«НИ ЗА ЧТО»
13 сентября, суббота
Она лежала на мокром асфальте, запрокинув подбородок, кусая свои удивленные детские губы и изо всех сил зажимая ладонями правый бок. Но кровь сочилась и сочилась, тихо и горячо, и она чувствовала ее, но боялась смотреть. Крови она всегда боялась. Острая боль жгла невыносимо. Девочка не могла кричать.
Вечер. Густые сумерки. Силы уходили куда-то в землю. Но ей казалось, главное — встать. Если встать, то сразу станет легче и можно идти. Не валяться же здесь, среди улицы, всю ночь. Стыд-то какой! Девочка правой рукой одернула платьице в горошек и поджала ноги. Озноб. И ни души на улице, только где-то вдали слышатся женские голоса. И боль, боль, малиновая, тягучая. «О-о-ох! Мамочка, мама...» Она жалобно заплакала, тоненько и негромко. Мельком подумалось, что вот от мамы-то уж ей попадет — точно! И опять тут же вспомнились короткие, страшные удары ножом в живот. Она сперва даже не поняла, что у него в руке нож. Она вообще ничего не успела понять тогда и поэтому даже не защищалась, а смотрела на него во все глаза, медленно оседая на асфальтовую дорожку. Но он нагнулся и ударил ее еще два раза, уже сидящую. Она только вскрикнула: «Больно!» И все. Когда он отошел от нее, девочка еще подумала: «Ладно, хоть не убил...» Но она боялась отвести от него глаза и, сраженная неожиданной болью, четко видела, как он закружился на месте, потом стал рыться в карманах, достал что-то белое, опять взглянул на нее:
— То-то! Теперь будешь знать!
Нож он все еще держал, вытянув перед собой, осторожно, боясь запачкать пиджак. Он, видимо, хотел чем-то вытереть лезвие, то ли носовым платком, то ли еще чем, но ей это было не важно, она смотрела только на его лицо, серое, туманное и необъяснимо страшное. Ей казалось, что он беззубый. Он снова попытался что-то найти в карманах, но потом, видимо, раздумал.
— Поняла? Теперь будешь знать! Фифа! Мы тоже гордые. То-то! Поняла?
Она не очень вникала в смысл его слов, ей хотелось кричать, боль ее переполняла, но она не унизилась перед ним до крика, а лишь, крепче зажав раны и окаменев, смотрела, смотрела на него... И он не выдержал. Вдруг заторопился, суетливо сунулся вправо, а потом, резко повернувшись к ней спиной, почти побежал вдоль улицы.
А она уже не могла встать. Сидела, опираясь рукой о землю, но потом все поплыло у нее перед глазами и, зажимая бок, она легла, потрясенная болью и всем тем, что было до нее. Сколько прошло времени, она не понимала. Женские голоса в черной тьме то приближались, то удалялись. Теперь, оставшись одна, девочка плакала тоненько и жалобно. Вдруг из окна дома напротив послышался голос:
— Оля, это ты?
Она встрепенулась и четко ответила куда-то в темноту:
— Я не Оля, я Ирина...
Потом она опять лежала молча какое-то время. По дороге кто-то шел, разговаривая. Теперь мужчин она боялась и голоса не подавала. Но тут ясно услышала, что идут женщины. Пока она собиралась крикнуть, они уже прошли мимо, но все-таки девочка слабо крикнула, не узнав своего глухого, чужого голоса:
— Помогите!
Они услышали и вернулись. Это были две девушки.
— Кто тут?
— Я...
— Ой, да что с ней? Зоя, смотри...
— А чего смотреть? Избили девчонку. Это надо же так...
Они подошли совсем близко. Одна наклонилась. Девочка слабо попросила:
— Помогите мне встать. Мне надо туда, — и она показала в конец квартала. — Доведите меня, пожалуйста.
Девушки попробовали приподнять ее, но она сильно застонала, запрокидывая голову:
— О-о-ой... нет, нет! — и они, оробев, опустили ее.
Тут подошли еще какие-то женщины, что-то говорили. Послышался и мужской голос. Он строго спросил:
— Как тебя звать?
— Ирина... — она отвечала еле слышно, но все понимала.
— Сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
Он опустился на корточки и двумя пальцами приподнял полу ее голубого пальтишка. Девушка, стоявшая рядом, вскрикнула:
— Ах, да ее порезали! Вон даже кишки видно...
— «Скорую» надо! Вызывайте быстрее.
А мужчина снова спрашивал:
— Кто тебя?
— Не знаю.
— Может, у тебя есть враги?
— Что вы!..
Девочка закрыла глаза. Ей было больно говорить. Но она слышала, как загудела рядом машина, чувствовала, как ее клали на носилки и везли.
Врач в белом халате еще в машине внимательно осмотрел раны. Он и женщина рядом опять задавали вопросы, но она отвечала одно:
— Потом, потом...
Ей хотелось быстрее, быстрее доехать до этой больницы, чтобы прекратилась страшная боль. Болело все тело. Руки и ноги покалывало, как иголками. А живот жгло так, что было трудно дышать. Но она была в сознании. Она была в сознании и когда санитарки снимали с нее окровавленную одежду. Девочка попросила:
— Пожалуйста, пусть мне все сделают под наркозом... И... маме... маме ничего не говорите, пожалуйста...
Санитарки, привыкшие ко всему в травматологической больнице, только переглядывались. И когда ее повезли на каталке, длинной и дребезжащей, и ее черные волосы рассыпались по белой простыне, одна вздохнула вслед:
— Молоденькая какая... Господи, изуродовали-то как!
В коридоре девочку окружили медсестры:
— За что тебя так?
Она снова всхлипнула и уже в который раз проговорила с отчаяньем:
— Не знаю... Ни за что...
— Расскажи, как все случилось? Кто тебя ударил? Сколько их было?
— Потом, потом...
Врач вновь осмотрел ее и велел готовить к операции. Через несколько минут каталку повезли в операционную. Сестры в последний раз увидели ее черные рассыпавшиеся волосы, и все... Жить ей оставалось полчаса. Из этих дверей ее вывезут уже с остановившимся взглядом, руки ее будут беззащитно лежать вдоль юного искромсанного тела, и белая простыня уже накроет ее всю. И долго еще сестры будут вспоминать ее последние слова:
— Не знаю... Ни за что... Потом, потом...
А «потом» и не было.
14 сентября, воскресенье
«Ни за что...» Он подчеркнул эти слова, которые Ирина едва слышно с отчаянием произнесла в больнице, когда ее везли в операционную. Увы! Эти слова, а также ее «потом» стали последними для пятнадцатилетней девочки. Пять ножевых ран, каждая из которых несла смерть. Нелепую смерть. Что же произошло там, на пустынной улице? Почему погибла именно она, эта девочка, остановилось это сердечко, едва ли успевшее полюбить?.. И одновременно в тот же миг остановились сердца всех ее потомков.
Сергей Гарусов, молодой следователь прокуратуры Первомайского района города Кирова, медленно закрыл уже начавшую пухнуть папку. Да... Опрошены почти все жители ближайших домов, но никто (никто!) не показал ничего существенного, что могло бы хоть как-нибудь высветить случившееся. Никто не видел преступника. Свидетелей не было.
Следователь взглянул на часы. Стрелки неумолимо приближались к девяти вечера. Он убрал дело в сейф, выключил свет. Кончался воскресный день. На улице еще светились голубым и желтым окна. Голубым — от воспаленных телеэкранов, желтым — от усталых лампочек. Завтра для города начнется новая трудовая неделя. И полетят дни за днями. А парта Ирины в школе будет пустовать.
Осень беспечно осыпала листья, и ненастные сумерки обволакивали деревья. Ветер становился пронзительным. Сергей поднял воротник, нетерпеливо дожидаясь троллейбуса, который, казалось, никогда не придет. Через десять минут он показался. Над лобовым стеклом, в кружочке, припечатана девятка. Значит, вот он, этот самый девятый. Сергей зашел в заднюю дверь, и почти пустая машина нехотя тронулась. Вчера вот так же ехали две женщины и она, Ирина... Казалось, они и сейчас стоят где-то здесь, рядом, невидимые. Троллейбус вез их неумолимо навстречу самому страшному. А если бы они сели не в этот, а в следующий? Было бы все по-другому? Возможно... Или бы на два троллейбуса раньше? Наверное, эти же мысли терзают и мать Ирины: «Почему именно в этот сели? Приспичило? Подождали бы — и беда мимо пролетела бы. Так нет, они еще бежали сломя голову, чтобы успеть именно на этот, проклятый...» Да кто ж теперь угадает, что думает в эту мрачную ночь мать — еще не старая, но какая-то измученная жизнью женщина. Он вспомнил ее тихий, немного растерянный голос...
Боровалова Раиса Петровна:
«Да, по этому адресу я проживаю с дочерью Ириной, ученицей 9 «Б» класса школы № 46. С мужем, Валентином Михайловичем, мы развелись восемь лет назад. Да, так уж получилось... Но продолжали жить вместе до января этого года. А с января... С января он живет с другой женщиной, где-то на улице Хлыновской. Сегодня, 13 сентября, полвосьмого вечера мы поехали на девятом троллейбусе... Мы — это я, дочка Ирина и подруга моя — Анна Григорьевна Прасолова. Она моя старая знакомая из Горького, в гости ко мне приезжала и горьковским поездом должна была уехать обратно. А Ирина... доченька моя! Так вот, Иришка с утра с одноклассниками ездила в совхоз на уборку. А я копала картошку дома с бабушкой, то есть моей матерью — Климовой Любовью Никитичной. Ирина утром была, как всегда, веселая. Но я как-то больше с Аней разговаривала, ведь давно не виделись... Так вот, сели мы в этот девятый... Еще бежали к нему, торопились. И ведь я, именно я крикнула: «Быстрее, а то не успеем!» У театра мы с Аней вышли, чтобы пересесть на первый троллейбус, он к вокзалу идет. Я билеты Иришке отдала, и мы с Аней поторопились выйти. Я ведь даже не оглянулась на дочку-то... Хоть бы из дверей, последний раз... Так нет, не оглянулась, а ведь жить-то ей оставалось, выходит, несколько часиков, и живой я ее уже больше не видела... Ну, вышли мы с Аней, а этот девятый и повез ее. Ирина хотела проведать бабушку, у нас был уговор, что она съездит проведает, а потом на вокзал ко мне вернется и мы с ней вместе домой поедем. Я Аню провожу и буду ждать. Проводила я Аню. И все хожу по этому вокзалу. Посижу, похожу. А Ирины нет. Долго я ждала, очень долго, потом начало под сердцем сосать. Но в чем дело, знать не знаю... Долго я на дверь смотрела, откуда она должна была войти. Нет, входили все не те... Тогда я рванулась искать ее. У бабушки Иришки не было, она ее и не видела... Я — домой. Тоже никого. И все жду, что сейчас должна прийти... Пришла милиция. У меня и ноги подкосились...»
