Из приговора Верховного Суда Литовской ССР по делу об убийстве несовершеннолетнего Геннадия Оливетского
...Обстоятельств, смягчающих ответственность подсудимого, судом не установлено. Подсудимый совершил преступление в отношении несовершеннолетнего и являлся его родственником... Способ совершения преступления удивительно жесток, что свидетельствует о бесчеловечности подсудимого. В результате он завладел имуществом человека, который воспитывал его в детские годы. Мотивы преступления глубоко аморальны. Эти обстоятельства свидетельствуют об исключительно высокой степени опасности совершенного преступления, в связи с чем необходимо применить исключительную меру наказания...
Из протокола судебного заседания Верховного Суда Литовской ССР по делу об убийстве несовершеннолетнего Геннадия Оливетского
Подсудимому предоставляется последнее слово.
Подсудимый: «Я прошу сохранить мне жизнь».
Суд удаляется в совещательную комнату для постановления приговора.
Суд возвращается в зал заседаний. Председательствующий оглашает приговор и спрашивает участников процесса, поняли ли они приговор.
Участники процесса приговор поняли.
Заседание окончено 19 июня в 16 часов.
— Врач не разрешил вам долго говорить...
— Я знаю. Но мне лучше, когда я выговорюсь. Геннадий был очень послушный мальчик. Тихий. Не капризничал. Не требовал особого внимания, как некоторые дети. Рано осознал свое положение. Только в последнее время постепенно стал отходить. Мой второй муж, Паламарчук, его никогда не наказывал, не унижал. Правда, был требователен в вопросах воспитания. Хотел, чтобы Геннадий рос правдивым, честным, опрятным, физически развитым. Готовил к службе в армии. Благодаря ему мальчик научился плавать, занимался гантелями и на турнике. Несмотря на то что у нас есть ванная, водил в баню, в парилку. Разговаривал с ним всегда как со взрослым, не сюсюкал. Говорил, что привык к этому, когда был на срочной службе.
— Как было четырнадцатого?
— Утром Геннадий, как всегда, пошел в школу. Я уходила к двенадцати. Приготовила обед. Оставила на плите первое, чтобы он подогрел. На столе в кухне поставила сковородку — курицу с картошкой. Компот. Написала Геннадию записку, чтобы сразу, как придет из школы, переоделся и сбегал в магазин за тетрадями. Оставила пятьдесят копеек, серебром и медью.
— Вы звонили ему с работы?
— Обычно я звоню в восемнадцать, перед тем как закрывают диспетчерскую, где у нас телефон. Сын старается в это время быть дома, чтобы меня не расстроить... В этот раз к телефону никто не подошел. У меня сразу упало сердце. Еле тянула до конца смены. И вдруг: «Ольга Ивановна! Иди! У тебя дома несчастье...»
— Как вы думаете, кому Геннадий мог открыть дверь?
— Муж много раз предостерегал его. Рассказывал разные истории. Поэтому я думаю, что чужого Геннадий в квартиру не впустил бы.
— Известно, что у вас хранились в квартире ценности. Золотые вещи, деньги.
— Это все принадлежит матери. Она боялась держать у себя.
— Кто был дома, когда она перенесла это к вам?
— Никого. Только я и муж. Геннадий ничего не знал. И тем более не знал, где все хранилось.
— Давно ценности у вас?
— С месяц.
— Вспомните: кто был у вас в доме после этого?
— Только близкие.
— Только?!
— Постойте. Вы правы: один человек! Он пришел с братом мужа, с Бориславом. Недели три назад...
— Пожалуйста, подробнее.
— У меня совершенно вылетело из головы... Высокий, крепкий. Лет тридцати. Разговаривал с Геннадием об авиамоделях.
— Днем? Вечером?
— Поздно вечером. Был он немного выпивши. Геннадий еще не спал. Заинтересовался... Он увлекался техникой. Долго сидел со взрослыми за столом. Борислав рассказывал мужу о своих делах, они редко видятся. А Геннадий расспрашивал о моделях. Знаете, о чем я сейчас подумала? Меня даже затрясло... Сын мог ему открыть! Уж очень сразу они подружились!
— Гости долго оставались у вас?
— Мы с Геннадием ушли спать. Они всё сидели. Утром муж сказал, что они проболтали всю ночь.
— Выпивали?
— Очень мало. Муж достал бутылку из бара. Не знаю, допили ли они ее втроем. В основном пили кофе.
— Этот человек заходил к вам после того?
— Нет. Брат мужа заходил один раз. С сыном. Нас не было дома. Он оставил Геннадию ножи для мясорубки. Брал наточить... Постойте! Я вспомнила! Тот человек работает с Бориславом... Мастером! Зовут его Юргис! Вы уже уходите, следователь?
— Я скоро вернусь. Очень скоро.
Шивене прошла в ординаторскую к телефону, набрала номер райотдела. К счастью, инспектора уголовного розыска, входившие в ее группу, оказались на месте. Трубку снял Репин.
— Есть срочная работа, — сказала Геновайте. — Самая срочная!
Но это все потом...
