прогуливается по улицам. Авторитет отца, чопорность матери принимались за некое достоинство, распространявшееся и на сына. И не одно юное сердце вздрагивало завистливо: вот, мол, как молодые годы проводить надо! Да, вытрезвитель не относится к наиболее почитаемым учреждениям, и сама попытка Нефедова спасти дружка для многих в городке окрасилась в романтически возвышенные тона. Прямо капитан Сорви-голова, никак не меньше. А он в ореоле хамства и неприкосновенности продолжал шествовать по улицам, шаловливый и улыбчивый.

«Ненавижу Потапова!»

Эти слова принадлежат Нефедову. Он так часто повторял их, и в столь неподходящих обстоятельствах, что слова запомнились многим.

— Ненавижу Потапова! — капризно кричал Нефедов, когда его в наручниках везли на место происшествия, к стенам обгоревшего дома, чтобы уточнить показания.

— Ненавижу Потапова! — выкрикивал он в кабинете Галины Анатольевны Засыпкиной, требуя, чтобы во время допроса не было Потапова, а если тот хотя бы заглянет в дверь, то он, Нефедов, не будет давать показания, откажется от тех, которые уже дал, и вообще такое сделает, что следователь Засыпкина очень пожалеет, если в кабинете хотя бы на минуту покажется ненавистное лицо зловредного Потапова.

А между тем у Потапова приятное лицо, в глазах светятся ум и ирония. Разговаривать с ним интересно, так как за каждым словом у него — знание своего дела.

Кто же такой Потапов, и чем он вызвал столь буйные чувства в душе Нефедова? Это сотрудник уголовного розыска. В его обязанности входит работа с несовершеннолетними.

У Николая Сергеевича Потапова мнение о Нефедове, о его умственных и общественных данных невысокое. «Он, конечно, был довольно заметной личностью в городе, — говорил Потапов, имея в виду не только рост своего подопечного. — Попадаются иногда подростки, которые твердо уверены в каких-то своих правах на особую жизнь, особое к себе отношение. Больше им, видите ли, положено, больше позволено. И всеми силами они эти права отстаивают».

Потапов знал о каждом шаге Нефедова, о каждом поступке, чем приводил того в бешенство. Николай Сергеевич прекрасно понимал, что произносить перед Нефедовым душеспасительные проповеди — значит смешить его, расписываться в полнейшей своей беспомощности. Он поступал иначе — вызывал Нефедова в кабинет и докладывал обо всем, что тот натворил за отчетный период. И тем самым безжалостно доказывал, что Нефедов — примитивный хулиган, в его поступках нет ничего, кроме подловатости и откровенной дури.

— Мелочное тщеславие — вот что стоит за каждым твоим шагом, — говорил Потапов. И доказывал, что дело обстоит именно так.

Естественно, когда в городе что-либо случалось, Потапов направлялся к Нефедовым. Средь бела дня. На виду у соседей. И все знали, кто идет, к кому и по какому поводу. Лидия Геннадиевна была вне себя от возмущения.

— Для некоторых слово «вытрезвитель» звучит несерьезно, а для меня это такое же государственное учреждение, как горисполком, милиция, общественная баня и так далее, — рассуждал Николай Сергеевич. — Он оскорбил меня тем, что осквернил государственное учреждение. Родители упрятали сынка в Рязанскую область? Хорошо. Я добился того, что очень уважаемый в городе папаша и очень уважающая себя мамаша взяли стекла, молоточек, гвоздики и пришли стеклить окна в вытрезвителе. Было очень забавно. Позволять куражиться над людьми, доказывать свое превосходство? Не-е-ет! Что стояло за всеми его выходками, я знаю — пренебрежение. И оно было продолжением тех чувств, которые переполняли его родителей.

Галина Анатольевна пообещала Нефедову, что Потапова на допросе не будет. Для пользы дела пообещала: уж очень этот молодой человек был нервозным. И надо же такому случиться — как раз во время допроса в дверь заглянул Потапов, заглянул случайно, не зная даже, что идет допрос Нефедова. Заглянув, увидел, вошел... И... Ничего не произошло с Нефедовым. Никакой истерики. Присмирел, опустил глаза, зажал коленями ладони и сидел, уставясь в пол.