— Дом культуры «Авангард», — вдруг резко объявил в микрофон водитель, и Сергей, почему-то оглянувшись в дверях на салон троллейбуса, поспешно вышел.
Вчера Ирина, по логике вещей, должна была, перейдя на другую сторону улицы, пройти по ходу движения троллейбуса до конца квартала и свернуть за угол на пересекающую улицу Володарского. Но она, видимо, хорошо зная район, перебежала дорогу, направилась в глубь квартала и пошла дворами, сокращая свой последний путь. Конечно, если бы не собака...
Медведев В. В. Кинолог:
«14 сентября 1980 года в 8 часов утра я заступил на дежурство вместе со своей служебно-розыскной собакой по кличке Болт и выехал для работы у дома № 166 по улице Володарского. Около дома № 21 по улице Пролетарской я дал собаке одежду пострадавшей, она ее обнюхала и стала искать след. Она обнаружила его на тротуаре, напротив калитки дома № 166, место было присыпано песком. Таким образом, могу пояснить, что Болт взял след самой пострадавшей. По правилам, одежда давалась собаке на расстоянии не менее десяти метров от места преступления. Болт уверенно взял след и повел. Сначала вниз метров пятнадцать по улице Володарского до калитки дома № 164, потом, свернув вправо, дворами, еще через одну калитку в заборе до дома 30б (в глубине квартала, приписан к улице Красноармейской). Обогнув его, Болт опять свернул направо и по тропке из глубины дворов вывел прямо на улицу Красноармейскую, потом через дорогу к остановке троллейбуса — дом культуры «Авангард», где след оборвался. После этого я второй раз применил собаку, уже с другого места. Болт уверенно прошел по тому же следу. Вообще Болт — лучшая собака в нашем питомнике, работает около трех лет и очень редко теряет след. Я убежден, что он правильно показал дорогу потерпевшей к месту преступления...»
Вот оно, это место... Сергей медленно прошел до перекрестка. Сегодня днем он здесь вместе с понятыми составлял протокол места происшествия. Была также составлена подробная схема, сделаны необходимые фототаблицы.
Молчаливо чернела возле тротуара трава. Ветер все-таки нынче силен, так и пронизывает, словно хочет замести все следы... Нет, надо собраться с мыслями. Ничего не упустить. Вероятно, преступник ушел к перекрестку к улице Пролетарской, в сторону рынка. От Красноармейской приближались две девушки, громко разговаривая между собой. Они, видимо, и спугнули его, он заторопился. Ведь девушки первыми подошли к раненой. За забором, во дворе дома, который стоит метрах в двадцати от тротуара, развешивала белье Видякина, женщина из четвертой квартиры. Она, услышав глухой стон и плач, решила, что это опять Слобожанина Манефа из дома напротив лупит свою дочку. А Манефа Васильевна, услышав жалобные стоны, подумала то же самое о Видякиной, ибо и у той росли две дочки. Она и крикнула из окна второго этажа:
— Что с тобой, Оля?
— Я не Оля, я — Ирина...
Слобожанина М. В., швея:
«Вечером 13 сентября я находилась дома. Была дома также моя мама, тяжело больная женщина. Примерно между 21 и 22 часами я услышала голос соседки Видякиной Татьяны, она звала свою дочь Олю. Я подумала, что она ее разыскивает. А минут через пять я услышала детский плач. Подумала, что Видякина нашла свою дочь и теперь наказывает ее. Потом какой-то удар, и вдруг плач прекратился. Я еще сказала своей матери, что вот, мол, соседка так бьет свою дочь, что та от страха и плакать перестала. Через несколько минут снова послышался детский плач со словами: «Ой, мамочка, мне больно!» Ну, я не выдержала и, выглянув в окно, крикнула: «Что с тобой, Оля?» И услышала: «Я не Оля, я — Ирина...» Она еще говорила, что ей плохо, тяжело. Я сказала, что сейчас выйду. А тут еще Видякина мне крикнула: мол, что у вас случилось? А я в ответ: «Так ведь это у вас что-то случилось...»
Когда я вышла, то на асфальте увидела женщину, она лежала, а около нее стояли две девушки. Тут и Видякина подошла. Я вначале не поняла, что лежит ребенок, видела только, что одета по-женски. Одна из девушек говорила возбужденно: мол, где здесь телефон, нужно вызвать «скорую помощь», почему вы ничего не предпринимаете? Я сказала: «Вон в той стороне телефон, беги». Она ответила, что не знает где, что здесь впервые. Мы вместе побежали к телефону и вызвали «скорую помощь». Разговаривала по телефону девушка. Ее спросили, куда ехать, и она вопросительно посмотрела на меня. Я объяснила. Затем я вернулась. Раненая стонала и на вопросы, которые ей задавали, не отвечала. Говорила только, что ей больно.
Подошла «скорая помощь», врач попросил помочь погрузить раненую. Все отошли. Я помогла положить девочку на носилки. У нее распахнулся плащ. Под плащом было платье в горошек, все в крови. Когда подошла «скорая», то уже собрался народ. Один мужчина сказал, что надо записать свидетелей. Девочка мне незнакома, я ее раньше не видела. Имен она никаких не называла. В нашем доме в тот вечер у соседей никаких ссор и скандалов не было. Вообще же улица у нас шумная, оживленная, но в тот вечер, и особенно в то время, я, по-моему, даже шума машин не слышала, словно вымерло все...»
В прокуратуру Первомайского района г. Кирова,
следователю тов. Гарусову С. О.
На Ваш запрос станция неотложной медицинской помощи сообщает следующее. Вызов на улицу Володарского к дому № 166 поступил 13 сентября 1980 г. в 21 час 23 мин. Звонила прохожая. Повод к вызову: избили девочку. В 21 час 25 мин. вызов был передан врачу Волкову Ю. П. с бригадой № 11 (фельдшер Норсеева, шофер Зонов).
На место происшествия была выслана одна бригада, вызов № 64 703.
Гарусов опять задумался. Неужели свидетелей все-таки не было? Ни одного? Но преступник не мог не оставить следов. Необходимо их найти. Особенно любопытен этот пропуск...
Сапожников Ю. Н., дежурный следователь Первомайского районного отдела милиции:
«...При осмотре места происшествия мною на траве газона, в нескольких сантиметрах от лужи крови и рвотной массы, был обнаружен разовый бумажный пропуск за 28 августа на имя Александра Попцова. Пропуск лежал на траве сверху, совершенно сухой и не смятый. Такое было впечатление, что пропуск только что уронили или бросили. В этот день до самого вечера шел дождь, а пропуск был совершенно сухой, именно это меня и насторожило. Я поднял пропуск, осмотрел его и положил себе в папку, а в отделе милиции упаковал его в конверт и опечатал гербовой печатью... На месте происшествия, кроме того, обнаружены: чек магазина за 13 сентября 1980 года, значок «Мишка олимпийский» и обертка от жевательной резинки «Мятная». Все это было взято с места происшествия. Кроме того, взяты образцы крови. После осмотра места происшествия мы приступили к опросу жильцов близлежащих домов.
Во время опроса поступило сообщение, что с потерпевшей в больнице очень плохо. Сразу после этого сообщения я с инспектором уголовного розыска Гавриловым Б. Н. направился в больницу, но, когда мы прибыли туда, раненая уже скончалась. В больнице мы изъяли одежду потерпевшей и вернулись в отдел милиции...»
15 сентября, понедельник
Утро. Почему же телефон молчит?
На столе пачка фотографий. Снимали с разных точек, чтобы охватить все «пространство». Гарусов разложил карточки в несколько рядов. Четыре снимка составили общую панораму места происшествия. Снимали так, что хорошо просматривалась и противоположная сторона улицы с нечетными домами. Вот угловой трехэтажный каменный дом. Здесь же, на углу, чернеет водоразборная колонка. За домом укатанный проезд во двор. Редкие, но высокие деревья. Деревянный двухэтажник... Вон из того окна на втором этаже крикнули: «Это ты, Оля?» Затем метров двадцать открытое пространство с последними, еще невырубленными старыми яблонями в глубине. Опять деревянный двухэтажный дом. А на переднем плане панорамы — забор, скрывающий то место.
На другой фотографии — крупным планом место преступления: тротуар вдоль дома № 164, забор и калитка дома № 166. А на следующей — перекресток. По центру уходит к горизонту улица Володарского. «Уж не к колонке ли побежал преступник после всего содеянного? Никто не видел, конечно... Но ведь кровь... Он не мог не испачкаться в крови!» Гарусов внутренне содрогнулся, представив, как холодная струя смывает все улики с ножа и с рук этого...
Следующий ряд фотографий — панорама со стороны дальнего перекрестка. По трем снимкам можно шариковой ручкой прочертить последний путь Ирины. А вот и ее портрет в школьной форме. Оборки белого фартука. Комсомольский значок. Густые черные волосы. И чуть раскосые глаза. Темные-темные... Упрекающие? Фотография ее класса. Двадцать четыре пары глаз. Ждущих глаз — так кажется Гарусову. И он переводит взгляд на фото отца и матери девочки. Мать смотрит прямо, а вот отец как-то в сторону. Или опять кажется?
Следователь, пододвинув к себе дело, раскрыл показания отца Ирины.
Боровалов В. М., электромеханик:
«...Вступил в законный брак с Раисой Петровной... Поженились, значит, хоть мать меня и предупреждала. Ну, ладно... Родилась дочка. Когда? Где-то в марте. Назвали Ириной. Поначалу с женой жили нормально, но потом стали ссориться, взъедалась она в основном из-за ревности. Довела до того, что мы развелись. Я работал в то время в мехколонне, и мне дали место в общежитии... Несколько раз я пытался восстановить нормальные отношения с женой, да где там! Через месяц-два она опять выгоняла меня, все характер показывала. Но года три назад я все-таки вернулся к ним. По характеру жена вспыльчивая. Из-за каждой мелочи скандалила, чуть что — заводилась, как граммофон. Причем начинала с меня, а кончала всегда дочерью. Ругала ее, что плохо учится, хотя училась Ирина нормально. О том, что дочка меня любила, можно судить и по тому, что, когда я ездил по командировкам, она однажды написала мне письмо, где говорила: «Если будешь скитаться по белу свету, я не буду считать тебя отцом». Она меня любила. Ну, ладно... В январе этого года из-за постоянных осложнений, выражавшихся в виде ссор со стороны жены, я был вынужден уйти жить к другой женщине. Я ведь тоже не железный... 13 сентября меня в Кирове не было! Алиби! В тот самый день, в субботу, я вместе с моей новой женой поехал в Сидоровку к ее сестре. Уехали мы утром, а приехали только в воскресенье, в начале восьмого вечера. По поводу смерти Ирины ничего пояснить не могу. Лично у меня с дочкой ни разу скандалов не было, я даже никогда голоса на нее не повышал. В последнее время мы не виделись. Однажды я к ним заходил, но что было — плохо помню, так как был немного выпивши. Кажется, дочка мне что-то говорила... Не помню».