Дверца антресоли со стороны ванной оказалась раскрытой. Домашняя аптечка скинута на пол. В коридоре валялась сброшенная с антресоли старая дамская сумка — ридикюль. Под потолком между распахнутыми створками виднелись пакеты стирального порошка, пылесос.
Шивене поднялась на стремянку, чтобы самой все лучше увидеть.
— Резиновые сапоги, рюкзак, бак для белья...
Она попросила Паламарчука подойти.
— Что хранилось на антресоли? Вспомните...
Он молча хрустнул переплетенными пальцами.
— Может, это ключ ко всему. Кроме того, мы не собираемся ни о чем широко оповещать...
— Мы боялись, что могут залезть... — Паламарчук взглянул на понятых, они сочувственно закивали. — Жена кое-что припрятала. Все было завернуто в платок...
— Какой-то платок я видел в спальне, — вставил Антоновас. — Под пуфом. Сейчас.
— Это он! — сразу сказал Паламарчук, увидев платок. — Жена заворачивала в него свои украшения: два кольца, кулон. Еще несколько вещей. Значит, их взяли!
— В доме были еще ценности? — спросила Шивене.
— Теща принесла. У них в квартире содом и гоморра. Сын разводится, делит имущество с женой. Старуха боялась, что все пропадет, принесла к нам... — Паламарчук показал на антресоль. — В пылесосе лежат.
С помощью Паламарчука Антоновас спустил круглый, похожий на мяч пылесос, обвитый гофрированным шлангом. Паламарчук снял пылеприемник. Под ним оказался тряпичный сверток, второй такой же лежал внутри шланга.
— Вот! Все цело!
— Развяжите, — предложила Шивене.
Под тряпицами оказались целлофановые пакеты, под ними еще тряпки. В обоих свертках лежали золотые вещи. Несколько колец, золотой обруч, несколько изумрудов в оправе, похожих на выпученные глаза глубоководных рыб. Кроме того, здесь находилось завещание, свидетельство о смерти стоматолога, около тысячи рублей наличными и две сберегательные книжки на полторы и две тысячи.
— Мальчик знал о ценностях? — спросила Шивене.
— Только о тех, что принадлежат нам. Про эти, в пылесосе, не знал.
— Кто, по-вашему, мог еще знать о сберегательных книжках, о золоте?
— Только мы с женой! Ничего не могу вспомнить. Как во сне, — сказал Паламарчук. — Жена вам все скажет...
— С нею разрешат говорить еще не завтра. И даже не послезавтра... — видя, что ей ничего не добиться, Шивене перевела разговор. — Где обычно лежали деньги?
— В шифоньере. Иногда в спальне. Определенного места у жены не было. Могла положить в шкаф. Но она всегда знала, где они лежат сегодня. Небольшие суммы могла оставить в баре.
— Значит, кроме украшений, нет только мелочи на тетради?
— Еще пятидесяти рублей Желнеровича, которые лежали с документами.
— Вещи все целы? Одежда, хрусталь?
— Всё на месте.
— Внимательно осмотрите бар.
— Вроде все цело!
— Спиртное?
— Две бутылки...
— Исчезли?
— Да. Бутылка молдавского коньяка. И бутылка водки. Коньяк «три звездочки».
— А какая водка? Это важно.
— Обычная. «Скайдрёйи».
У подъезда дома на Виршулишкес было много школьников и взрослых. И много цветов. Собирался дождь. Люди держали наготове зонты.
Нежные голоса скрипок взмыли ввысь как-то неожиданно. Торжественная жалобная мелодия поплыла в подсиненной хмари.
Шивене стояла со всеми, у арки. Она едва успела сюда между двумя допросами.
В студенческие годы, бывало, сокурсники бравировали, повторяя положенные кем-то на трагический мотив нелепые слова: «Тетя хохота-а-ала, когда она узна-а-ала, что у-умер наш дядя, не оста-а-авив ничего...» Но даже идиотский перифраз ничего не мог сделать с музыкой. Ничто не могло одолеть ее великого трагизма.
Из подъезда вышел человек. Невысокого роста, без шапки. Лицо было плохо видно. Шивене сделала попытку протиснуться ближе, это ей не удалось. Вокруг тесно, плечом к плечу стояли люди. Человек нес крышку гроба.
Потом вынесли гроб.
Кто-то позади Шивене спросил: «Неужели его не найдут?» «Найдут!» — ответило сразу несколько голосов.
Геновайте, не отрываясь, смотрела вперед, на подъезд. Она знала: убийца, скорее всего, сейчас там! Он не мог не прийти, потому что его отсутствие могло привлечь внимание. Недаром она увидела впереди обе жесткие шляпы инспекторов.
Снова взлетели над толпой трагические звуки. Машина с гробом медленно двинулась под арку. Шивене шла со всеми. В глазах ее стояли слезы. Мысленно она обращалась к убитому мальчику: «Мы не были знакомы, никогда не виделись при твоей жизни. Но именно я стала твоим душеприказчиком! Исполнителем последней воли — найти убийцу! Как мы связаны теперь все трое: ты, твой убийца и я, следователь... Ты — моя боль! Но я ничего другого не могу сделать для тебя, только найти убийцу...»