— Что? Доигрался? — не выдержал Потапов. — Всем доказал?

— Ненавижу Потапова! — пробормотал Нефедов, когда тот вышел.

— За что? — спросила Галина Анатольевна.

— Лезет куда надо и не надо, нос свой сует во все дыры! Ко мне пристал как банный лист. Больно усердия много!

— Это усердие называется отношением к делу.

— А! — махнул рукой Нефедов. — Знаем!

— Ты этого не можешь знать, потому что у тебя никогда не было своего дела.

— Как это не было? Я работал.

— Ты не работал. Ты числился.

— Сейчас все числятся.

— По себе меришь, — усмехнулась Засыпкина. — И потом, сам видишь, что не все... Потапов — живой пример.

— Выслуживается!

— Это тоже плохо? Ты вот числился, и что же мы имеем на сегодняшний день?

Допрос матери Нефедова получился примерно таким же. Лидия Геннадиевна без конца ссылалась на других людей, которые вроде ничуть не лучше ее сына, но вот надо же — от ответственности уходят. А Юрий мальчик и сам по себе красивый, и к хорошему постоянно стремится...

Когда Лидия Геннадиевна обнаружила дома окровавленную одежду, что, вы думаете, она с ней сделала? Сожгла? Выбросила на городскую свалку? Зарыла? Ничего подобного. Принялась чистить, застирывать, затирать, соскабливать чужую кровь с ботинок, штанов. Не выбрасывать же добро! Бабьим своим осторожным умом понимала, что нехорошо это, опасно, что улики это, но выбросить не смогла. И зеленый шарфик, на который тоже кровь брызнула, оставила, и полусапожки, и джинсы с вечными складками. Все это в целости нашли при первом же обыске. Эксперты подтвердили, что ворсинки на заборе и шарфик находятся в «родственных» отношениях, оттиск на влажном мартовском снегу совпал с подошвой полусапожек, а в складках джинсов обнаружились следы крови.

— Как же так? — укоризненно заметила Засыпкина. — Зачем вы все это сделали? Ведь следы-то все равно остаются, как ни стирай, как ни выпаривай.

— Ах, Галина Анатольевна, — вздохнула Нефедова, — вы же знаете, как я люблю чистоту! Ну не могла я держать в доме эти грязные вещи. Чистоплотность подвела.

— А сына вашего что подвело?

— Милиция загубила бедного мальчика...

— Милиция?! — удивился присутствовавший при обыске Потапов. — Чем же мы провинились перед вами?

— Попустительством! — отрезала Нефедова. — Слишком многое позволяли мальчику. Дали бы отпор с самого начала — глядишь, и образумился бы.

— А не вы ли бегали по всему городскому начальству, чтобы оградить его от милиции? А кто его отправил к тетке, чтобы, не дай бог, не привлекли к ответственности? А кто справки, характеристики, поручительства собирал?

— Я — мать! — с достоинством ответила Нефедова. — Я обязана была делать все это. А вы обязаны были, несмотря ни на что, делать свое дело. Вот так. Загубили мальчика, загубили! И нет вам моего прощения!

Потапову оставалось только руками развести.

Теперь, когда события уже позади, Лидия Геннадиевна тоже ненавидит Потапова. И Засыпкину терпеть не может. В упор не замечает их. А город-то небольшой, они часто встречаются. Нефедова проходит мимо, изо всех сил стараясь не ускорять шаг, проходит с каменным лицом и слезящимися от напряжения глазами: боится нечаянно взглянуть на своих недругов и выдать свою слабость, свою ненависть. Эти люди знают ей настоящую цену, и ни одежка, ни золото не введут их в заблуждение.