«Да, этот отец... — думал Гарусов. — Что-то в нем есть такое... Значит, ездил в Сидоровку? А телефон все молчит. Что же не звонит Борис Гаврилов?» Инспектор уголовного розыска Борис Гаврилов возглавлял группу сотрудников милиции, которая была выделена в помощь Гарусову. Ребята опросили почти весь район, нашли шофера троллейбуса, а затем и тех немногих пассажиров, которые ехали с Ириной. Проверяли, может, кто следил за девочкой еще в троллейбусе. Но...
Пересмотрев внимательно еще раз бумаги, поступившие сегодня утром, Гарусов медленно перечитал показания рабочего шинного завода, который вчера вечером сам пришел к своему участковому.
Кузнецов В. В., станочник:
«...Вечером 13 сентября я с семьей ходил в Южную баню. Жена и дети ушли домой раньше, а я с другом — Гребенкиным Володей выпил после бани на остановке восьмого маршрута автобуса. С нами был еще один... Познакомились в бане... Он был со своим родственником. Их, кажется, звали Виктор и Геннадий. Который был повыше — Геннадий. А может, и наоборот. Если бы знал, что понадобится, так я бы и фамилии спросил. А тогда и в голову не пришло. На четверых мы выпили бутылку белой и бутылку бормотухи. Когда те сели в автобус, мы с Гребенкиным дошли от остановки до угла, постояли минуты три, поговорили. Потом он пошел в свою сторону, а я в свою — по четной стороне улицы Володарского по направлению к Красноармейской. Сколько было времени, сказать не могу, так как в баню часов не беру, но приблизительно было начало десятого. По дороге я никого не видел, прохожих не было, ничего подозрительного не заметил. Стал проходить двухэтажный деревянный дом и увидел, что народ окружил девочку, которая лежала на асфальте. На мой вопрос, кто ее ударил, сказала одно слово: мужчина. И, по-моему, она еще сказала, что ее ударили ножом. Минут через пять пришла «скорая». После отъезда машины мы все разошлись, а вот вчера, услышав сообщение по телевизору, я рассказал участковому, что сам видел, знаю. Я был одет тогда в синие брюки, светло-синий пиджак, светлую рубашку. Ношу небольшую бородку. Дополняю: я еще ее спрашивал, есть ли у нее враги. Девочка ответила: «Ну что вы!»
Наконец телефон ожил.
— Гарусов слушает.
— Это Гаврилов из уголовного...
— Привет, Борис. Есть что-нибудь?
— Все так называемое новое у тебя на столе. Наши стараются. Но сам понимаешь... В какие-то пять, шесть, семь минут, максимум восемь этот негодяй исчез. Попцов еще не у тебя?
— Он вызван на десять утра.
— Там, пожалуй, алиби. Но есть одно подозрение. Он упорно твердит, что пропуск вместе с накладной передал инженеру Бокову. Жена Попцова утверждает, что накануне заходил его брат, Попцов Владимир, и взял у них дома штормовку. Ночь с тринадцатого на четырнадцатое Попцов-младший будто бы находился на рыбалке. Адрес его записал.
— А значок? «Мятная»? Чек?
— Чек — от кассового аппарата «Ока» № 9164, установленного в торговом зале магазина № 11 «Овощи — фрукты». Магазин находится в пятнадцати минутах ходьбы от места происшествия. Теперь значок. Выявлено человек двадцать — двадцать пять фалеристов, то есть любителей значков. В основном это дети и молодежь. Хозяина «Олимпийского мишки» определим завтра-послезавтра. «Мятная» пока висит в воздухе. Эти жевательные резинки продаются в каждом киоске, в каждом продуктовом магазине...
— Понятно... А где Боков?
— Инженер шесть дней назад укатил в командировку. Мы по согласованию с заводским начальством позвонили в тот город, и сегодня наши коллеги должны посадить его на первый же поезд. Без очной ставки не обойтись. В отделе кадров взяли фотографию Бокова. Три на четыре. Но узнать можно. Будем встречать.
— Хорошо. Я после разговора с Александром Попцовым еду в школу, затем к Климовой — бабушке Ирины. Если что, дай знать.
— Договорились.
Попцов А. М., шофер:
«13 сентября в семь утра я был на заводе. С работы домой приехал примерно в 15 часов. У дома я встретил Коковихина Алексея, моего соседа, проживает в квартире № 1. Мы с ним решили по случаю субботы взять на двоих бутылку водки. Я сбегал в «Искру» и принес «Старорусскую». В комнату свою не заходил, а вместе с бутылкой пошел к соседу. В 17 часов прибежала жена и погнала меня домой. Больше на улицу я не выходил, это жена может подтвердить. Затопили титан, и я вымылся в ванне. В 20 часов пришел сосед со своим будущим тестем. Мы сидели, пили чай, смотрели телевизор.
Пропуск за 28 августа помню хорошо, я не отдал его охраннику в воротах. Охранник из проходной и не выходил. Там ворота автоматические, он нажал кнопку, и ворота открылись. Этот пропуск остался с накладной. Когда я пришел в отдел кооперации, то отдал и то и другое инженеру Бокову. Я точно помню, что отдал и пропуск, и накладную.
В последние месяцы, пока тепло, я обычно хожу в штормовке, это такая брезентовая непромокаемая куртка с капюшоном. Штормовку и болотные сапоги брал мой старший брат на рыбалку. С кем рыбачит, не знаю. Вернул в воскресенье вечером. В коридоре оставил и ушел. Ничего не сказал. Торопился. Лично я ножа у него никакого не видел. Иногда ходили за грибами, он брал нож обыкновенный, кухонный».
Выписав Александру Попцову повестку на завтрашний день, Сергей Гарусов заторопился на улицу, и почти бегом направился к красному «Москвичу». Порывисто открыл дверь и сел рядом с шофером:
— Здравствуй, Виктор! Будешь со мной кататься?
— Согласно приказу, — он повернул ключ зажигания и, оглянувшись на улицу через заднее стекло, нажал на сцепление. — Куда?
— К сорок шестой школе. Знаешь?
— Опаздываем?
— Сейчас в школе у одной учительницы «окно». Сорок пять минут плюс перемена.
Через десять минут Сергей, быстро взбежав по ступенькам, толкнул тяжелую дверь. Затем также бегом — на второй этаж. В коридорах стояла осуждающая, как ему казалось, тишина. Когда он вошел в учительскую, все подняли головы.
— Здравствуйте. Мне бы Галину Петровну.
Но уже женщина, смотревшая почему-то чуть удивленно, протягивала руку:
— Сергей Олегович? Я вас представляла постарше.
— Да вот, я такой... Может, поговорим в коридоре?
— Как вам будет удобно.
Под скорбное молчание они вышли из учительской и медленно пошли вдоль одинаковых коричневых дверей, на которых белели таблички с черными буквами.
— Кто бы мог подумать? Господи, и за что такое горе... Все в школе, и педагоги и ученики, поражены. Слов нет выразить наше отчаянье. Какой только подлец мог поднять на нее руку?
— Вы давно в сорок шестой?
— Я преподаю здесь четырнадцатый год. Ирину учила с восьмого класса, а в этом году стала ее классным руководителем.
— Хорошая была девочка?
— Была... Слово какое жуткое... Скромная, вежливая. Училась ровно, без троек. Отвечала за работу культмассового сектора, активно участвовала в художественной самодеятельности, ходила в балетный кружок, оформляла классную стенную газету...
— А была ли у нее самая близкая подруга, с кем бы она могла делиться самым сокровенным? Ведь что ни говори, девочке пятнадцать лет. В эти годы пробуждаются новые чувства...
— Я поняла вас. Об Ирине можно сказать, что она была доброжелательна ко всем одноклассникам, этакий ровный, спокойный характер. Ну а выделить кого-то затрудняюсь. Пожалуй, она дружила чуть больше с Волосковой Леной и Артемовой Светой. Ну а личного? Личного у нее еще, бесспорно, не было. Из мальчиков она никого не выделяла.
— А старше? Может быть, среди десятиклассников у нее были поклонники? Или, может, среди ребят, окончивших школу в прошлом году?
— Нет, не замечала.
— А дома как у нее жизнь складывалась?
— Дома, на мой взгляд, у нее было все сложней. Мать она любила, жили они дружно. Только вот, пожалуй, мать держала ее в ежовых рукавицах. Из дома вечером — никуда. Хотя Ирину и не тянуло из дома. Отец... Отец ушел от них, кажется, минувшей зимой. Да и раньше он все фокусы выкидывал. Ирина сначала хотела вернуть его в дом, очень переживала его уход, но затем поняла — отец не стоит этого. Мать Ирины рассказывала, что муж часто пил и скандалил, плохо относился к Ирине, называл ее дармоедкой и иждивенкой. Был такой случай, что он бегал за Ириной с ножом.
— Даже так?
— Может, это она со зла сказала. Возможно, отец Ирины и не гонялся за ней, а просто сильно скандалил. Я ведь точно не могу сказать, это все со слов матери. Кроме того, соседка Бороваловых — Молчанова рассказывала мне, что совсем недавно, в сентябре — в школе уже занятия начались — Боровалов скандал устроил и дочь ему сказала, чтобы он больше не приходил. Все это я говорю с чужих слов, сама свидетелем не была.
— Вы видели Ирину в последний раз...
— В субботу. Мы всем классом ездили в подшефный совхоз «Красногорский».
— И чем занимались?
— Морковку дергали. По два человека на ряд. Выдергивали из земли за ботву, бросали в кучи, потом в мешки загружали.
— Ничего не заметили в поведении Ирины?
— Нет. Ничего. Веселая была, как всегда, жизнерадостная. Работали до обеда. Где-то в час дня пошел дождь. Около трех вернулись на автобусе в город.
— Никто из одноклассников за ней в совхозе, как бы выразиться точнее, не ухаживал?
— Нет. Повторяю, и Ирина относилась к мальчикам безразлично.
— Ну, спасибо вам большое.
— Пожалуйста. А вам вопрос разрешите задать?
— Сколько хотите.
— Вы найдете его?
— Обязательно! Это наша работа.
