ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ
1
Дачу эту они, как теперь выражаются, вычислили, и вроде бы безошибочно. Хозяин с хозяйкой около девяти сели в «Москвич» и уехали на работу. Минут через сорок на крыльце появилась старуха с кошелкой. Постояла, глянула на облака, закрыла на ключ дверь и пошла по своим делам. Надолго, по всем данным. Теперь только к обеду вернется. Это Валера Кныш установил за два дня наблюдений.
— Пошли, Павлуха, — сказал он своему совсем юному спутнику. — Не робей, дело верное.
Оба перескочили через невысокий забор, подошли к окну. Валера вынул какой-то хитрый крючок, проделал манипуляцию со шпингалетом, и через секунду оба были в большой комнате. Павлуху бил озноб. Кныш действовал уверенно. В объемистую спортивную сумку нырнул дорогой магнитофон, кожаная куртка, миниатюрный транзистор, фотоаппарат. Деньги из ящика стола Валера сгреб в карман. Павлуха трясущимися руками подал что-то из белья, но Кныш отшвырнул тряпки.
— Не возникай, Павлуха, иди лучше в окно глянь, а я сейчас хозяйскими драгоценностями займусь. Тут есть кое-что...
И вдруг оба замерли. Кто-то открывал дверь ключом. Павлуха заметался. Кныш хотел схватить его, зажать ему рот, успокоить. Но не успел: тот как ошалелый бросился к окну, опрокидывая стулья и горшки с цветами. И тут же раздался мощный вопль старухи: «Караул, грабят!» Валерию ничего другого не оставалось, как кинуться вслед за своим малодушным напарником.
Дачная улица, безлюдная в утренние часы, ожила от истошного крика. Народ сбежался хотя и пенсионный, но достаточно энергичный. Кныш и Павлуха кинулись в одну сторону, в другую, но их уже заметили, окружили. И вскоре оба грабителя отвечали на вопросы в отделении милиции. Павлуха уже отрыдал и теперь держался более или менее спокойно. А вот хладнокровного при грабеже Валерия била дрожь.
— Успокойся, парень. Водички вот выпей. И отвечай толком. Вас ведь чуть не в комнате схватили.
— Берите меня. Сажайте. Немедленно. На десять лет. Не надо меня выпускать, — нервически вскрикивал Кныш, красивый, рослый двадцатипятилетний парень.
— Ну, десять лет — это ты через край хватил. Но «отдохнуть» придется. Мы пока твоим родным сообщим. Чтобы не очень переживали. Да ты чего дрожишь-то весь?
— Это так... пройдет... Вы меня только не выпускайте.
— А кто ж тебя выпускать собирается? — удивился милиционер. — У нас впереди долгая беседа. Так что пока отдохни в камере, соберись с мыслями... Успокойся ты наконец, парень...
Да, что-то странное почувствовали работники милиции подмосковного поселка, где происходили описанные выше события, в поведении задержанного Валерия Кныша. Уж очень нервничал. Может быть, за ним что-то есть? Но почему он словно боится выйти из отделения? Решили на всякий случай запросить область, а также сообщить в Московский уголовный розыск о задержанном. Из обеих инстанций получили ответ, что на Валерия Кныша никаких данных нет. Посоветовали расспросить повнимательнее.
А сам Валерий в это время мерил из угла в угол тесную камеру в отделении милиции. И лишь одна мысль сверлила ему мозг: что скажет Шеф? Вернее, что сделает? Ведь он, Кныш, нарушил строжайшее правило. Нет, он не так уж боялся наказания. Во всяком случае не об этом он сейчас думал. Тут какие-то шансы есть. Что они сделали? Ну, залезли в дачу. Попытка ограбления. Ведь не взяли ничего. Правда, не по своей вине — старуха нежданно-негаданно вернулась. Но, с другой стороны, это и к лучшему, что ничего не успели взять. Скажу — за вином лезли. Только бы о главном не проговориться. Павлуха-то вообще ничего не знает. Он у какого-то Стаса в подручных, в компании Шефа не бывал. Этого Стаса он, Кныш, всего раз и видел, комнату снимает на Лесной. Противный тип. А взять дачу вместе Павлика уговорил он, Кныш. Уж очень хотелось гульнуть на свободе, без строгого глаза Шефа. Теперь надо выкручиваться. Впрочем, можно заложить этого Стаса, тем более что Павлуха не удержится, на допросе скажет о нем. Сопляк этот Павлик, с кем связался! Но вот что скажет он, Валерий Кныш, Шефу.