И вот так же, с застывшим лицом, проходила Нефедова по улицам городка мимо расклеенных портретов сына — был объявлен всесоюзный розыск. И Юра с такой знакомой фотографии, где он вышел с тяжеловатым взглядом и сведенными бровями, неотступно следил за ней, не спускал с нее взгляда, на какой бы улице она ни появилась, в какую бы сторону ни направилась.

Обет молчания

Во всей истории часто мелькает золото — как движущая сила, мотор событий. И что любопытно, действие этого мотора отличается бесшумностью, окружено молчанием.

Вот Нефедов выгребает золото из витрин Касимовского универмага, а продавцы, обнаружив утром пропажу, прилагают все силы к тому, чтобы об этом никто не узнал. Идут на серьезные жертвы, оплачивают убытки из собственного кармана, но молчат.

Вот Дергачев продает краденое золото, переходя от квартиры к квартире, и дамы, прекрасно зная, что золото у него может быть только ворованное, охотно покупают. Когда в городе становится известно о преступлении и следствию важно заполучить хоть какую-нибудь золотую вещицу, чтобы сопоставить с документами Касимовского универмага, — опять гробовое молчание. Не брали, дескать.

Вот Нефедов чуть ли не силком запихивает золото в карманы своей подружки для продажи, а та, спохватившись, на следующий день возвращает ему злополучные вещицы, но опять же никому ни слова не сказав о том, что знает ужасную тайну.

Повстречав в автобусе знакомых парня и девушку, собирающихся пожениться, Нефедов впадает в купеческий раж — ей дарит кольцо, а ему часы. Щедрость? Нет, скорее куражливая жажда самоутверждения. И опять тишина. Молчат парень с девушкой, зная, какое золото им досталось от Нефедова.

Совершено преступление. Оно, казалось бы, должно образумить человека, вернуть к вековечным ценностям. Нефедов убедился в том, что по ту сторону преступления никаких особых радостей его не ожидает. Более того, возникают сложности — необходимость прятаться, скрываться, ночевать где придется... Не образумился. Даже нашел какую-то утеху в новом своем положении. Едет к своей бабке в другой город, обкрадывает квартирантку — опять золото. Сережки, колечки — обычный комплект уважающей себя женщины. Тут же снюхивается с одиноким нарушителем местного спокойствия, вместе грабят киоск, набирают коньяка, напиваются — все это тоже входит в понятие красивой жизни.

Вообще, надо сказать, выбор у Нефедова был весьма ограничен: напиться, пошататься, попасть в вытрезвитель, выйти и на радостях снова напиться. Это не домыслы — трижды побывал он в вытрезвителе после преступления. Надо заметить, с объявлением всесоюзного розыска всем подобным заведениям были разосланы необходимые ориентировки. Но... везло Нефедову. Отпускали его из вытрезвителей. Уж очень трудно было узнать в упившемся верзиле бравого красавца.

Стали известны адреса, где его можно было ждать. В одном городке устроили засаду. Трое суток ждали — не пришел. Засаду сняли. Тут он и появляется. И что же делают жильцы этой квартиры? Предупреждают Нефедова об опасности и отправляют с богом. Кому помогают? Убийце, который, не задумываясь, уложил бы и самих хозяев, если бы решил, что так будет лучше.

Однажды его ждали на Казанском вокзале в Москве. Подняли на ноги немало людей, подготовились, перекрыли все входы, выходы, учли даже возможность уйти, минуя вокзал. Ждали несколько часов, но Нефедов так и не появился. То ли планы у него изменились, то ли испугался и в последний момент передумал ехать в Москву. Приехал через сутки. И в первый же вечер оказался в вытрезвителе. А наутро при выписке...

— Как, говоришь, твоя фамилия? — спросил дежурный, перелистывая журнал.

— Там записано, чего лишний раз спрашивать... — осторожно ответил Нефедов. По его помятой физиономии, по красным с перепоя глазам ему вряд ли можно было дать меньше тридцати.

— Так... — протянул дежурный. — Задержан в нетрезвом состоянии. Хулиганил, нарушал общественный порядок...