«Обязательно... Как это я, не успев подумать, мгновенно ответил? И получилось убедительно...» — думал Гарусов, не спеша покидая тишину школьного здания. Вот-вот должен был раздаться звонок с урока.
— Гаврилов по рации вызывал... — рука Виктора потянулась к ключу. — Теперь куда?
— Сейчас решим, — следователь откинул крышечку перед собой, достал телефонную трубку, и через минуту услышал знакомый голос:
— Первое. Диктую отправление с автовокзала на Сидоровку: 6-15, 9-30, 13-15, 17-05. Прибытие и отправление из Сидоровки: 7-40, 7-55, 10-55, 11-05, 14-40 и 14-50. Последний рейс: прибытие 18-30, отправление 18-35. Какие будут указания?
— Автобус в пути час двадцать пять минут. Нам же, на машине, около часу — туда, час — обратно. Там, надеюсь, управимся за два-три часа. Так ты намекаешь, что отец мог уехать последним рейсом тринадцатого и вернуться утром в воскресенье? Я сам проверю... А второе?
— Читаю показания Титляновой Лидии Афанасьевны. Пенсионерка, живет по улице Володарского, 164, в квартире № 2. Слушай.
«13 сентября, ровно в 20-00 — я посмотрела на часы — я пошла в булочную. Сколько проходила — не знаю, но считаю, что вернулась домой около девяти часов вечера, примерно за 10-15 минут. Соседка Овсянникова красила пол. На часы, придя из магазина, я не смотрела. Соседей Бурчевых не было дома. От магазина я шла по улице Пролетарской, а затем свернула на свою улицу и шла по проезжей части. Когда подходила к мусорному ящику, то увидела, что по тротуару медленным шагом идет мужчина. Я испугалась его и отошла к противоположной стороне дороги. Улица была не освещена, и поэтому мужчину я не разглядела. Был он в чем-то темном, наверное, в костюме, но не в куртке и не в плаще. На голове ничего не было. Рост — не выше моего. Не толстый. Шел медленно, как будто прогуливался. Я больше ничего не могу сказать о нем, было темно. Никаких звуков, стонов я не слышала. Придя домой, я никуда не выходила и ничего не слышала. Утром, в половине восьмого, уехала к сыну и внукам, там же и заночевала, вернулась домой сегодня, в 12 дня, после того как приготовила обед для сына. Мужчину я видела с расстояния метров семь, но из-за темноты разглядела его плохо, если встречу — не узнаю. Волосы у него не длинные, цвет сказать не могу. Лицо не разглядела. В руках у него ничего не было. Я больше не оборачивалась, куда он ушел — не видела, видела только, что он дошел до угла. Я перешла через дорогу и, открыв калитку, прошла к себе домой».
— Ну вот, пока все.
— Спасибо. Позвони в Сидоровку, в сельсовет, предупреди, что часам к шести вечера, когда народ пойдет с работы, подъедем. Пусть ждут гостей. Мы же — к бабушке Ирины.
Климова Л. Н., бабушка Ирины:
«Внучка лицом в отца выдалась. Симпатичная девка росла. Волосы что смоль. Валентин-то мужик смазливый. Оттого и гулял. Душа моя с самого начала чуяла, что не будет у Раиски, у дочки, спокойной семейной жизни. Рая-то институт одолела, он же — неуч. Ей на концерт, в кино охота, а зятек по сторонам зыркает. Да и бабы чужие сами льнули. Красавец, на цыгана похож. И Райка, хоть с образованием, за него держалась. Любил и винцо попить, особливо если надармовую.
Нет, Ирину он не бил. Или, может, боялся: она ведь как взглянет. А с января, как другая его прибрала, начал он буянить, денег, что по алиментам высчитывали, жалеть. Это его та бабенка накачивала, вот он и бесился, что в месяц шестьдесят рубликов уходило на Ирину. У него от этих денег ум помутился. Говаривал со зла, что, мол, могла бы Ирина и сама работать, а учиться вечером. Раиса молодец, хотела дать дочери полное образование. Но Ирину блюла шибко строго. Боялась, что это самое — отцовское — в ней взыграет. Но внучка и сама была от ухажерства далека. Нет, нет... В школе или по соседству у нее никого не было. Не успела...
Я тут, однако, приметила, что дружок внука о ней выспрашивает у Юры. Юра — это мой внук, от сына Василия. У меня двое: дочь Раиса и Василий. У Васьки в семье вроде — тьфу, тьфу, не сглазить — ладно. Дочь его, старшая внучка, замужем. По любви живет. Юрка-то работает шофером на автобусе. Работа по нраву. Так что у Василия слава богу... А Раиса... Молода еще: сорок лет. Другая бы давно нашла себе нового, а эта по цыгану бесится. И сама нервничает, и ему истерики устраивала. Надо было давно пнуть под зад. Может, все бы по-другому пошло. Вот внучку бог прибрал... Не дано Раисе счастья, не дано! Внученьку больно жалко. Хорошая девка росла...
Тринадцатого мы с дочкой копали картошку на участке. Потом Рая поспешила к подруге. Я вернулась домой в шесть вечера. Дочь прибежала после одиннадцати.
...Что за дружок у Юры, не знаю хорошо. Зовут Колей. Где работает? Не знаю».
Кассир-контролер, девушка лет двадцати трех с новеньким обручальным кольцом, счастливо сверкавшим на весь небольшой магазинчик, работала быстро и уверенно. Левой рукой перебирала в металлических сетках, что подставляли покупатели, правой выбивала чеки. Получала деньги, выдавала сдачу. «Профессионально работает», — отметил Гарусов и огляделся. Картошка, морковь, свекла, яблоки, помидоры — все было свежим, сочным, — должно быть, недавно поступило с полей. На полках стеклянные и железные банки с различными наклейками. Обычный магазин. Ничего примечательного.
Гарусов прошел к заведующей. Та приветливо встретила его (звонили из милиции), но протянутый следователем конверт с чеком взяла настороженно.
— Ваш чек? Простите... Имя? Отчество?
— Елена Семеновна. Наш...
— Он что-нибудь говорит вам, Елена Семеновна?
Она уставилась на клочок бумажки:
— Ничего не вижу криминального. Все правильно отбито.
— Дело в том, что именно этот чек оказался на месте преступления. И вполне возможно, что человек, у которого был этот чек, то есть покупатель вашего магазина, преступник. Понятно?
Заведующая мучительно вникала в его слова, пытаясь сообразить, с какой стороны грозит опасность:
— Не очень...
— Елена Семеновна, можно ли вспомнить — я понимаю, это почти нереально, но все же: кто мог унести этот чек в своем кармане?
— Что вы! Столько народу! Тринадцатое... Суббота... В выходные самый наплыв. Да и арбузы подвезли. Машину. Две с половиной тонны. Вчера закончили продавать. Я боюсь, что ничем помочь вам не смогу.
— Вы были в зале?
— Да, весь день находилась в торговом зале.
— А на кассе кто работал?
— Тринадцатого? По нечетным дням работает Тома Рузаева, то есть... как же ее новая фамилия? Ах да, Сарышева... По четным — Валя Сивцова. Кроме девушек, в каждой смене две женщины, они фасуют, подают товар, следят за порядком в зале. И уборщица.
— Сегодня пятнадцатое. Тома?
— Да.
— Можно с ней поговорить?
— Конечно.
Они вышли в зал. Заведующая приблизилась к кассе и что-то зашептала на ухо девушке. Та бросила на молодого следователя любопытный взгляд, встала и подошла к Гарусову, который выбирал сеточку с помидорами. Елена Семеновна села на место девушки.
— Поздравляю вас, Тома!
— С чем же? — девушка удивилась.
— Со свадьбой.
— Спасибо. Начальница доложила?
— Жениха небось в магазине высмотрели?
— Где уж здесь... На танцах. В Халтуринском парке.
— А здесь что? Не попадаются молодые?
— Попадаются.
— Ах да, вы здесь недавно?
— Почему? Сразу после училища. Пять лет.
— Так вы уж, наверняка, и многих покупателей знаете?
— Нет. Они в общей массе все на одно лицо.
— В субботу работали? Ваш чек?
— Мой. Арбузы. Я полные килограммы сначала отбиваю: 2 рубля 10 копеек, затем граммы: 18 копеек. Итого: два двадцать восемь. Отбила чек после обеда. Здесь два арбуза. Семь килограммов 600 граммов. Все крупные арбузы с утра выбрали, гору целую перебрали, переворошили. Четырех- и трехкилограммовые пошли после обеда.
— Какая вы, Тома, умница! А может, вспомните покупателя?
Она так пристально, с прищуром всматривалась в чек, что в душе следователя всколыхнулось: «Неужели?..»
— Нет... Не помню... — девушка была огорчена не меньше, чем Гарусов. — Народу было очень много. Очередь большая. Мужчины и женщины. И средних лет, и пожилые, и молодежь. За арбузами все стоят...
— Тома, вы работаете пять лет, покупателей ведь многих знаете?
— Я же сказала — ни с кем здесь не знакома. Никому ничего не оставляю.
— Но в лицо ведь знаете?
— Ну... если просто в лицо... Есть, конечно, постоянные кадры. Особенно пенсионеры. Надо, не надо — все равно по магазинам шастают.
— Тома, давайте договоримся так. Через час или полтора в магазин придет милиционер, в гражданском конечно. А вы вспоминайте, вспоминайте. Ну пожалуйста! Очень прошу. Он будет «восстанавливать» послеобеденную очередь. Как увидите кого-нибудь субботнего — ему показывайте.
— Так это нехорошо. А если человек ни в чем не виноват?
— Я же говорю: восстанавливать арбузную очередь. Когда человек долго в очереди стоит, то он, хочешь — не хочешь, многих запомнит, кто впереди, кто позади... А пенсионеры... они ведь свой район неплохо знают. Постарайтесь, Томочка, очень постарайтесь. А завтра вы не сможете выйти на работу? Нам бы очень помогли...
— Но чтобы тот не торчал возле меня. Еще муж увидит... Он каждую смену приходит.
Въехав на территорию автоколонны, Сергей и Виктор быстро нашли в первом же ряду готовых к выезду машин нужный автобус — 17-45. Вокруг никого не было, и следователь пошел искать Юрия Климова. В ближайшем здании двухэтажного гаража ему указали на одну из красных дверей: «У Лехи в слесарке». Двоюродный брат Ирины не удивился, когда к нему подошел следователь.
