«БЕЗ ГНЕВА И ПРИСТРАСТИЯ»
— ...Со дня убийства прошла неделя. А я все еще в тупике и нуждаюсь в помощи. Особенно со стороны близких погибшего!
— Но каким образом? Все, что мы знали, вам известно!
— Объясняю. Я проработала следователем не один год, но, пожалуй, ни разу мне не было так трудно.
— Разумеется!
— Поэтому вынуждена задавать всем один и тот же вопрос. Всем, кто был близок к убитому... И теперь спрашиваю вас. Где вы были днем четырнадцатого?
— То есть в день убийства?!
— Да.
— Вы считаете возможным предложить этот вопрос мне? Мне?!
— Я не делаю исключений, чтобы не быть заподозренной в предвзятости. Извините.
— И все-таки это уж слишком. Понимаете?
— «Когда я взвел курок, когда я целюсь... Нет для меня богов!» Читали?
— Чье это?
— Такубоку. Японский поэт. Исикава Такубоку. Итак...
— Хорошо. Это был вторник... Да, вторник. С утра мглистый, пасмурный. Проснулся по будильнику, как обычно. Сбегал в ванну. Оделся, разогрел завтрак. Попил чаю. Потом пошел на работу.
— Кто вас видел утром? Мальчик проснулся?
— Когда я уходил, он шел в туалет.
— Разговаривали?
— С ним? «Доброе утро!» — «Привет!» Все.
— Что можно сказать о ваших взаимоотношениях?
— На доверии. Самое главное. Но, конечно, не те, что у него с матерью. Она с ним с утра до ночи люлюкалась.
— Как вы были одеты в тот день?
— В куртке.
— В этой?
— Я всегда в одной. Костюм. Он и сейчас на мне.
— Что за работа была четырнадцатого?
— Как обычно. Каждый день одно и то же.
— Что еще?
— Работал до конца смены. По дороге домой зашел в столовую. Пиво. Разве угадаешь, в какой день случится несчастье! Все.
— У вас царапины на лице. Справа.
— Это? Собака. Знак дружеского внимания.
— Тоже четырнадцатого?
— Сейчас не помню.
— К врачу обращались?
— Зачем? Собака домашняя, выросла на глазах.
— Придется показать судебно-медицинскому эксперту. Припомните точнее дату.
— Может, шестнадцатого. Не болит — и не замечаешь. Скорее всего, пятнадцатого.
— Я считаю необходимым осмотреть куртку.
— Снять?
— Сделаете это в присутствии понятых. А сейчас начните, пожалуйста, сначала. И постарайтесь лучше вспомнить. По моим данным, в тот день вы на работе отсутствовали...
Но это было потом!
Казалось, плоские крыши Виршулишкес[4] с горизонтальными нашлепками, словно для вертолетных площадок, никогда не появятся.
В невыключенной рации рядом с передним сиденьем хрипели голоса:
— ...Несовершеннолетнего?!
— Да. Мальчика. В своей квартире...
— Оперативная группа?
— Выехала. Сейчас должна прибыть на место.
— Кто возглавляет?
— Геновайте Шивене. Старший следователь городской прокуратуры, старший советник юстиции...
Шивене смотрела в ветровое стекло. На невысоких холмах по обе стороны дороги белели подтаявшие за день полоски сугробов, но шоссе уже очистилось от снега.
Темнеть только начинало.
— ...На преступнике могли остаться следы борьбы, царапины, пятна крови... — предупреждала рация. — Обратите внимание на одежду. Не исключено, что разыскиваемый в зоне постов. Повторяю...
Еще не было ни следов, ни версий. Но дежурный следовал верному милицейскому правилу: бездействие всегда неоправданно и, уж наверняка, безрезультатно.
Впереди показались дома. Шивене взглянула на часы: теперь недалеко. Шофер выключил круговерть огня над кабиной, с разгона нырнул в лабиринт дворов и арок. У одного из корпусов Шивене бросилась в глаза группа людей. Словно по команде, они повернулись навстречу машине.
«Газик» затормозил.
— Пирмин[5]! — бросил шофер, оставаясь сидеть.
Шивене согнулась — при ее росте не так просто вылезать из низкой дверцы — и вышла первой.
На ней был черный костюм, белая кофточка с кружевным платочком в нагрудном кармане — вечером собиралась на концерт. Сейчас никому, кроме нее самой, не было до этого дела.
Слово «убийство», растрепленное по буквам, казалось, шелестело на тротуаре: «у-б-и-й-с-т-в-о!»
Старший инспектор уголовного розыска — плотный, в кожаном пальто и шляпе майор Репин представил понятых — бухгалтера и референта республиканского правления общества «Знание». Понятые — мужчина и женщина — молча кивнули; бухгалтер, кроме того, приветственно махнул рукой: они где-то встречались.
— Сюда! К лифту!
Человек в короткой куртке, без шапки — хозяин квартиры — вошел в подъезд. Спотыкаясь, стал подниматься. У него был продолговатый, похожий на яйцо череп, вытянутое лицо, чуть сваленный на бок нос, очки с толстыми стеклами. От лба к затылку посредине тянулась узкая лысина со свисающими по обе стороны крутого свода жидкими волосами. На вид ему можно было дать лет сорок.