От этой мысли Валерий весь вдруг покрылся холодным потом.
Ах, что же он наделал! Ведь еще бы немного — и... Кой черт его дернул! Так бездарно влипнуть! Нет, с Шефом бы они эту дачку взяли шутя. Только Шеф бы тут и мараться не стал. Вот у Рыбаковых — это был улов!
Перед взором Кныша, словно кинолента, прокрутилась вся операция по ограблению семьи Рыбаковых.
Тогда Шеф — Эдуард Бочарников — собрал у себя четверых из их компании: Надьку-Синичку (Синицыну) — его, Кныша, бывшую жену, Алика Мукомолова, по кличке Балбес, нигде не работающего парня, Юрку Кляйнштока — студента-интеллигента, у которого папа и мама научные сотрудники и который никогда в деньгах отказа не знал, а на тебе — в их компании оказался.
— Знаете Рыбаковскую дачу? — спросил тогда Шеф. — Ну, директора мебельного магазина? Роскошная вилла. Так будем брать. Не дачу только, а квартиру. Вилла роскошная, но пустая. Всё — в квартире. Там есть чем поживиться.
— Где та квартира? До нее не доберешься, — сказал тогда Кныш, — а дача не такая уж и пустая.
— Заткнись, — Шеф так взглянул на Валеру, что тот поперхнулся. — Распределяю роли. Надежда — на телефон с Юркой, Балбес с Кнышем — наружное наблюдение. Сейчас я каждому дам подробную инструкцию, и чтобы ни на полшага в сторону. Ясно? — все промолчали. — Ну, тогда слушайте...
Меряя шагами тесную камеру, Валерий вновь и вновь переживал успешно проведенную операцию. О семье Рыбаковых они знали всё. Подсчитали, какой примерно может оказаться улов в случае удачи. А в удаче не сомневались. Месяц велось наблюдение за квартирой. Надька-Синичка со своим новым мужем Юриком Кляйнштоком звонила по телефону. И на специально выписанном графике значилось: от 9 до 10 и от 12 до 13 отвечает голос пожилой женщины, в 13 часов тот же голос или голос мальчика, от 13 до 16 — голос пожилой, от 16 до 18 — голос мальчика, позже — женский или мужской голос. От 10 до 12 чаще всего никто не отвечает.
— Вот в это время и надо брать, — предложил Юрка-Студент. — Родители на работе, парень в школе, бабка по магазинам шастает. Взломаем дверь и обчистим за два часа.
— Культуры тебе, Студент, не хватает, — сказал Шеф. — Дверь взламывать! Эк, выдумал. Нам следы оставлять ни к чему. Значит, будем действовать так... Слушайте сюда...
— А почему ты думаешь, — выслушав план Шефа, возразил Студент, — что мы не наследим? А вдруг бабка или пацан окажутся дома? Чулки, что ли, на морды натягивать? Бабка же нас всегда признает. Не убивать же ее. А тем более пацана.
— Во-первых, чтобы самим спастись, можно свидетеля и... обезвредить. Серьезные дела в белых перчаточках не делают. Надо ко всему быть готовыми. Потребуется убить — придется убивать. Се ля ви, мои дорогие. Но думаю, не придется. Вы полагаете, Рыбаковы в милицию заявят? Да я на хозяина досье собрал, как Остап Бендер на Александра Ивановича Корейко. Классику надо читать. Не грабить мы будем со взломом, а изымать нажитое нечестным путем. Ясно?
...Ровно в 12 часов бабка Рыбакова вернулась со своей ежедневной двухчасовой прогулки с заходом в булочную и молочный магазин (остальные продукты, как показало «наружное наблюдение», Рыбаковым доставлял шофер гастрономовской машины). Через час придет из школы внучок-первоклассник, и она будет его кормить. Бабка села в лифт вместе с молодой парой, которая, тьфу, целовалась прямо на ее глазах. Вышла на шестом этаже. И «лизунам», как их окрестила бабка, оказался нужен тот же этаж. «К кому бы это они? Рядом кинорежиссер живет с семьей. В следующей однокомнатной — актриса-пенсионерка. Дальше... ах, к Марии они, наверное. У той все время какие-то посетители...» Рассуждая так, бабка Рыбакова вынула ключ, вставила в замок... А повернула ключ уже с помощью твердой мужской руки.