Климов Ю. В., водитель автобуса:
«Я живу с отцом и матерью. Старшая сестра замужем, живет в семье мужа. Ирина — моя двоюродная сестра. Взаимоотношения у меня с ней были хорошие, ссор между нами никогда не случалось. В детстве, в школьные годы, я частенько ходил к ним в гости, но еще чаще мы играли у бабушки. После демобилизации из армии я начал ходить реже. Только по делу. Бывал в основном один. Но раза три-четыре заходил с другом Ерлашовым Николаем. Он живет в общежитии на углу улиц Дерендеева и Милицейской, а работает в «Уралхиммонтаже». Ему двадцать один год.
В субботу, тринадцатого, я работал во вторую смену на 119 маршруте. А после обеда в тот день я должен был работать на маршруте от автовокзала до аэропорта. Примерно в 20-10 подъехал к диспетчерской на центральном рынке, высадил пассажиров и двинулся на заправку. Пообедать не успел, так как в 20-55 необходимо было выезжать с автовокзала в аэропорт. На автовокзал я приехал примерно в 20-40. Домой вернулся в час ночи.
14 сентября в семь часов утра к нам приехала мать Ирины, и от нее я узнал, что сестра погибла. Кто мог убить ее, не знаю, но на своих друзей не думаю.
В воскресенье, 7 сентября, ко мне приезжал Ерлашов Николай, и мы решили отдохнуть. Родителей дома не было, и поэтому я решил навестить Бороваловых, чтобы занять денег у них. Дома была одна Ирина. Я занял у нее 17 рублей, и мы с Николаем пошли в «Юбилейный». В ресторане сидели до закрытия, но выпитого показалось мало, и я предложил поехать к Бороваловым, так как знал, что у них есть вино. Там мы с Николаем еще выпили и остались ночевать. Больше Николай, по-моему, Ирину не видел. Мы сидели на кухне. Ирка нам не мешала, она была у себя в комнате и не выходила. Стелила нам на раскладном диване ее мать. Я вернул долг в пятницу. Николай 13 сентября собирался ехать домой, в поселок Вахруши Слободского района, у него приехал в отпуск брат из Саратова.
Родители у Ирины жили, я считаю, обычно, как все. То сходились, то расходились, ссорились иногда — ну, в общем, как все».
Борис Гаврилов дал о себе знать в последний раз около девяти вечера, когда «Москвич» мчался по шоссе и впереди, уже близко, полыхало белым ровное поле городских огней. Еще километров десять, еще минут восемь — и появятся первые кварталы.
— Ну как поездка? Как Петровка, 38, поживает? То есть не Петровка, а Сидоровка?
— Хорошо поживает. Картошку копает.
— Еще не всю выкопали? — засмеялся Борис. — Мало, видно, помощников?
— Немного. Но наш-то помощник побывал. Хотя и небольшой он любитель работать в огороде.
— Побывал все-таки?
— Прикатили в субботу. Не на автобусе, а через Нововятск на теплоходе. Вернулись в воскресенье. Последним рейсом, 18-35. Копали в деревне Кузнецы, это в трех километрах от Сидоровки. Рядом участок Носовой Маргариты Николаевны, она все подробно высмотрела и рассказала как на духу. И еще есть свидетели. Приезжая своего нового мужика показывала.
— Не густо, не густо... А вы сколько мешков накопали? Вам помощников не надо? Выгружать?
— Ты все шутишь... А у тебя есть что?
— Первое. Попцов, это который Владимир, утверждает, что к брату Александру заходил одиннадцатого сентября в десять минут девятого вечера. Время запомнил, так как был на футболе на стадионе «Динамо». Футбол кончился в восемь. По дороге домой зашел к брату, взял у него штормовку и рюкзак. Штормовку нес в руке, а рюкзак повесил на плечо. Содержание карманов штормовки и рюкзака не проверял, и было ли что в карманах — не знает. Шел по нечетной стороне улицы Пролетарской от улицы Большевиков до улицы Свободы, у кафе «Северянка» перешел на четную сторону и по ней дошел до своего дома. В пятницу заходил к брату за сапогами. 13 сентября встал рано утром, собираясь на рыбалку. Минут пять седьмого на автобусе третьего маршрута от диспетчерской на улице Пролетарской доехал до моста и отправился пешком до лодочной станции. Там его ждал товарищ по работе Шарапов Александр с сыном Алексеем. Втроем доехали на моторке до Загорского моста, где и рыбачили. Ночевали на берегу в палатке. Вернулись в воскресенье после обеда.
Попцов-младший утверждает, что у дома № 166 и вообще по улице Володарского в последние два-три месяца он ни разу не ходил. Вот так-то!
Второе. Выявлены первые покупатели из арбузной очереди. Пока ни членов семей, ни самих работников ремзавода не установлено. Завтра Томе будут помогать двое.
И последнее. Инженер Боков прибывает на поезде «Москва — Соликамск» в 20-30 московского времени, или полдесятого по-нашему. Через полчаса он ступит на родной перрон...
— Намек понял. Ну что ж, я его встречу. Фотография, надеюсь, уже лежит на вокзале в линейном отделении милиции?
— Естественно. Какие будут указания?
Боков А. С., инженер:
«Начальником отдела комплектации ремзавода работает Рычков Михаил Григорьевич. В отдел входит три бюро. Я работаю в бюро кооперативных поставок и комплектации, мой начальник — Горбушин Леонид Аркадьевич. Я вхожу в группу кооперативных поставок счетной техники, работаю уже десять лет. Года четыре Кирово-Чепецкий филиал является поставщиком картонных коробок. Для получения продукции с филиала мы накануне делаем заявки в автотранспортный цех. Там выделяют машину, водителя. Когда водитель приходит к нам, мы даем ему устное задание поехать в Кирово-Чепецк и получить коробки. Обычно туда приходится ездить два раза в неделю. Система налажена так, что на две недели вперед у себя в бухгалтерии мы оформляем доверенность на получение коробок, которую направляем в отдел сбыта филиала. Шофер, отправляемый за коробками, документов от нас не получает. Он сам в Чепецке выписывает в бюро пропусков, согласно сделанной по телефону заявке, себе пропуск, въезжает на территорию, по выписанной в отделе сбыта накладной ему грузят коробки. Накладные отдаются нам, мы их фиксируем в журнале и передаем на склад. Пропуск должен сдаваться в проходной филиала охраннику.
Шофера Попцова я знаю. Он не раз ездил за коробками. Но я не помню, ездил ли именно он 28 августа этого года... Не помню. В конце месяца много работы, люди в командировках, и работать приходится допоздна. Шофер мог оставить накладную и в мое отсутствие на столе, так что запись в журнале не поможет определить, кто принял у него накладную. Но я утверждаю, что мне шофер Попцов пропуска не оставлял. Я в этом уверен потому, что еще не было ни одного случая, чтобы шофер передал мне пропуск.
По улице Володарского я не хожу. Как туда попал пропуск, не имею представления».
...Понедельнику оставалось существовать каких-то полчаса. Сергей Гарусов, постояв с минутку на том месте, медленно пошел к ближнему перекрестку. Похоже, Ирина была права: ее убили «ни за что». Преступник появился в ее короткой жизни случайно и внезапно. Появился, чтобы совершить свое черное дело. Он вот так же дошел до перекрестка и повернул назад. Последняя прохожая, Титлянова, уже свернула с пустынной улицы. Через минуту-две появится Ирина... Судьба неумолимо ведет ее к дому № 166 ни позже, ни раньше, а словно торопит именно к той секунде, которая столкнет ее с ним. Ирина даже сокращает свой путь дворами. Неудержимо... А потом преступник вновь побежит к перекрестку... «Вы его найдете? — Обязательно». А понедельник уже кончился. Тот негодяй (ведь живет где-то рядом!), наверное, спать завалился. И неужели ничто его не тревожит? Возможно, тревожит лишь одно — страх за себя.
16 сентября, вторник
Ровно в девять утра пришел вызванный для дачи показаний Александр Шарапов. Он осторожно постучался и, робко приоткрыв дверь, заглянул в кабинет. «Рыбак», — машинально отметил про себя Сергей и улыбнулся:
— Да, да. Проходите. Добрый день. Садитесь.
— Здрасьте. Я не один. В коридоре сын. Позвать? Он был со мной... С нами... На рыбалке...
— Пока не надо. Знаете, почему вас сюда пригласили? Да вы садитесь, не стойте.
— Догадываюсь.
— Слышали об убийстве?
— Как не слышать!
— Я должен вас предупредить об ответственности по статье 181 Уголовного кодекса РСФСР за дачу заведомо ложных показаний и по статье 182 за отказ от дачи показаний. Вы обязаны говорить только правду.
— Все понимаю. Понимаю... Буду говорить только правду. Скрывать нечего.
— Вы давно знаете Владимира Попцова?
— Володю? Сколько лет, точно не помню. Десять? Или больше? Пожалуй, лет пятнадцать. А может, и не пятнадцать. Но не меньше десяти. Мы работаем вместе на «Электробытприборе», в одном цехе. Токари. Ну и отдыхаем, то есть рыбачим, вместе.
— Вот и расскажите про последнюю рыбалку.
— Ну, значит, так, — Шарапов мучительно сморщил лоб. — Мы с Володей еще в среду договорились вместе ехать на Вятку. На пятницу, на двенадцатое сентября то есть. На моей лодке марки «Казанка». Но двенадцатого не смогли, не нашли бензина. Выбрались в субботу, около семи утра. С лодочной станции. С нами был и мой старший сын Алексей. Поплыли к Загорскому мосту. Ну и ловили рыбу... Правду говорю.
— Где именно ловили?
— В районе впадения Пижанки в Вятку. Ночевали с субботы на воскресенье на левом берегу в палатке. Правду говорю.
— Не холодно было?
— Да ничего... Под утро маленько прохладно.
— Владимир Попцов на ночь глядя не отлучался? Вопрос понятен?
— Да. Вопрос понятен. Он был все время с нами. Никуда не отлучался даже на тридцать минут.
— Когда вы вернулись?
— Вернулись в воскресенье, в четвертом часу дня. Отъезд и приезд мы отмечали на лодочной станции. Отмечал нас дежурный. Нет, Володя был все время с нами. Правду говорю... Сына спросите, он тоже скажет. И дежурный на станции должен помнить, он выпросил, как всегда, двух лещей.
Они оба, и Александр Попцов и Александр Боков, пришли почти одновременно, к десяти часам. Сев напротив друг друга перед столом следователя, каждый из них старался не смотреть на соседа.
Сергей Гарусов подробно объяснил им права и обязанности и, достав бланк протокола очной ставки, закончил свое объяснение словами:
— Вы можете также задавать друг другу вопросы. Имеете право ознакомиться с протоколом и требовать его дополнения, внесения в него поправок. Каждый из вас подписывает свои показания и каждую страницу в отдельности. Понятно?
— Понятно... — пробурчал Боков, а Попцов лишь утвердительно кивнул головой.