— Выражался в основном, — Нефедов сделал попытку уменьшить свою провинность. Опять же решил прикинуться дурачком. Это у него получалось.

— Что-то ты мне знакомым кажешься, — с сомнением проговорил дежурный, не зная, откуда у него возникла настороженность при виде этого длинного парня. — Вроде встречались с тобой, а?

— Может, встречались... Не помню, — гнул свое Нефедов, но сердце у него заколотилось, охватило чувство опасности.

— Знаешь, погоди маленько, надо кое-что уточнить, — сказал дежурный, поднимаясь. — Ребята, присмотрите за клиентом, я сейчас.

Дежурный вышел в другую комнату, полистал ориентировки, навел справки и через несколько минут вернулся.

— Значит, говоришь, Нефедов твоя фамилия? Юрий Сергеевич?

— Ну...

— Должен задержать тебя, Нефедов. Оказывается, ты очень нужен в Калуге. А молчишь. Нехорошо.

— Путают, наверно, — попытался ускользнуть преступник.

— Никто ничего не путает. У тебя рост за сто девяносто, тебя не спутаешь.

Спасайте кто может!

Нефедов игриво открыл дверь кабинета Засыпкиной, подмигнул стоящим у него за спиной конвойным и только после этого вошел. Хмыкнул, потер ладонью нос, чувствуя удовлетворение от того внимания, которое ему оказывалось последнее время. Даже сам прокурор Павел Михайлович Кокухин здесь, тоже пожаловал.

— Можно сесть? — и ухмыльнулся. Он уже знал, что ему грозит самое большее десять лет лишения свободы, поскольку в момент совершения преступления ему не исполнилось восемнадцати.

— Садитесь, Нефедов.

— Спасибо. Вы очень любезны, — сел, закинул ногу на ногу, осмотрелся. — Да! — вспомнил он. — А что с моими шмотками? Где они? Там же все фирменное. Не пропадут?

— За десять лет они выйдут из моды, — заметил Кокухин.

— Вы думаете? — Нефедов, видимо, впервые осознал, что такое десять лет.

— Наверняка, — заверил Павел Михайлович. — К тому же они окажутся малы. Вам будет под тридцать. Станете взрослым, крупным мужчиной.

— Спасибо, — Нефедов нахмурился. — Тогда пусть отдадут шмотки матери. Продаст, все-таки деньги.

— Думаете, купят?

— С руками оторвут! — заверил Нефедов, развеселившись. — А если еще узнают, чьи шмотки!.. Большие деньги можно выручить.

— Думаете, штанишки в крови дороже стоят?

— Наверняка.

— Не будем торопиться. Сейчас ваши вещи — вещественные доказательства.

Допросы продолжались не один день. Выяснялись самые незначительные детали жизни Нефедова на протяжении последних месяцев. Несколько раз выезжали вместе с ним на пепелище, где он охотно рассказывал, кого, как и чем ударил, что при этом произошло. Всячески давал понять, что ни в коей мере не раскаивается.

— Вам не приходило в голову снять кольцо с Дергачевой, когда вы убили ее? — спросил у Нефедова на допросе Павел Михайлович Кокухин.

— Как же, приходило, — сказал тот. — Но кольцо сидело плотно, а времени не хватало...

— Жалко было?

— Кольцо? Конечно, жалко. Рублей на двести потянуло бы, не меньше. Но у меня тогда еще оставалось золото, да и деньги тоже... Смирился.

— А за что вы ее убили?

— Да она замахнулась на меня. Сначала я не понял, чем именно, ну, а уж когда ударил, то наклонился, посмотрел. Оказалось — алюминиевая ложка.

— Вы что же, ложки испугались?

— Не то чтобы испугался, а знаете, от неожиданности, наверно.

Как-то на допросе, который проводила Галина Анатольевна Засыпкина, Нефедов посмотрел на нее долгим взглядом и широко улыбнулся.

— Эх, Галина Анатольевна, не знаете вы жизни!

— Да? — следователь была поражена. — Я не знаю жизни или ее изнанки?