— Входите, мамаша, не стесняйтесь, — сказал высокий парень с залысиной и длинными баками, переходящими в аккуратно подстриженную бородку. — Только тихо. И не бойтесь. С вами все будет о’кей.
Бабка и ахнуть не успела, как очутилась в коридоре своей квартиры. Вслед за ней вошли та девка, что с высоким целовалась, и еще трое парней. Девка провела бабку, онемевшую от страха, на кухню. Той под угрозой ножа пришлось сориентировать посетителей, где что лежит... Ребята рассыпались по четырехкомнатной кооперативной квартире. Через полчаса, не больше, они сказали бабке «мерси, мадам».
Когда покинули большой кооперативный дом, когда приехали на квартиру Юрика Кляйнштока (а квартира эта была свободна от родителей уже полгода, те находились в длительной экспедиции), когда прикинули, что взятое потянет не на одну тысячу, ликованию не было предела.
— Ну, Эдик, давай гульнем как следует после такой удачи, — предложил Алик-Балбес, заискивающе глядя на Шефа.
— Не мешало бы, — буркнул Кныш.
Эдуард Бочарников обвел всех четверых холодным, стальным взглядом.
— Бунт на корабле? — не улыбка, а скорее гримаса скривила его красивый рот. — Разгул демократии?
— А что, Шеф, и спрыснуть нельзя? — уже без энтузиазма произнес Балбес. — И Валера Кныш не против.
— Кныш? Не против? — Бочарников резко обернулся к Валерию, и тот сразу сник, засуетился.
— Заткнись, Балбес, пока в заграничных джинсах ходишь и бифштексы жрешь, — Валерий был сама преданность Шефу.
— Не забыл, значит, Кныш? — усмехнулся Бочарников. — Ну, и молодец...
Забыть такое? Сейчас, томясь в камере отделения милиции, Кныш вновь ощущал себя каким-то червяком, которого — р-р-р-аз — и раздавят безжалостно. Это было... когда же это было? Сейчас сентябрь, значит, ровно год назад. Тогда тоже удачно взяли квартиру одного коллекционера и реализовали иконы вдвоем с Шефом. Продали за баснословную сумму. Валерий ждал. Нет, не половины, конечно, и не четверти. Но тысчонку-то Шеф мог отвалить. А ему не дали ничего!!! Нельзя же считать деньгами три сотни! Подачка какая-то. И тогда Валерий возмутился. Он кричал, что кончает эту муру, что не желает быть рабом, что он хочет свою долю. И вообще... если... то он...
— Если что? — зловеще спросил Шеф, помолчал и примирительно похлопал Валерия по плечу. — Свою долю хочешь? По справедливости? Ну что ж, пойдем. Выделю тебе твою долю...
Они пришли на свою «штаб-квартиру» (тогда Юркины родители опять в очередной раз были в отъезде). Собралось семь человек. В том числе Надя, его жена, с которой Кныша когда-то познакомил Шеф и которую Валерий искренне полюбил. Бочарников приказал Валерию снять роскошный кожаный пиджак. Потом фирменные джинсы. Потом черную рубашку. Потом... Его оставили в одних трусах. Валерий пробовал возражать, но под стальным завораживающим взглядом Шефа покорно снимал вещь за вещью. Наконец не выдержал:
— Что ты делаешь, Шеф, при моей жене?..
— Где это ты увидел свою жену? Ах, Надька тебе жена? Ты так думаешь? Теперь забудь о ней, как о всей этой «фирме», — Бочарников указал на кучу тряпья и тут же обратился к только что появившемуся в компании Ване Золотову: — Иван, сними свой «москвошвей» и оденься прилично. Да, да, в эту классную кожу. А ты, Надежда, поцелуй на прощанье своего бывшего. Бери ее, Студент, твоя отныне Надька, ты ж на нее давно глаза пялишь. Всё, ребятки. Есть у кого-нибудь возражения? У тебя, Кныш? Или ты забыл, кто тебя в «фирму» одел? И кто тебе Надежду в жены отдал?
