— Около трех. Может, в половине третьего.
— Кого вы рассчитывали застать? Сестру?
— Племянника. Обычно он с двух часов дома... — Желнерович скользнул бегающим взглядом по лицу следователя, — но на этот раз никто не открыл!
— У вас что-нибудь было при себе?
— Только белье. Хотел постирать у сестры.
— Геннадий знал, что вы должны прийти?
— Родители знали. Могли предупредить.
— Дальше?
— Я решил, что Геннадий задержался в школе. Сходил в «Сатурнас». Доехал до Лаздинай, снова вернулся. Это было уже, наверное, около четырех. А может, в пятом часу.
— Кто-нибудь стоял в это время у подъезда?
— Стоял, кажется. Но я не обратил внимания, — он снова принялся за щетину на подбородке.
— А потом?
— Потом я понял: если даже и возьму права, на работу сегодня уже не попаду. День пропал. Столько всего наметил...
— А именно? — спросила Шивене.
— Сдать пиджак в химчистку. И вообще...
— Вообще?!
Геновайте показалось, что у него заблестели глаза. Он осторожно, пальцем отвел слезу. Сбивчиво заговорил:
— Что-то надо решать! Тридцать пять лет. И нет угла. Пойти домой не могу. Если скандал — тогда уж обязательно посадят... — Желнерович намекал на какие-то шаги по переустройству личной жизни. Потом снова вернулся к обстоятельствам поездки к сестре. — От всех прячусь... А паспортистка на весь автобус: «Почему не выписываешься? Все равно выпишем!» Все смотрят! Пришлось выйти на Латвю, пересесть в другой автобус...
— Вы видели паспортистку в тот день? — спросила Шивене.
— Когда ехал за правами... Как меня могут выписать? Там прописаны моя мать, ребенок!
— Как зовут паспортистку? Знаете?
— Ромуальда.
Пока следователь заполняла протокол, Репин поднялся и вышел из кабинета. Вернулся он минут через десять. По спокойному, чуть одутловатому лицу было трудно понять: удалось ему найти паспортистку, подтвердила она показания Желнеровича? Он подсел к столу, вынул ручку, написал на листке бумаги: «Ромуальда Пожелене, паспортистка. Действительно видела Желнеровича в автобусе на Латвю без пяти три. В Виршулишкес мог попасть только после трех...» Дописывать не пришлось. Шивене поставила карандашом резолюцию: «Алиби. Пусть едет в Виевис».
Желнерович вышел. Репин снова поднялся. Грузный, в кожаном пальто, которое он так и не снял, майор зашагал по кабинету. Подошел к окну, тяжело повернул назад, остановился перед столом. В кармане пальто инспектора что-то металлически щелкнуло. «Наручники есть... — подумала следователь. — Только преступник пока не пойман».
— А может, действительно сумасшедший? — сказал вдруг Репин. — Сбежал из-под надзора? — он достал вчетверо сложенную бумагу. — Тут случай описан. — И начал читать вслух: — «В деревне Т. в своем доме были убиты...» Вот! «Характер преступления позволял выдвинуть версию о том, что оно совершено душевнобольным человеком... — Он взглянул на Шивене. — Следователь изъял с места происшествия волос преступника, направил на судебно-биологическую экспертизу. При исследовании в ядрах клеток... — низкий голос инспектора звучал почти торжественно. — Был найден двойной половой У-хроматин, что свидетельствовало об аномальном развитии». Вы слушаете?
— Да.
— «Было высказано предположение, что преступник — человек большого роста, обязательно выше своих родителей, с астеническим телосложением, не имеющий детей, по характеру агрессивен, с пониженным интеллектом... Подобная аномалия встречается у двух-трех человек на десять тысяч. С учетом указанной вероятной характеристики личности преступник был быстро задержан...»
— Интересно, — согласилась Шивене.
— И что же?
— Это не наш случай...
Ее прервал телефон.
— К вам гражданин Паламарчук, отец мальчика... — девушка-сержант, дежурившая у входа, не была посвящена в семейные тонкости потерпевших.
— Спасибо. Пусть пройдет.
— Не спится. Вижу, свет у вас... — Паламарчук поднял лежавшую перед ним на столе скрепку, подержал. — К Ольге пока не пускают. Положение серьезное.
Он поправил волосы, свисавшие по обе стороны крутого оголенного свода головы. Шивене заметила, как дрожит держащая скрепку рука. Паламарчук выглядел иначе, чем в ту ночь, но так и не смог прийти в себя.
— Я и сам не отошел. Помню только, как стою посреди прихожей, в руке кусок ручки от утюга — видимо, подобрал машинально... И не могу сдвинуться с места!
— Есть какие-нибудь новости?
— Не знаю, известно ли вам? В ночь перед несчастьем кто-то позвонил в дверь на восьмом этаже. Сосед поднялся, посмотрел в глазок. Никого! — Паламарчук вздохнул. — Сосед все-таки открыл. Слышит внизу шаги... Вроде к нашей двери.
Шивене покачала головой:
— Нет, неизвестно.
— Еще. В конце года я потерял ключи от двери. Чужие люди принесли. Часа через три!
— Давайте все же вернемся к тем, кто бывал у вас.
— Но это же все наши знакомые или родственники! Ольги и мои!
— У вас была большая семья?