— Да бросьте! И с изнанки жизнь остается жизнью. Если бы вы видели, как нас обслуживали в ресторане на Киевском вокзале! А в гостинице «Россия»...

— Это откуда вас в вытрезвитель поволокли?

— Ну уж и поволокли... — оскорбился Нефедов.

— Как же! Поскольку сами вы не в состоянии были передвигать ноги, да и все съеденное, выпитое из вас, простите, лилось, как из помойного ведра...

— Это уж другое дело, — отмахнулся Нефедов от неприятных воспоминаний.

Галина Анатольевна потом долго думала над этим разговором. И признавалась себе, что Нефедов в чем-то был прав. Действительно, ее и его знание жизни, хотя, казалось бы, она тоже насмотрелась всякого, — несопоставимо. В свои неполные восемнадцать он столько всего прошел, через столько святынь переступил, столько растоптал... И все это называет знанием жизни, жизненным опытом. Оказывается, и таким опытом можно гордиться, и он годится для самоутверждения.

А потом появился документ следующего содержания:

«В действиях Нефедова Юрия Сергеевича содержится состав преступления, предусмотренный статьей 102 УК РСФСР (умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах), однако, принимая во внимание, что Нефедов Ю. С. является несовершеннолетним, а расследование этой категории дел производится следователем органов МВД, руководствуясь статьей 126 УПК РСФСР, направить материалы уголовного дела в УВД Калужского облисполкома».

Так дело оказалось у следователя Калужского УВД Соцковой Надежды Петровны. Молодая женщина, не достающая Нефедову и до плеча, рядом с ним казалась совсем маленькой. А тот поначалу капризничал, не хотелось ему опять отвечать на вопросы, которые он считал уже исчерпанными. В конце концов Надежда Петровна сумела переломить его.

Пока шли допросы, уточнялись детали преступления и дело готовилось в суд, родители Нефедова не теряли времени даром. Везде, где могли, собирали справки о том, какой хороший их сын, как он всем нравился, каким очаровательным юношей запомнился жителям городка.

На заводе, где Нефедов числился около месяца, написали: замечаний не имел. Справка из домоуправления: замечаний не имел. Справка из милиции: медвытрезвителем не задерживался. Характеристика из школы: «По характеру добрый, отзывчивый, вежлив со старшими. Участвовал в конкурсах революционной песни, в смотрах художественной самодеятельности, в субботниках и воскресниках по уборке школьной территории. За хорошую работу объявлена благодарность директором школы».

Вот какого юношу судить собрались!

А в общем-то всю эту кампанию можно было назвать достаточно коротко: спасайте кто может! И спасали, понимая всю бессмысленность, бесполезность этой затеи. Но уж очень настойчивы были родители. Как отказать: у них такое горе...

— А вам не страшно оставаться со мной в кабинете? — спросил как-то Нефедов у Надежды Петровны.

— Почему мне должно быть страшно? — следователь отбросила со лба светлые волосы.

— Ну, в общем-то не обычного преступника допрашиваете. У вас такого и не было, наверно, никогда, и не будет... Я ведь могу с вами что угодно сделать. Пока конвоиры прибегут... А я за несколько секунд с вами управлюсь, а, Надежда Петровна?

— Нет, Нефедов, все равно не страшно, — улыбнулась Соцкова.

— Что бы я с вами ни сделал, что бы я вообще ни натворил до двадцать восьмого августа, когда мне восемнадцать исполнится, все равно больше десяти лет не дадут, а десять я уже заработал. До конца августа у меня руки развязаны, Надежда Петровна. Вы поосторожней со мной, повежливей, а то я и осерчать могу... — улыбчиво продолжал Нефедов.

Надежда Петровна позже призналась, что ей стало немного зябко от этих слов. Нефедов растопырил пальцы и так посмотрел на них, словно прикидывал, какую им еще работу дать. Потом взглянул на следователя, ухмыльнулся. Теперь она знает, как ухмыляются убийцы: с какой-то своей мыслью, невнятной, еще не осознанной, почти ласковой.