Все подавленно молчали. И он, Валера Кныш, молчал. Но это было еще не все. «Суд» только начинался.
— Валера тут ультиматум выдвинул, — сказал Бочарников. — Долю свою хочет. И грозится нас заложить. Что будем с ним делать?
— Да я ж это так... — лепетал Кныш. — Я ничего такого и не думал. И в мыслях не было...
Он беспомощно оглядывался по сторонам. Все молчали. И тут Шеф жестко произнес:
— Ты, гнида, грозил мне, грозил всем нам. И мы тебя объявляем вне закона. Вне нашего закона. Понял?
И тогда он пополз, пополз на коленях к ногам Шефа, умоляя о прощении, о том, чтобы его не вышвырнули из компании, не сделали бы чего хуже. Он полз на глазах у всех, на глазах у Нади, которую Шеф отдал Юрке-Студенту...
Его простили. Но взяли клятву, что он будет подчиняться беспрекословно. «Фирму» и жену так и не вернули.
Шеф между тем сказал:
— Деньги мы взяли большие. Они пойдут в общую кассу, в наш фонд. А вам каждому по триста. Всё, джентльмены. И боже упаси, если кто-нибудь из вас задумает гульнуть на радостях. Вы должны быть примерными гражданами. Тебе, Кныш, пока хватит и сотни...
Все это Валерий явственно представлял сейчас, словно это случилось не год назад, а сегодня утром. Но сегодня утром случился провал. И если Шеф узнает, а он не может не узнать, то...
Валерию страшно было даже подумать о встрече с Шефом. Лучше колония. Но Шеф и там достанет, если из-за Кныша на него упадет хоть тень подозрения. Нет, о делах компании надо молчать как рыба. А этот Стас... почему бы и не скинуть на него? Он же Павлика к себе приблизил, тоже какое-то дело замышляют. Вот и пусть расхлебывают...
И утром на допросе Валерий Кныш сообщил работникам милиции о том, что он оказался на даче чуть ли не случайно, что послали на дачу Павлика и послал его некий Стас, который снимает комнату на Лесной. А кто он, этот Стас, ему, Кнышу, неведомо.
Павлик подтвердил показания Валеры. Сказал, что со Стасом познакомился недавно, что он «классный парень», но к ограблению дачи не имеет никакого отношения. Стали расспрашивать подробнее. И тут Валерий напомнил Павлику: ведь тот говорил, будто этот самый Стас имел какое-то отношение к ограблению инкассатора в своем городе — Перми.
— Инкассатора, говорите? — сразу же насторожились в милиции. — Это серьезно.
Задержали Стаса. Он отрицал и участие в наводке на дачу, и тем более нападение на инкассатора. Хотя да, он постоянно живет в Перми, но сейчас временно не работает и приехал посмотреть столицу. Установили личность Стаса. Документы оказались в порядке. Сообщили обо всем в МУР. Оттуда сделали запрос в Пермь — не было ли в последние годы нападения на инкассатора; кстати попросили данные, если они есть, о личности Стаса.
В Перми на запрос из МУРа быстро подготовили ответ. Да, действительно, такой проживает в городе, в настоящее время то ли в отпуске, то ли ищет другое место жительства. Что же до нападения на инкассатора, то подобного происшествия, к счастью, не было.
Ответ МУРу уже был готов, когда его увидел сотрудник областного управления внутренних дел Михаил Григорьевич Попов. Фамилия Стаса его насторожила. Где-то она мелькала. Но где?
— Подождите отправлять, — сказал Попов. — Надо бы на всякий случай связаться с Владимиром Ивановичем Олейником. Вы ведь знаете... Да-да, по тем самым делам.
— Но там никакой инкассатор не проходил.
— И все же. Что-то тут меня настораживает.
Тотчас связались со следователем по особо важным делам при Прокуроре РСФСР В. И. Олейником. Он в это время находился в отпуске. Рассказали ему о запросе из МУРа. От Олейника тут же пришел ответ: «Немедленно сообщите в МУР. Пусть во что бы то ни стало задержат Стаса. Вылетаю в Москву».