— Семеро детей. Пятеро братьев, две сестры.
— Большая разница в возрасте?
— Между старшим и младшим разрыв примерно лет шестнадцать. Даже семнадцать... Сейчас все работают, у всех свои дети.
— Встречаетесь?
— Редко. Может, из-за разницы в возрасте... — он опять провел рукой по волосам. — Я не люблю ходить по гостям. Да и они тоже. Видно, так нас воспитали.
— А все-таки?
— Иногда годами не видимся, иногда в год раз... — он подумал. — Хотя живем и не особенно далеко. Виршулишкес, Жверинас, Науйининкай. Только один брат в Минске.
— Звоните друг другу?
— К чему? Встретишься иной раз в магазине или на улице, поговоришь. Вот и все.
— Родители живы?
— Только мать.
— Помогаете?
— Она живет с младшей сестрой и ее мужем. В семье. Если б одна, может, и помогали б. Шестьдесят два года... Еще крепкая!
— Вы могли бы дать их адреса?
Паламарчук замялся:
— У меня и нет всех. Кто переехал, кто сменил адрес.
— А если поедете с инспектором на машине? Показать сможете?
— Вряд ли... — он почувствовал неловкость. — У некоторых и не был никогда. Все самостоятельные, отошли друг от друга. Не то что когда-то... Один брат — инженер. Жил на Крокувос. Теперь переехал. Часто в командировках. Борислав, тот помоложе, года три назад получил квартиру где-то недалеко от Виршулишкес. Он к себе не приглашал, и я у него не был. Когда жил на Лепкальне, у них не было ванной. Тогда часто виделись: приходили к нам купаться... Одна сестра работает на заводе, живет с семьей. Другая — старая дева. Еще Николай в деревне.
— Вы старший?
— Старший — Павел. Тот, что в Минске. Я говорю: видимся редко!
— Тогда, пожалуй, вы не сможете дать их характеристики. И вряд ли знаете, кто как жил в последнее время...
— Пожалуй, — Паламарчук кивнул. — Только и мне в жизни мало кто помогал. С четырнадцати лет вкалывал. Все этими вот руками. Сам стал на ноги... — он взглянул на следователя. — Квартиру нашу видели... Не хуже других жили! Цветной телевизор, пианино. Велосипед у Геннадия был, продали. Летом собирались взять мотороллер...
У жены Желнеровича были маленькие руки, мягкие черты лица, округлые линии подбородка, шеи. Она повесила плащ и села к столу напротив следователя.
— Ко мне приезжали, интересовались моим бывшим мужем, Желнеровичем. Теперь я знаю. Это в связи с убийством племянника... Так?
Шивене кивнула.
— Конечно, в нашей с ним семейной жизни было всякое. Но на такое он не способен!
Свидетельство бывшей жены только подтвердило наличие тупика, в котором пребывало следствие.
— Спасибо, что вы пришли.
— Бедная Ольга, — женщина вздохнула. — Как она? Говорят, все еще в больнице в тяжелом состоянии.
— Как раз сегодня я собираюсь ее увидеть.
— Такое пережить!
— Что вы можете сказать о ее семье? О тех, кто их навещал?
Желнерович задумалась.
— Особенной близости между нами не было. Ольга — хорошая мать, отменная жена. Не мне чета! Но... — она покачала головой. — Я не могла бы так жить. Тихо, благостно... Цветной телевизор, скатерть. Тапочки для ног. А что еще? По воскресеньям они играли в лото! Вдвоем!
— Наверное, и читали тоже?
— Только «Овощные блюда». Или что-нибудь еще в том же роде. Никто их не навещал. Разве случайно.
— Когда вы видели их в последний раз?
— В декабре. В магазине на проспекте Ленина. Они тогда купили огромную хрустальную вазу.
— По-моему, я видела ее.
— А зачем? Пыль собирать? Да спустись они чуть дальше по проспекту, на площадь... Столько интересного!
— Материально они хорошо живут?
— Деньги всегда были. Паламарчук экономен, зарабатывает. Все-таки огранщик! Сам ведет бюджет. Ольга в цехе тоже прилично получает. Да еще моя бывшая свекровь, ее мать!
— А что она?
— Жила раньше на хуторе. Работала, бедствовала. Тянула детей... Муж не помогал, ушел в другую семью. Через несколько лет двоюродный брат предложил переехать в Вильнюс. Он протезист был, частник. Горбун. Семьи никогда не имел, деньги водились, — Желнерович налила воды из графина, словно нехотя выпила. — Свекровь переехала к нему. Он, как бывает, привязался к детям, помог получить образование, содержал всех. Когда умер, все перешло к свекрови... — она отставила стакан. — А может, дальше... К Паламарчукам. Свекровь вынуждена жить со мной, с чужим ей, в сущности, человеком. К тому же этот раздел имущества... — она помолчала. — У покойного было несколько любопытных вещиц. Я помню золотой обруч, кулон с изумрудом...
Из блокнота следователя. Типовая версия
Убийство в закрытом помещении (в квартире, в домашних постройках). С причинением, как правило, большого числа телесных повреждений в разных частях тела...
Вариант Б
Убийство могло совершить лицо, проживающее по соседству или даже по месту совершения преступления.
Возможные мотивы: антиобщественное поведение убийцы, корысть...