— Оставьте! — прервала его тогда Соцкова. — Ведь вы отчаянный трус. И сами это знаете. Эта болтовня — самое большее, что вы можете себе позволить. Самое большее. Уж я-то знаю. Вспомните, как вы метались по этому кабинету во время очной ставки с сыном погибшего Жигунова!

Действительно, было такое. Когда решили провести очную ставку с Михаилом Жигуновым, чтобы устранить противоречия в показаниях, Нефедов в полном смысле слова пришел в ужас. Он обещал дать любые показания, какие только требуются, лишь бы устранить саму возможность встречи.

— В чем дело, Нефедов? — не поняла вначале Соцкова. — Что вы разволновались? Я задам вам по нескольку вопросов, вы ответите, подпишете. В этом нет ничего страшного.

— Он меня убьет! Вы понимаете, он только увидит меня, сразу бросится и убьет за своего отца!

— Ну, Нефедов, успокойтесь. Вы же на голову выше Жигунова, не сможет он так просто убить вас.

— Не убьет, так по морде даст! Вам хорошо говорить!

Вот такие неожиданные превращения. Отчаянный убийца оказался не менее отчаянным трусом. Наверно, все-таки злоба и трусость как-то взаимосвязаны, взаимообусловлены. Пришлось для обеспечения безопасности Нефедова ввести в кабинет конвоиров. А Жигунов, кстати, провел очную ставку очень достойно. Ответил на вопросы, подписал свои показания и ушел, даже не взглянув на Нефедова. Тот лишь тогда и пришел в себя.

— Надо же, — как-то обронила Соцкова, — ведь вы, Нефедов, еще совсем молоды.

— Что вы! — воскликнул тот искренне. — Это только с виду.

И действительно. Хотя по закону он назывался несовершеннолетним, в деле есть доказательства, что уже с шестнадцати лет у него был серьезный опыт взрослой жизни — опыт пьяницы, дебошира, грабителя. И не сходившая с его губ шаловливая улыбка на самом деле прикрывала другую — жесткую и безжалостную ухмылку.

Дело Нефедова попало к Надежде Петровне Соцковой, когда преступник уже был задержан. Поэтому при завершении дела, подготовке его к судебному процессу ей представилась нечастая возможность основное внимание уделить внутреннему миру Нефедова, попытаться понять, как все произошло между двадцатью и двадцатью тремя часами девятого марта в доме Жигунова. И она добилась своего, Нефедов рассказал об этом.

В его рассказе больше всего поражала циничная откровенность. Он особо расписывал подробности преступления. Обычно преступники лукавят, стараются убедить всех в собственном раскаянии. Этот же, понимая, что никакое раскаяние ему ничего не даст, даже гордился делом рук своих, претендовал на некую исключительность. И терял самообладание, если Надежда Петровна говорила, что не видит ни в нем самом, ни в его преступлении каких-то особых качеств сильной личности.

Нефедов действительно оказался самоуверенным, нагловатым, недалеким парнем, с очень ограниченным пониманием о жизни, о самом себе. Кто-то когда-то сказал ему, что он красивый. Наверно, каждому из нас кто-то когда-то говорил, что мы красивы. Это приятно, это воодушевляет, придает силы, но мы знаем себе цену. Нефедова же просто заклинило! Все свои заключения, впечатления, доводы он обосновывал собственной красотой. Отсюда — явно повышенные требования к ближним. Согласитесь — чтобы так думать, так вести себя, действительно нужно быть по меньшей мере глуповатым. Будь он поумнее, поглубже духовно, он и жил бы иначе.

— Вы не чувствовали себя обделенным? — как-то поинтересовалась Соцкова.

— Я?! — воскликнул Нефедов. — Обделенным? С чего это? Никогда!

Нефедов даже сам вопрос воспринял как оскорбление. Если попытаться вникнуть в психологию преступника, то становится ясно, что одним из движущих факторов для него была боязнь обделенности. Обделенность многими воспринимается как нечто унизительное, о чем надо молчать, с чем надо бороться.