«Допрашиваемые на вопрос, знают ли они друг друга и в каких отношениях находятся между собой, показали:
Ответ Попцова: Отношения с Боковым только служебные, нормальные.
Ответ Бокова: Попцова знаю только по работе, неприязненных отношений нет.
Вопрос к Попцову: Ездили ли вы 28 августа в Кирово-Чепецкий филиал? Какие документы и кому передавали после этой поездки?
Ответ: Да, я ездил в тот день в Кирово-Чепецк. В бюро пропусков получил пропуск на въезд на территорию филиала. Кроме того, после загрузки машины коробками получил от кладовщика накладную. Когда выезжал с территории, пропуск у меня не забрали, количество коробок не проверяли. Охранник, не выходя из проходной, нажал кнопку, открыл ворота, и я выехал. И накладную, и пропуск я, помнится, отдал инженеру Бокову. Документы были скреплены скрепкой.
Вопрос к Бокову: Получали ли вы от Попцова вместе с накладной пропуск?
Ответ: Я вообще не видел ни накладной, ни пропуска.
Вопрос к Попцову: Вы настаиваете на том, что передавали документы Бокову?
Ответ (после продолжительного раздумья): Я могу сказать точно, что документы отдал. Но кому? Конкретно не помню и настаивать на том, что отдал именно Бокову, не могу. Обычно я отдаю документы или Бокову, или Локуневу, или Горбушину. Кому-то из троих. Боков не подтверждает, и я не могу утверждать и наговаривать на человека.
Вопросы Бокова к Попцову: Вы во сколько приехали? И приехали сразу к нам или в гараж?
Ответ: Я пришел сразу в отдел в 17 часов, в гараж не заезжал.
Вопрос Бокова к Попцову: Кто из бюро звонил в цех по поводу разгрузки?
Ответ: Не помню. Мне кажется, что я вам передал пропуск, и тогда вы должны были звонить.
Вопросов друг к другу не имеем. Протокол прочитан, записано верно».
Гарусов протянул исписанные листки Попцову:
— Читайте и расписывайтесь. Потом вы, — он обратился к инженеру. — И знаете что? Поедем сейчас на завод, попробуем разобраться на месте. Не возражаете?
«Одно верно, — думал следователь. — Все-таки Попцов отдал эти злополучные бумажки в бюро. Но кому? Горбушин, помнится, начальник. И заниматься таким пустяком, как оформление накладной на коробки, стал бы только в том случае, если бы никого не оказалось в отделе. Здесь прозвучала еще одна фамилия... Локунев... Локунев... Локунев, — раздумывал следователь, пока перечитывал протокол. — Фамилия эта мне встречалась... Вчера...»
Сергей открыл сейф, достал папку и тут же у раскрытого железного ящика стал быстро листать подшитые показания жильцов ближайшего района. Вот! Полстранички текста. Но адрес! Улица Пролетарская, дом 23а, квартира № 1. Почти напротив! Угловой трехэтажный каменный дом.
Локунева Н. П., шлифовщица:
«По этому адресу я проживаю с 1953 года. Со мной живут моя мать — Шабурова Анна Алексеевна и сын — Локунев Николай Юрьевич. Мать на пенсии, сын работает инженером на заводе. 13 сентября мы все были дома. Сын пришел из бани в шесть часов вечера, и мы вместе ужинали, смотрели телевизор, отдыхали. Никаких криков и ничего другого не слышали. Об убийстве девочки нам стало известно на следующий день во дворе, когда милиционеры обходили квартиры. Девочку не знали. Больше сказать нечего».
«Москвич» мчит по Пролетарской, а сидящие на заднем сиденье Попцов и Боков по-прежнему молчат и, кажется, в чем-то упрекают друг друга. Инженер время от времени то сопит возмущенно, то глубоко вздыхает. А брат «рыбака» смотрит только вперед, на дорогу, и хлопает глазами. Не доезжая метров ста до пересечения с улицей Володарского, Виктор резко сбрасывает скорость, и теперь машина катит медленно-медленно, не быстрее пешехода.
Проехав перекресток, возле углового трехэтажника остановились. Гарусов первым выбрался из автомобиля и открыл заднюю дверцу.
Они втроем стояли на углу квартала.
— Вон там возле девочки лежал пропуск, — Сергей рукой показал на противоположную сторону. — Его, весьма вероятно, обронил преступник.
— Не знаю... — едва слышно пробурчал инженер, а Попцов пожал плечами.
«Спросить про Локунева? Знают ли они, что он живет в этом доме? Если спросить, они сразу же сообразят, что вопрос задан неспроста, и на сына шлифовщицы упадет тень. А если он непричастен?» — подумал Гарусов, а вслух сказал:
— Я оставлю вас на некоторое время. Не возражаете? Да... Как вы думаете, когда выстроен этот дом?
— Этот? — инженер взглянул на следователя с легкой иронией. — Вас тогда и на свете не было. В наши дни такие не строят. Дом поставлен в послевоенные годы. На совесть сработано, не одну сотню лет простоит. Хотя, конечно, выглядит тяжело, несовременно. Буквой «Г» спланирован, так как угловой. На два фасада...
Следователь медленным шагом пошел вдоль дома по улице Володарского. До конца здания. Вспомнил укатанный въезд во двор на фотографии. «Сюда, если бегом, — меньше минуты». Обогнул дом. «Во двор выходят четыре подъезда. До дальнего, первого — тридцать секунд».
Гарусов наискосок пересек двор и вышел на Пролетарскую. Вон дожидается пассажиров Виктор в «Москвиче». Руки, как всегда, на баранке. Боков и Попцов терпеливо стоят на углу, возле колонки. Сергей подошел к ним.
«Пять глубоких ран... Руки в крови... С такими руками домой заявляться никак нельзя. Дома — мать и бабушка. Значит, бегом сюда, к колонке... Обмыть руки, осмотреть и отряхнуть костюм... И нож... Он тоже весь в крови... И его обмыть... Холодная вода хорошо смывает кровь. А потом? Домой... По Пролетарской... На той стонет девочка... Приближаются голоса... Сразу во двор, через улицу, нельзя... Могут заметить... Только по Пролетарской. Но куда девать нож? Домой или выбросить? Домой нельзя! Если выбросить, то куда?..»
Первый подъезд. Первый этаж. Квартира номер один. Дверь, обитая дерматином. Пластмассовые планки крест-накрест. Медные заклепки. Желтая кнопка звонка.
Гарусов коротко нажимает. Слышатся шаги, и вход в квартиру открыт.
— Анна Алексеевна? Здравствуйте, — Сергей широко улыбается старушке. — Я из прокуратуры...
— Заходите, заходите.
Следователь шагает в проем. Небольшой коридор. Прямо — комната. Дверь приоткрыта. Отсюда только что вышла хозяйка. Две кровати. Ее и дочери. Налево вторая комната («Локунева?»). Направо — кухня.
— Приходил же только что один. Сказывал, что из милиции... И полчаса не прошло. Товарищ, поди, твой? Про арбуз спрашивал. И чё вы друг за дружкой ходите?
— Да вот так получилось... Разошлись. Ищу я его. Устал. Попить-то не найдется?
— Как не найдется, — и они проходят на кухню. — Чё это ты? С похмелья? Глаза-то красные... Или ночью плохо спишь?
— Дочь-то еще трудится?
— Тянет. До пенсии два годочка осталось.
— И внук на работе?
— Где же еще? На заводе...
— Арбузы-то спелые попались?
— Хороший принесла, сладкий.
— В субботу?
— В субботу.
— Один арбуз?
— Один.
— Один?
— Один. Мне же тяжело тащить-то...
— А когда в магазине были?
— Так я уж все рассказала твоему товарищу. Его ко мне Филиппова направила, в очереди виделись. Он все про тех, с кем стояла, расспрашивал. Особенно кто позади...
— Когда в магазине были? После перерыва?
— Где-то так. В половине четвертого домой пришла.
— Внук что делал?
— Коля? Как раз из кино пришел. Обедал с матерью. После обеда арбуз и умяли. Потом Коля в баню засобирался.
— А вечером? Часов в восемь-девять? Коля на улице гулял? Суббота же...
— Дома сидел. Если и выходил, то ненадолго. Мы с дочкой отдыхали. Не видели. Да дома он сидел.
— У вас в семье у каждого свои ключи?
— Да.
— Внук мог выйти из квартиры так, чтобы вы этого не заметили?
— Мы в восемь часов ушли отдыхать. К себе в комнату. Коля у себя сидел. Если он уходил, то ненадолго. Кино по телевизору шло, Коля заглядывал к нам, звал смотреть. Мать-то уж дремала, а я пошла, посидела, но быстро сморило меня, старую. Что-то непонятное казали, и я ушла.
— Во сколько вас внук к телевизору позвал?
— В половине десятого. А что случилось-то? Что случилось? Тот про арбузы, а вы про телевизор. Что случилось?
— Да так, ничего. Пойду дальше искать... его. Спасибо за водичку.
Попцов и Боков стояли возле «Москвича», курили. Увидев выскочившего на улицу следователя, лишь удивленно переглянулись.
— Извините. Еще три минуты. Извините, — и Гарусов побежал к телефонной будке, той самой, откуда была вызвана «скорая помощь» для Ирины.
— Борис? Слава богу. Боря, он должен был выбросить нож где-то в радиусе максимум двести метров. Пошли побольше ребят. Осмотрите дом 23а. Угловой. В каждом подъезде, вниз по лестнице, есть вход в подвал. Там клетушки, где жители дома хранят, видимо, старое барахло, картофель. Затем чердак. Хотя вряд ли... Но проверить надо. Канаву вдоль обочины. Ящик для мусора. Двор. Вдали забор, за которым стройка. Металлический гараж.
— Кто он?
— Локунев Николай Юрьевич. Тридцать лет. Работает на ремзаводе. Я еду на завод.
— Задание понял.
Попцов и Боков уже находились в «Москвиче». Тихо разговаривали и... улыбались. «Помирились», — отметил следователь, садясь в машину.
— Нужна ваша помощь. Согласны?
— Согласны, — миролюбиво протянул инженер, а второй торопливо кивнул.
Возраст Николая Локунева сразу трудно определить. Настолько бесцветная личность. Можно дать и двадцать пять, и под сорок. Редкие волосы, прикрывающие лысину. Темный костюм. Импортный, поношенный. Ростом невысок — приблизительно сто шестьдесят два.
Он сидел, сжавшись, как воробей в сильный мороз, весь в своих мыслях. Казалось, лишь старательно делает вид, что вникает в разложенные бумаги. Когда в комнату вошел следователь, Локунев нервно вскинул голову, но взгляд его мгновенно потух, и он, успокоенный, склонился над столом.