2
Следователь по особо важным делам Владимир Иванович Олейник, хоть и находился в отпуске, меньше всего думал о грибах, рыбалке или любовался красотами природы. Он все время возвращался мыслями к делу, которое оставил незаконченным: в отпуск его отправили чуть ли не в приказном порядке. Дело было сложным, многоплановым, оставалось множество невыясненных обстоятельств. Поэтому Владимир Иванович, даже гуляя, перебирал версии, а в веселой компании вдруг словно отключался и в который раз словно «прокручивал» мысленно показания подозреваемого, допрошенного месяц-два назад. Короче говоря, он не столько отдыхал, сколько продолжал работать. И когда ему сообщили о задержании Стаса, он начал мучительно вспоминать: где же мелькала эта фамилия? Она определенно как-то связана с теми загадочными пока преступлениями, которые были совершены в Пермской области. Расследование шло очень трудно. А преступления были серьезными...
В ночь на 25 декабря на шоссе, которое здесь по старинке называют Сибирским трактом, случилось ЧП. В помещении поста ГАИ близ села Лобаново был убит инспектор Николай Малов. Смерть наступила от трех огнестрельных ранений. На теле обнаружили несколько ран, нанесенных небольшим ножом, предположительно перочинным. Запястья рук инспектора словно кто-то сжимал железной хваткой. Кобура с пистолетом системы Макарова была срезана.
Убийство казалось загадочным. Пост ГАИ расположен на бойком месте. Метрах в пятидесяти — работающая круглосуточно автозаправочная станция. Неподалеку проходит электричка. По Сибирскому тракту движение не прекращается даже ночью. Похоже, что цель нападения была одна — завладеть пистолетом. Но почему преступник или преступники выбрали именно этот пост, с их точки зрения опасный?
Как было установлено, в 0 часов 35 минут пост посетили проверяющие. Значит, нападение произошло сразу же после проверки: об этом говорило и заключение медицинской экспертизы. Выходит, преступник знал, когда будет проверка поста? Или следил за постом в морозную ночь?
Недоумение вызывал и тот факт, что инспектор подпустил к себе убийцу. Николай Малов был сильный и храбрый человек. Совсем недавно он гостил в родном селе. Пошел в клуб. А там шум. Оказалось, четверо строителей из расположенного неподалеку СМУ напились и буянят, пристают к людям. Николай один (он был в гражданской одежде) унял дебоширов. В подразделении хорошо знали: Малов всегда собран, отлично несет службу. Как же он подпустил к себе убийцу или убийц? Не значит ли это, что в преступлении участвовал хорошо знакомый инспектору человек?
Пока оперативная группа задавала себе эти вопросы и пыталась ответить на них, пришло еще одно зловещее сообщение: исчез неизвестно куда гражданин Палицын. Вечером повез на своих «Жигулях» телевизор в мастерскую ремонтировать, сдал его, а домой не вернулся. В 14 часов следующего дня в городе обнаружили автомашину, а в ней — следы крови. Нашли также одну женскую перчатку, еще хранившую запах духов. Кому она принадлежит — тогда установить не удалось. В боковом кармане дверцы «Жигулей» лежали две трехрублевые купюры. Через два дня близ шоссе около села Лобаново, то есть совсем недалеко от того самого поста ГАИ, обнаружили труп Палицына, запорошенный снегом. И деньги, и документы, которые были у Палицына, остались нетронутыми.
Работники милиции и прокуратуры не на шутку встревожились. Два опасных преступления подряд. Кроме того, в руках преступника или преступников оружие. И практически никаких следов. Снятые отпечатки пальцев ни о чем не сказали: они принадлежали либо осматривавшим место происшествия людям (на посту ГАИ), либо Палицыну (в «Жигулях»).
Разумеется, строились различные предположения, выдвигались версии, проверялось, кто мог совершить нападение на инспектора и на гражданина Палицына. Но все было тщетно.
Два месяца прошли «спокойно». В том смысле, что преступники нигде не применили оружия. А 1 марта «Макаров» впервые «заговорил».
В 9 часов 03 минуты этого субботнего дня в сберкассу на Пионерской улице вошел молодой человек спортивного вида. Он огляделся, и тут же в кассу вошла женщина с книжкой для оплаты коммунальных услуг. Молодой человек сел за стол и стал заполнять бланк. Женщина расплатилась и о чем-то беседовала с кассиром. Рядом сидела другая работница кассы. Молодой человек смял один бланк, другой, сунул их в карман, стал писать на третьем. Женщина попрощалась и вышла из помещения. Тут же незнакомец встал, вынул пистолет и выстрелил в кассира Семенову, а затем в другую работницу кассы — Носову. Семенова, падая, сделала несколько шагов к кнопке сигнализации. Носова медленно опускалась на пол. Она толком и не разглядела нападавшего, отметила лишь высокий рост. И потеряла сознание.