— Так как же все произошло? — спросила следователь.

— Интересно?

— Ничуть. Спрашиваю только потому, что обязана. Протокол требует.

— Вы, наверно, думаете, что я всех ухлопал? Ошибаетесь, только двоих. Дергачева и его жену. А кому нужен этот никудышный слесарь? Жена его тоже... Меня еще благодарить должны.

— За Жигунова тоже?

— Старика я не трогал. Там по пьянке получилась очень смешная история. Дергачев приревновал к Жигунову свою беременную бабу. И ухлопал старика. Разволновался, выпить захотелось. А червивка кончилась. Но он знал, что бутылка есть у Свирина. А тот не отдает. Последняя бутылка, можно понять человека! Дергачев вырвал у него эту бутылку — и по темечку. А купили ее, между прочим, мы со Свириным, собирались идти к нему ночевать. Мне обидно показалось, что Дергачев так распорядился моей бутылкой... Ну и вроде того, что я сильнее оказался...

— Трезвее?

— Это само собой, — горделиво ответил Нефедов.

— И сильнее его жены?

— Лишний свидетель. Нельзя оставлять, — он шаловливо улыбнулся. — Зато и пожил я месяц!.. Тыщу спустил.

— Да, тут об этом подробно рассказано, — Надежда Петровна положила руку на пухлый том. — Сколько же вы тогда выпили?

— Ну как... Сначала Свирин купил шесть бутылок червивки, потом сходил и купил еще бутылку водки. С третьего захода он принес четыре червивки и бутылку водки, а потом еще две водки. Но одну бутылку Дергачев разбил о голову Свирина...

Итак, Нефедов обиделся. Но, обидевшись, можно хлопнуть дверью, слово нехорошее произнести, можно наконец даже кулаком по столу стукнуть и тем выпустить из себя злобу. Но этот человек, уверовавший в свое превосходство над другими, не задумываясь, берет молоток и опускает его на голову обидчика. А потом убирает свидетелей. Тем более что свидетели, сваленные червивкой, неспособны к сопротивлению. Затем поджигает дом и уходит. Увидев, что дом не загорелся, он возвращается и, перешагивая через убитых им людей, стаскивает в кучу все, что может гореть: срывает шторы с окон, приносит газеты, приготовленные к сдаче в макулатуру, бросает в кучу детские одежки и пеленки (совсем скоро матерью должна была стать Дергачева). И снова поджигает. На этот раз вспыхивает очень хорошо. Потоптавшись у забора и убедившись в том, что огонь набрал силу, убийца протискивается сквозь доски забора. От моста оглядывается, видит красные блики в темных окнах соседних домов и быстро шагает прочь.

— Нефедов для меня прежде всего обыватель, — говорит Соцкова. — Злой, недалекий обыватель, готовый в каждом встречном видеть виновника своих неудач. Именно в этом причина преступления. Ну и, конечно, напились они там до озверения. Но что показательно — не пустились в пляс, не запели, не засмеялись... А Нефедов, тот за молоток схватился. Врет, перекладывая часть вины на других... Он один все сделал. Потому и Михаила Жигунова так боялся... Знаете, как иной раз бывает, — добавила Надежда Петровна, помолчав, — и дело в суд подготовлено вроде неплохо, и доказательства признаны убедительными, все прошло гладко, а все не то. Не удалось коснуться живой человеческой души, разбудить ее. Вот так получилось и с Нефедовым. Досадно. А бывает — тебя охватывает тепло, иначе не скажешь, от ощущения, что работа сделана хорошо. Ты видишь, что человек, который прежде ни о чем не задумывался, уходит из кабинета озадаченный, растревоженный. Он начинает осознавать такие неведомые ему раньше понятия, как честь, гордость. Начинает понимать, что не только за бутылку червивки можно любить человека и ненавидеть его. И тогда приходит уверенность: время потрачено не зря. И даже предыдущие дни освещены сегодняшней радостью, сегодняшним теплом согреты...

Леонид Словин