Боков посадил Сергея Гарусова за пустым столом (одна из сотрудниц в декретном отпуске) лицом к Локуневу. На следователя никто из восьми находившихся в бюро комплектации не обратил внимания. Лишь сидевший у окна за двухтумбовым большим столом Горбушин взглянул на Сергея поверх очков: «Не из Ярославля?» Перед этим следователь с час просидел в отделе кадров и у Рычкова, начальника отдела комплектации, а сейчас незаметно наблюдал за Локуневым.
После школы — Кировский пединститут, физический факультет. Поступал — лишь бы куда приткнуться. Учился Локунев средне, только бы не ругали. Замкнутый, скромный. После учебы — Кильмезский район, село. Год протянул. Не видя особого усердия, его легко отпустили. Перебрался в Халтуринский район. На один месяц! Уже 30 сентября уволен с должности учителя физики Соловецкой школы. Вернулся в Киров, четыре с половиной месяца отдыхал дома.
Скрыв существование диплома об окончании вуза, определился учеником слесаря на приборостроительный завод. Через месяц и тринадцать дней уволен в связи с призывом в Советскую Армию. После службы — удачный взлет. Старший инженер в Центре стандартизации и метрологии. И здесь год. Качеств, необходимых инженеру, не проявил. За ним требовался постоянный контроль. Порученную работу не всегда доводил до конца. Поощрений и взысканий не имел. 3 мая уволен по собственному желанию. Два года назад, опять скрыв диплом, пришел в отдел кадров ремзавода. Взяли слесарем, но спустя год, учитывая нехватку кадров, перевели инженером в отдел кооперативных поставок. К возложенным на него обязанностям относится без должной инициативы и желания. Зарекомендовал себя плохим инженером: не хочет анализировать и работать на перспективу. Вопросы комплектации, экономические и правовые, познает и применяет на деле с трудом. Общественной работой не занимается, замкнут. Первого августа переведен на должность техника.
— Может, просто характер такой? Ну нет у человека способностей? — вспомнил Гарусов свой вопрос Рычкову, начальнику отдела.
— Не характер, а холодный расчет. Единственная его цель — чтобы только не работать. Нет способностей? Капля камень точит. Научиться всему можно.
— Почему ж не выгоните? По собственному желанию?
— Людей не хватает. Мужики на вес золота. В командировки надо ездить. А женщины... Сами знаете. К семье тянутся, к постоянству. Да и на нашем предприятии женщины повышенной декретоспособности. Не хватает людей. Вот и держим.
— Да... Женщин на заводе много. Локуневу уже тридцать, а не женатый...
— Кто ж за него пойдет? Даже разведенные отказываются, сразу раскусывают, что этот мужик и дома работать не будет. Ему бы только поесть, поспать да в кино сходить. Как слизень по жизни ползет. Ей богу, похож, не раз в голову приходило почему-то.
В дверь без конца входят и выходят. Постоянно раздаются звонки. После одного из звонков женщина, работавшая на счетной машинке и одновременно хватавшаяся за телефонную трубку, громко объявила: «Есть здесь Гарусов?» Когда же протягивала Сергею трубку, спросила: «Вы не из Ярославля?»
Звонил Гаврилов:
— Нож складной, самодельный, раскрывающийся по типу «лиса». Общая длина 177 миллиметров. Длина лезвия — 77, ширина — 14 миллиметров. Нашли не в подвале, а в трех с половиной метрах от колонки, в канаве, в куче листьев. Я осмотрел его, но пятен крови не обнаружил. Отправил в лабораторию. Умолял, чтобы сделали побыстрей, к вечеру.
Локунев совершенно не отреагировал на звонок, хотя продолжал на каждого входящего поднимать голову. «Кого высматривает? Чего ждет? Или просто дикий страх в груди? Неужели чувствует? Не может не чувствовать...»
Наконец, как договорились, появился и Александр Попцов. Он, видно, бегал в гараж, к своей машине, и сейчас был в штормовке. Водитель сразу двинулся к Локуневу:
— Я с полмесяца назад разовый пропуск Кирово-Чепецкого филиала за 28 августа вместе с накладной на коробки тебе не отдавал?
— Пропуск? Лежал где-то... Чего это спохватились?
— Требуют.
— Где-то был... В бумагах. Я не знал, что с ним делать. Последний раз видел... в пятницу. Прибирал в столе... — Локунев полез во внутренний карман пиджака, достал записную книжку. — Сюда положил. Хотел спросить, куда его сдавать. Кому он понадобился?
— Вот ему, — выдавил Попцов, показывая на подошедшего следователя. — Он из милиции.
— Из прокуратуры, — поправил Гарусов. — Где пропуск?
Глаза Локунева словно заледенели. Он побледнел, руки, держащие записную книжку, напряженно замерли.
— Не знаю.
— Вы хорошо помните, что клали в пятницу пропуск в записную книжку?
— Часов в пять... В конце дня... Прибирал в столе...
— В пятницу положили, а в субботу обронили. Вспомните. Там!..
— Где... там?
— Напротив своего дома. Около девяти вечера. Минут без двух-трех девять. Вспомнили? Ну что, поехали?
— Я же на работе.
— Уже обговорено и это.
Все в комнате, за исключением Бокова, смотревшего во все глаза, не обращали на разговаривающих никакого внимания. Многие потом и не вспомнили, когда исчезли эти трое: Попцов из транспортного, Николай Локунев и третий, неизвестно откуда появившийся («Кажется, он был из Ярославля»). Да и были ли они?
Прокурору Первомайского района
от Н. Ю. Локунева
13 сентября я ходил в баню. Долго был в парилке, после чего, когда я вышел, у меня наступил психический кризис и сильная головная боль, так как я ранее лежал с ушибом головы в больнице с сотрясением мозга. Приступ начался у меня в этот вечер. Я унес белье домой и пошел прогуляться. По направлению к бане я встретил женщину, не знаю, что я ей сказал, и ударил ножом, потом пошел домой. У дома я встретил девушку и тоже ударил. И, видимо, пропуск вывалился тут. Нож брал дома, в столе. Никто не видел, как я брал его. Прошу направить меня на судебно-психиатрическую экспертизу. И вменить мне ст. 104 и ст. 38 УК. Так как писал явку с повинной.
Искренне сознаюсь в следующем: к женщинам, раненным мною, подходил, чтобы познакомиться. Когда они мне отказали, я ударил ножом. Первая женщина меня оскорбляла, говорила: «Уйди, я не хочу тебя знать». Девушка сказала, когда я ударил ножом: «Ой, мамочка». Дома после происшествия я переоделся и сел смотреть телевизор. Нож купил в магазине, в Одессе, год назад. Хранил в своей тумбочке, туда и положил. Товарищ прокурор, прошу простить за малодушие, что сразу не явился, а только сегодня. Это все случилось впервые. Пропуск выкинул в корзину для мусора, на работе. В понедельник, я помню, корзина была пустая. Каким образом пропуск очутился на месте преступления, это для меня совершенно непонятно. Я сообщил все искренне и чистосердечно. Убедительно прошу направить меня в психоневрологическую больницу на излечение.
Кончается вторник. Сергей Гарусов вновь на улице Володарского. Следователь медленно приближается к месту, где трое суток назад упала девочка. Он ясно представляет, как все произошло, как Локунев бежит, озираясь по сторонам, к колонке. Подставляет нож под струю холодной воды. Старательно моет. Вспоминаются сухие строчки цитологической экспертизы.
...Исследование производили методом тонкостной хроматографии в двух модификациях: горизонтальная хроматография в чашках Петри и вертикальная хроматография. Предварительно все смывы подвергали экстрагированию — 50 часов в холодильнике... Для контрольных исследований была приготовлена вытяжка из заведомого пятна крови в разных разведениях... По капле вытяжек последовательно наслаивали на листы хроматографической бумаги «Сулифол» и помещали для соответствующей разгонки в заранее подготовленные камеры... Разгонка в чашках Петри протекала 15 минут, в вертикальной камере — 50 минут. Пластинки прогревали и затем последовательно проявляли 0,1% спиртовым раствором подкисленного основного бензина и 3% перекисью водорода. Положительные реакции — синие зоны окрашивания вблизи линии финиша — получены лишь с заведомой кровью. Со всеми исследуемыми вытяжками реакция была отрицательной. На представленном на экспертизу ноже кровь не обнаружена.
«Не обнаружена, не обнаружена... — думал Гарусов. — Смыл все-таки! Обмыл со всех сторон. Этот Локунев очень и очень не прост. Сплав трусости и холодного расчета. Голыми руками не возьмешь — выскользнет. Выскользнет, как слизень... Додумался — симуляция душевнобольного. Желание выиграть во что бы то ни стало время для выработки тактики? Запоздалое отчаянное желание отказаться от пропуска? Запутать, запутать... На всякий случай внедряет в события еще одну женщину, якобы им раненную. Сместить акцент в сторону... Уверен, что нож не найден, а чтобы не искали, ненавязчиво подставляет другое орудие преступления («куплен в магазине, в Одессе, год назад»). И настораживающее знание статей уголовного кодекса. Но главное — выиграть время. Ведь стационарное обследование в областной психиатрической больнице продлится не меньше двадцати дней. Утопающий хватается за соломинку. Имеет право. Но этот шаг будет для преступника единственным и последним. Ибо почва у него из-под ног будет выбита».
12 октября, воскресенье
— Здравствуйте, — в голосе не слышалось ни тени сомнения. Уверенность. Или показалось?
Локунев прошел и сел на стул, лицом к двери. Следователя и его разделял стол.
Молчание.
Гарусов читал полученные еще вчера и потому уже хорошо знакомые две страницы убористого машинописного текста. Блеклые глаза Локунева ощупывали три пухлые папки на столе. Взгляд насторожен («Что в них?»). Медленно поднял глаза на следователя («Почему ничего не спрашивает?»). Повел плечами, как бы ненароком, стараясь незаметно сбросить начинающую давить тишину.
«Все-таки волнуется», — отметил Гарусов, а вслух сказал:
— Познакомьтесь с актом стационарной судебно-психиатрической экспертизы.
«И руки дрожат», — следователь отвернулся к окну. Сегодня еще и семи не было, как он уже сидел за этим столом. А за окном глубокая осень. И низкое пасмурное небо. Скоро, скоро повалит белый снег. Деревья уже давно без листвы...
— Прочел.
— Распишитесь в протоколе ознакомления с заключением экспертизы.
Расписывался Локунев медленно, словно тянул время.
— Читаю еще раз. Для ясности. «На основании вышеизложенного комиссия пришла к заключению, что Локунев в настоящее время психическим заболеванием не страдает, способен отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. 13 сентября Локунев не страдал хроническим или временным психическим заболеванием, мог отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. В отношении инкриминируемого ему деяния Локунева следует считать вменяемым». Что скажете? А?
