— Выпиваете часто?
— Я? Совсем не пью.
Раздался звонок. Репин.
— Он у вас? В кабинете?
— Да. Какие новости?
— Мне кажется, пустой номер. Под каблуком у жены и тестя. Держат его в ежовых рукавицах.
— Как материально?
— Обеспечен. «Запорожец» последней модели. Тесть — пенсионер республиканского значения. Ко мне есть что-нибудь?
— Вызовите сестру Паламарчука, она работает на заводе в том же цехе. Антоновас допросит. Перечень вопросов у него есть.
— Понял, — инспектор положил трубку.
— Что со мной будет, следователь? — Юргис буквально прорыдал эти слова. Он достал из кармана бумагу. — Я здесь все написал. Больше этого не повторится.
Шивене взяла объяснение.
— Успокойтесь. Идите. Поговорим потом.
— Вы не скажете жене, следователь? — он заплакал.
Несколько минут Шивене молча смотрела в огромное, во всю стену окно. Эти громадные окна были притчей во языцех в прокуратуре города и республики. О них часто говорили. Чтобы проветрить помещение, надо было оттянуть снизу вверх укрепленную в середине на шарнирах громоздкую фрамугу. А зимой... Когда-то Шивене поклялась, что разыщет строителя, облагодетельствовавшего их такими окнами. И действительно нашла. Он проходил свидетелем по какому-то делу — маленький щуплый человечек, столько лет владевший их умами и разговорами. Он и не подозревал о причиненных им неприятностях.
Шивене услышала, как приоткрылась дверь. Борислав Паламарчук.
— А я все сижу в коридоре, следователь! — Голос кроткий. Так чистый Авель, должно быть, явившись во сне жестокому Каину, вопрошал незлобиво, благостно: «Где убиенный тобою брат твой, Каин?» И Каин просыпался в холодном поту. — И, между прочим, с девяти часов!
Глаза Паламарчука за толстыми стеклами очков глубоко запавшие, но сами зрачки сильно увеличены. Лицо чистое. Но справа на щеке, у глаза, Геновайте разглядела две еле заметные тонкие линии. Даже не линии — тени их.
— Я бы мог и подождать, — сказал Паламарчук уже более уступчиво. — Но надо ехать, заказывать надгробие. Брат просил. Кроме того, жена лишь несколько дней как выписалась из больницы, сама пока еще ничего не может...
От него попахивало. Видно, выпивал накануне.
Шивене внимательно следила за ним. «Образ преступника я моделировала правильно, — подумала она. — Только спутала имена».
Наступал ее звездный час.
— ...Потом мне еще на работу бежать, следователь! — Паламарчук был слишком спокоен, чтобы заметить приближение опасности. Защите предпочел наступление. — А когда вы обрадуете нас, родственников? Нам говорили, что следователь у нас не только самый опытный в прокуратуре, но и самый обаятельный. Теперь я и сам вижу. И все же? Сколько времени прошло, а розыски на мертвой точке!
Шивене не выдала себя, хотя уже знала, чувствовала: он! И неуклюжий комплимент только подтвердил ее уверенность: до лести ли, когда искреннее горе?!
Она начала издалека, вроде оправдываясь:
— Со дня убийства прошла неделя. А я все еще в тупике и нуждаюсь в помощи. Особенно со стороны близких погибшего!
— Но каким образом? Все, что мы знали...
— Кутьин Сергей Трифонович. Работал тренером по волейболу в профессионально-техническом училище вместе с Хомутовым. Там и познакомились.
— Расскажите о его визите к вам четырнадцатого марта. Вы в тот день не работали?
— Я был на больничном. Растянул связку на ноге, не мог проводить занятия. Накануне, тринадцатого, мы с Хомутовым договорились, что он зайдет. Отметит свой уход в отпуск...
— Я слушаю.
— Хомутов появился примерно в три часа дня. С собакой. Восточно-европейской овчаркой. Дома были я и дочь. Я поинтересовался у Хомутова, что за собака. Он сказал: «Соседа. Сам Слава пошел в магазин, сейчас принесет что-нибудь выпить». Мы хотели устроиться в кухне за столом. Но собака начала нервничать, скулить. Кроме того, грязные лапы: на улице таяло.
— Дальше.
— Вот-вот должна была прийти с работы жена. У нее занятия заканчивались в три. Мы решили: лучше улетучиться. Взяли бутылку «Старорусской», которая была у меня, консервы, хлеб. Пошли с собакой на улицу, к оврагу. Знаете это место?
— Знаю.
— А дочь я предупредил: когда приятель Хомутова позвонит, пусть скажет, чтобы шел прямо к оврагу.
— Дальше.
— Так и было. Слава принес еще выпивки.
— Он скоро пришел?
— Я думаю, в половине четвертого. Допили бутылку, что была у меня. Немного поиграли с собакой — бросали ей апорт. Дурачились. Потом пришла дочь. Сказала, что мама уже дома и ждет нас. Мы вернулись. Жена приготовила закуску. Выпили. Посидели на кухне. Потом Хомутов захмелел, мы отправили его на такси домой. Вместе с собакой.
— Такси вызвали с вашего телефона?