Шивене двинулась за ним. Следом, по одному, входили в лифт ее помощники: Антоновас[6] — вчерашний стажер, теперь следователь городской прокуратуры, эксперт-криминалист Караева — грузная, рыжеватая, с неожиданными девчоночьими лицом и прической. Последним был бородач Альфонсас, судебно-медицинский эксперт. Он числился в отпуске, но кто-то упросил поехать вместо себя, злоупотребив его покладистым характером и независимым образом жизни холостяка.
Лифт поднялся на седьмой этаж.
— Здесь, — хозяин квартиры остановился у обитой дерматином двери. — Открывать?
— Откройте.
Вторым рейсом прибыли понятые.
У двери, внизу, Шивене заметила кусок не то пластмассы, не то плексигласа с острыми неровными краями. Она показала находку криминалисту, но Караева уже увидела сама. Подняла, продемонстрировала понятым.
— Похоже на кусок пластмассовой ручки от чайника или утюга, — Караева поднесла ближе к глазам. — Непонятно, как попал сюда.
Хозяин квартиры между тем уже несколько минут безрезультатно манипулировал ключами. По вертикали двери было врезано три замка, похожих на финские.
— Сейчас, гражданин следователь...
Шивене заметила, что он выпивши, хотя старается это скрыть. Дрожащим рукам никак не удавалось попасть ключом в замочную скважину.
«Гражданин» вместо «товарищ» резануло слух. «Случайная обмолвка? — подумала Шивене. — Или привычная формула?»
Он, наконец, открыл дверь, неловко шатнулся в сторону.
— Мне входить?
— Да. Ничего руками не трогайте, — Шивене он не нравился. — Поняли?
— Да.
— Где у вас зажигают свет?
— В прихожей? Справа, у двери. Зажечь?
— Я сама.
Она дернула за шнур выключателя. Вспыхнул свет. Шивене огляделась. Перед нею оказалась штора из нанизанных на нити небольших бамбуковых стаканчиков. Внизу — свеженатертый желтоватый паркет, циновка. Сбоку — тумбочка с телефоном и ящик с обувью. Входя в квартиру, ее обитатели переобувались.
«Кооперативная квартира с улучшенной планировкой...» — подумала Шивене.
Она осторожно отвела штору, стаканчики откликнулись переливчатым ксилофонным звучанием. Впереди — неширокий коридор, соединяющий прихожую с кухней.
— Разреши, Генуте? — коллеги Геновайте пользовались обычно ее коротким уменьшительным именем.
Шивене посторонилась. Караева с фотокамерой выдвинулась вперед, прильнула к видоискателю.
Ослепительная вспышка света в коридоре. Потом они следовали одна за другой. Вид из прихожей на кухню. На комнаты. На двери. На стены. На пол.
Шивене прошла в коридор. Боковым (или верхним?) зрением она мгновенно отметила бурые пятна на стенах. Двери по обе стороны коридора. «В столовую? В детскую?» Еще двери напротив. «В туалет? В ванную?» Раскрытые дверцы антресоли вверху...
Главное же зрение было направлено на то, что лежало на полу, впереди, поперек коридора. Короткое, безжизненное, соединенное затянутым шнуром с ручкой туалета или ванной.
«Мальчик...»
Чуть ближе, рядом с трупом, она увидела кусок пластмассы, такой же острый, с зазубринами, как тот, что валялся у двери. Караева сложила их вместе:
— Это части целого...
Позади послышались переливы бамбуковых стаканчиков — хозяин квартиры схватился за штору.
— Вы первый обнаружили? — Шивене обернулась. — В какое время?
— В половине восьмого... — он, скорее по привычке, поправил очки. — Когда вернулся с работы.
— Когда вы заканчиваете?
— В пятнадцать тридцать.
— Куда-нибудь заходили?
— Так получилось... — пробормотал он невнятно.
— Вы проходили в комнаты? К мальчику? Как его звали?
— Геннадий. Оливетский Геннадий. У нас разные фамилии. Нет, не проходил... — он хотел что-то добавить, но промолчал.
— А ваша фамилия?
— Паламарчук. Это мой пасынок.
— Сколько ему?
— Тринадцать. Нет, уже четырнадцать...
— Когда ваша жена заканчивает работу? — вопросы следователя были самые общие.
— В девять вечера. Она во второй смене.
— Дома днем никого не было?
— В это время всегда один Геннадий... — по вискам его стекал пот. — Только... ради бога! Не говорите пока жене!
— Она не знает?
— Ее вызвали с работы. Сказали, что Геннадий ранен. Сейчас она во втором подъезде, у соседей. К ней приехала «Скорая»... — он вдруг замолчал, потом заговорил сбивчиво, чуть в нос: — Нельзя это так оставить, следователь. Надо найти, покарать... Никак нельзя оставить...
Соседке по лестничной площадке на вид было не больше тридцати пяти. Она выглядела крепко сбитой, круглой, похожей на небольшой прочный бочонок.