— Я отказываюсь давать какие-либо показания для органов следствия. Я не совершал убийства и говорить об этом лишний раз не хочу. Никто не видел меня, и никто не подтвердит этого. — Локунев весь как-то выпрямился, глядя мимо следователя, словно уверовав во что-то.
— Почему вы так убеждены в том, что вас никто не видел?
— Я был дома.
— Взгляните на показания Титляновой Лидии Афанасьевны.
Локунев торопливо схватил бумагу. «Разговор только-только начался, а он — всё! Нервы сдали. Заторопился-то как...»
— Она пишет, что не опознает в лицо. Так на любого можно указать.
— Она вас видела. Хотя и не опознала, конечно. Было темно. Вы дошли до конца квартала и повернули назад.
— Не-ет. Меня никто не видел. Свидетелей, кто подтвердит, не было. Ни один суд в мире не признает виновным без свидетелей.
— Вы хотели, наверно, сказать: не признает виновным без доказательств?
— Это одно и то же. Свидетелей же не было.
— А как оказался пропуск на месте преступления? И почему вы утверждаете, что на улице никого не было, если сидели дома?
— Я и говорю: никто меня не видел, раз я дома сидел. А пропуск? Понятия не имею. Я его выбросил в корзину... или когда с работы шел... Ну, конечно, я шел в пятницу и выронил. Полез в карман за чем-то и выронил. Да случайно он там оказался. Вот ведь! А? Из-за какой-то малюсенькой бумажки, ни за что меня и расстреляют?
— Ни за что? Вы выронили пропуск, когда доставали записную книжку. Хотели вырвать листки, чтобы обтереть нож. Пропуск нашли совершенно сухой, а ведь в тот день шел дождь, вся трава была мокрая... Ни за что?
— Не помню. Не было дождя.
— Ознакомьтесь, — Гарусов протянул лист.
— Ну, что там? — Локунев не взял.
— Не хотите читать? Тогда я прочту. «На ваш запрос Кировская зональная гидрометеорологическая обсерватория сообщает, что 13 сентября сего года осадков выпало 0,15 мм. Дождь наблюдался с 13 до 18 часов 50 минут».
— Пропуск кто-то подбросил, чтобы на меня подумали. Я смотрел телевизор.
— Что смотрели?
— По первой программе показывали «Стакан воды», по другой — передачу «Очевидное — невероятное».
— Фильм смотрели?
— Да.
— Расскажите, о чем он. Я этот фильм тоже видел.
— Не помню. У меня голова болела.
— Во сколько вы вышли из бани?
— В шесть вечера.
— Дальше?
— Пошел домой.
— Разве? А вас в магазине видели.
— Каком?
— Вам лучше знать. Если не хотите говорить, тогда слушайте. После обеда вы съели арбуз, купленный бабушкой, и засобирались в баню. После бани пошли в магазин № 11 «Овощи — фрукты», где выстояли за полчаса очередь и купили два арбуза, заплатив 2 рубля 28 копеек. С арбузами вернулись домой около семи вечера. Правильно я говорю?
— Да.
— Вы признаете, что были в магазине и купили два арбуза?
— Да, — Локунев недовольно поежился.
— Напоминаю, как вы покупали. Выбрав, как все, заранее, положили арбузы, как полагается, на весы перед кассиром. Она выбила чек. Левой рукой подхватили один арбуз, правой подали деньги. Девушка протянула чек, вы, машинально сунув его в карман пиджака, быстро подхватили второй арбуз и отошли в сторону, к столу, где оба арбуза положили в сетку с бельем. Так?
— Да.
— А потеряли его, этот чек, там же, где пропуск, когда выхватили из кармана нож.
После продолжительного молчания Локунев выдавил:
— Я не выхватывал нож. Я просто гулял. И потерял его. Чек...
— Значит, признаете, что все-таки выходили на улицу?
— Да. Но я не встречал никакой девушки. Старуху Титлянову видел...
— Будете читать?
— Что еще?
— Результаты экспертизы наложения микрочастиц волокон. Четырнадцать страниц текста. И вывод, который я все же прочитаю вслух: «1. На одежде Бороваловой (на пальто и колготках) обнаружено 10 волокон, имеющих общую родовую принадлежность с волокнами двух групп из ткани пиджака и брюк Локунева. 2. На одежде Локунева (на брюках и пиджаке) обнаружено 7 волокон, имеющих общую родовую принадлежность с волокнами из ткани пальто Бороваловой».
— Я не убивал! Она шла навстречу. Я задумался. Было очень темно. Мы столкнулись, я ее нечаянно задел. Да она почти набежала на меня!
— Столкнулись? А дальше?
— Я пошел сразу домой. Я испугался, мне показалось, что кто-то догонял ее.
— Догнал и ударил пять раз ножом. Вашим ножом.
— Никто не видел меня.
Следователь достал раскрытый нож. Положил на чистый лист. Локунев ошалело смотрел на него. Наконец еле слышно промолвил:
— Этот нож не мой. Я его впервые вижу.
— С год назад, когда работали слесарем, вы его сами сделали на заводе.
— Нет... Никто не видел... Нет.
— Мы обратились на ваш завод, в центральную заводскую химическую лабораторию. Я лишь зачитаю отдельные места. «Лезвие... Марганца в пределах 0,2 — 0,4%, углерода 1,03%... Материал марки ШХ-15 в виде полос и прутков горячекатаных, холоднотянутых... имеется в перечне материалов на заводе. Рукоятка ножа. Содержание меди 94%. Никель... Бериллий... Бронза... Поступает на завод в виде полос и лент. Черные накладные пластинки, клей, заклепка, соединяющая лезвие ножа и рукоятку... Заклепка — фиксатор клинка... Установлено содержание. Данная сталь поступает в виде листов и лент и в виде проволоки... Припой...» В общем читайте сами.
Локунев дрожащими руками взял страницы текста, но не читал, а лишь бездумно скользил по ним взглядом. «Время тянет. Лихорадочно ищет спасения». Тоскливо посмотрел на дверь. И опять:
— Я не убивал.
— Нож ваш?
— Мой. Но я его давно выбросил в кучу листьев. Давно. Три или четыре месяца назад.
— Летом? Когда и листья не опадали?
— Месяц назад. Стояли какие-то парни... Или один парень, не помню. Он видел, как я бросил нож... туда... в канаву. И потом он подобрал. У меня другой нож. В Одессе купил.
— И «лиса», и этот, одесский, и третий, хозяйственный, что в кухонном столе лежал, тоже самодельный с рукояткой из черной пластмассы, — все три ножа были на экспертизе. Заключение эксперта занимает ни много ни мало двадцать пять страниц, плюс шестнадцать фотографий. А вот снимки, отражающие характер колото-резаных повреждений на ткани пальто, платья, сорочки, колготок. Вот характер ран на препаратах кожи потерпевшей. Вы ударили пять раз именно этим ножом, и никаким другим. А потом побежали к колонке и обмыли нож водой, зная, что холодная вода хорошо смывает кровь. Выбросили его тут же, в канаву. Дома не заметили вашего отсутствия. Вы включили телевизор и пошли звать бабушку. Вы — уникальный трус. Ударить девочку... На парня и даже на взрослую женщину вы не посмели бы поднять руку, побоялись бы. Не говоря уж о мужчине. Зачем вы ударили ее?
— Это не я.
— Вот смотрите, — Гарусов взял раскрытый нож. — Здесь, на сгибе, имеется наложение маслянистого вещества. Вы смазывали нож, чтобы он лучше закрывался и раскрывался. Так?
— Ну...
— При стереоскопическом исследовании клинка обнаружено, что к этому маслянистому веществу прилипли различные текстильные волокна. Кроме того, в трех из пяти ран погибшей также обнаружены текстильные волокна. Так, к нижнему краю раны № 1 прилипло волокно красного цвета от комбинации. В глубину и в края раны № 2 внедрены волокна черного и белого цвета. Черные — от вашего польского костюма, белые — от плавок девушки. В ране № 5 — волокна от вашей сорочки. А на ноже, вернее на сгибе ножа, в том маслянистом веществе обнаружены волокна от пальто и комбинации Бороваловой, ну и, конечно, волокна от брюк и пиджака вашего модного костюма, того, польского. А? Вы слышите меня?
Локунев еле кивнул.
— Теперь вернемся к самому началу нашего разговора, к медицинской экспертизе. Цитирую: «В отделении первые дни был замкнут, необщителен, держался одиноко. Потом изменил поведение, охотно беседовал с окружающими, читал книги, слушал радио». В первые дни вы мучились, думали... Два пути. Какой выбрать? По первому один шаг сделан — написали повинную. Идти дальше? Бить себя в грудь, рвать волосы, плакать, каяться, ползать по полу — ну, в общем, все что угодно, лишь бы сохранить жизнь. Вы знали, что на суде учитываются как смягчающие обстоятельства признание вины и полное раскаянье, а также совершение преступления впервые. Идти по этому пути? Получить срок, может и большой, но сохранить жизнь. Но вы, как всегда жалея себя, выбрали иной путь: решили вывернуться, избавиться и от срока. Поэтому — только отказываться, отказываться от всего. Не докажут. Свидетелей не было. Единственное, чего вы боялись, — это пропуск. Но и от него решили отпихиваться всеми силами. Выбросили в корзину, оставили на столе, потеряли. Теперь ваша очередь говорить. Рассказывайте.
— Что?
— Как все произошло. Молчите? Ну что ж, тогда я расскажу. Вы вернулись из магазина домой. Арбузы по дороге завернули в полотенце, спрятали от матери и бабушки. От тех, кто тридцать лет вас кормил, из кого вы тихонько высасывали все соки и деньги. Ибо свои вы, жалея, регулярно относили в сберкассу, откладывая себе на будущее: ведь родные, вы знали, не вечны. Итак, вы прошли в свою комнату незамеченным. Заперлись и, достав «лису», разделали первый арбуз. После ужина, в восемь часов, мать и бабушка ушли отдыхать. А вы выкатили из-под кровати второй арбуз. Где-то минут без двадцати — без пятнадцати девять, завернув корки и семечки в газету, незаметно выскользнули в коридор — и на улицу. Выбросили отходы в мусорный ящик, раскрыли нож... Дальше рассказывайте сами.
Локунев побледнел и вдруг выпалил:
— А чего она отвергает, не зная души человека? Как можно отталкивать? Подумаешь, нашлась тоже. Я, может, просто хотел познакомиться...
— Не понимаю.
— Чего не понимать? Я отказываюсь давать показания.
— Это уже не имеет значения.