— Да. Но с таксистом расплачивался Слава.
— Потом?
— Слава сказал, что у него есть знакомый продавец в магазине, который сможет отоварить нас свиной тушенкой. А жена как раз собиралась со своей группой в лыжный поход...
— Вы поехали в магазин?
— Да. Потом пожалели об этом. Слава перепил, в магазин нас не впустили. Пришлось отвезти его домой.
— И в этот раз он расплачивался за такси?
— Нет. Сказал, что у него крупная купюра.
— Какая?
— Не назвал.
— Скажите, когда он появился у оврага, днем, у него были на лице свежие царапины?
— Были. Потом, в квартире, жена дала ему одеколон и пудру.
— Как он объяснил их происхождение?
— Около магазина, — сказал он, — какие-то парни пытались отобрать водку... И поцарапали щеку.
— Парни?
— Он сказал — «мальчишки».
— Больше не говорил об этом инциденте?
— Нет.
— Был спокоен?
— Даже напевал.
— Не припомните вы что-нибудь еще, относящееся к этому человеку?
— На другой день жена сказала, что Слава предложил ей купить у него кое-какие золотые вещи...
— Подробнее, пожалуйста.
— Подробностей она не сказала. Объяснила только, что, когда были в квартире, он вынул из кармана какие-то золотые женские украшения. Жена увидела кольцо и цепочку. Он спросил: «Вам не нужно?» Жена очень удивилась: золотые вещи лежат в кармане просто так, не завернутые.
— Что она ответила?
— Денег нет...
— Вы слышали, что в тот день, четырнадцатого марта, произошло убийство мальчика в Виршулишкес?
— Я узнал позже. Дня через два.
— Вы не связали это преступление с царапинами на лице у Славы, с его предложением купить золотые вещи?..
— Мне и в голову не пришло! Кроме того, Слава весь день провел с нами. Отсутствовал, только пока ходил за выпивкой.
— Что он принес?
— Из выпивки? Две бутылки. Молдавский коньяк «три звездочки» и «Скайдрёйи».
— Вы знаете его фамилию?
— Потом узнал. Когда мы хотели пройти к его приятелю в магазин и его не впускали, он сказал администратору: «Передайте — приехал Борислав Паламарчук...»
Пройдет несколько лет.
Готовясь к совещанию лучших следователей прокуратуры в Москве, Геновайте Шивене истребует хранящееся в Верховном Суде Литовской ССР уголовное дело 2 — 66/80 по обвинению Б. И. Паламарчука в убийстве несовершеннолетнего Геннадия Оливетского.
В конце дня, когда со срочными делами будет покончено, она включит кассету с записью последнего допроса обвиняемого.
« — Вы в состоянии давать показания? — звучит далекий, такой незнакомый, будто чужой голос. Это она, Шивене.
— Я совсем пал духом... — вздох.
— Можете отвечать?
— Могу.
— Понятно ли вам обвинение и признаете ли вы себя виновным?
— Да. Признаю».
Голос обвиняемого глухо звучит с магнитофонной пленки, переползающей с кассеты на кассету.
Из конверта Шивене достает фотографию обвиняемого: крупный лоб, очки. Голова Паламарчука склонена, а опущенные вниз глаза словно смотрят в сторону. Серый, невыразительный снимок. «Фотографии людей, которых нет в живых, похожи одна на другую, — Шивене кладет ее назад, в подшитый к делу конверт. — Потому что чаще это репродукции с репродукций, увеличенные, с выпавшим из раствора крупным «зерном», нечеткие».
« — ...Когда Хомутов в то утро сказал, что собирается к другу — выпить, мне захотелось пойти с ним. Но у меня оставалось только восемь рублей, о которых знала жена. Нужны были деньги... И я решился. Впервые мысль эта пришла мне в голову, когда я с Юргисом был у брата... Удивительное дело, следователь! Почему так? Когда садишься выпивать, думаешь и говоришь о честном, благородном... А кончаешь позорным, жутким!..»
Кассета чуть постукивает, вращаясь. У нее особая судьба — она обречена навечно остаться в уголовном деле.
« — ...В библиотеке я пробыл дольше обычного, чтобы потом библиотекарша подтвердила мое алиби. Хомутова с собакой отправил к Кутьину. А сам... Когда я подошел к двери, Геннадий как раз открыл ее, собрался уходить. «Далеко?» — спросил я. — «За тетрадями». На лестничной площадке никого не было, и во дворе меня тоже никто не видел. «Разреши я почищу куртку — собака испачкала...» Он вернулся в квартиру. Дверь закрылась за нами обоими, как крышка гроба...
— Как вы узнали о золотых вещах?
— Я понял это из разговора с братом в тот вечер, когда сидел у него вместе с Юргисом. Я считал, что Геннадий тоже в курсе, но он до конца твердил, что ничего не знает. Я ударил его чем-то тяжелым, приказал искать в шкафу, в одежде. Он не сопротивлялся, только раз — и то случайно — задел меня по лицу. В вещах ничего ценного не было, попалась только мелочь: кольцо, цепочки. Пора было уходить. Я понял, что главного не нашел, что все зря. Взял утюг. Кроме злобы ничего не чувствовал, потерял рассудок...»