Через несколько минут в кассе появился наряд милиции. Семенова была мертва. Носову в тяжелом состоянии увезли в больницу. Преступник уже скрылся: очевидно, он понял, что, падая, женщина успела нажать кнопку сигнализации. Деньги оказались не тронуты. Отпечатков пальцев не обнаружили. Но на столе лежал кассовый бланк, заполненный с двух сторон одним и тем же почерком. На той стороне, где «расход», была написана фамилия «Станиславский», а где «приход» — «Николай Рубцов». Итак, преступник оставил свой почерк. И еще гильзы от того же «Макарова».
Снова оперативная группа недоумевала. Более невыгодного объекта для налета нельзя было и придумать. Пионерская — одна из центральных улиц города. В трехстах метрах — отделение милиции, во дворе дома — инспекция по делам несовершеннолетних. И время налета странное: по идее, в 9 утра в кассе не должно быть крупных сумм. Правда, на этот раз инструкция была нарушена: с вечера деньги в банк не отправили. Но мог ли знать об этом налетчик? «А почему бы и нет? — задавали себе вопрос члены оперативной группы. — Ясно, преступник тот же, что напал на пост ГАИ, — об этом говорят гильзы. Но тот, видимо, хорошо знал режим работы поста ГАИ. Может быть, он был осведомлен и о подробностях работы кассы? Но тогда кто он?»
Носова, когда пришла в себя в больнице, дала очень путаные показания — она была еще в тяжелейшем состоянии. Она запомнила только высокий рост налетчика. «Ну, а лицо какое? Круглое? Продолговатое?» — спрашивали ее. «Вроде круглое». — «А одет во что?» — «Шапка была на нем меховая, пальто темное». В первый раз врач не разрешил долго разговаривать с больной. Но как только Носовой стало чуть лучше, с ее слов составили словесный портрет предполагаемого налетчика и разослали его во все службы милиции, в народные дружины. Показали фоторобот также по телевидению, одновременно рассказав о дерзком налете. Разослали всюду и образцы почерка.
Впоследствии, когда Олейник, знакомясь с делом, узнал, какие были приняты энергичные меры, он только вздохнул. Вроде бы все правильно. Но — шаблонно. Фоторобот был очень приблизительным, вряд ли кто-нибудь мог бы опознать по нему налетчика. Зато сам налетчик получил важную для себя информацию: теперь он знал, каким его представляет милиция. Даже если в показанном по телевизору портрете и было какое-то сходство, с помощью косметики его легко можно было устранить. Посмотрел следователь этот портрет, составленный со слов женщины, едва оправившейся от тяжелой раны, и усмехнулся: стандартное лицо молодого человека без всяких индивидуальных примет, каждого четвертого можно заподозрить, а ни на кого точно не укажешь. Стоило ли давать такие карты в руки опытному, изощренному преступнику? А в том, что это именно опытный преступник, никто не сомневался.
«Промашка вышла с розыском по словесному портрету, — размышлял Олейник, — ну да ведь задним умом мы все крепки. Горячились коллеги, можно их и понять. Нет, словесный портрет — не улика, а вот образец почерка, оставленный налетчиком, куда серьезнее, это может стать доказательством. Но кто заполнял бланк?» Конечно, проверили всех Станиславских и Рубцовых, пока не пришли к выводу, что фамилии писавший поставил первые пришедшие в голову. Станиславский — слишком известная фамилия. Рубцов? Был такой поэт — Николай Рубцов. Интересно, преступник машинально написал эти две фамилии? Не исключено. Но тогда он человек образованный, не чуждый литературы и искусства.
Сотрудник областного управления внутренних дел Аскольд Маркович Петров долго раздумывал над бланком, заполненным с двух сторон. Что кроется за этими быстрыми, летящими строками? Он показал бланк старому профессору-филологу, своему доброму знакомому, и попросил его по почерку нарисовать психологический портрет писавшего. Профессор, как знал Аскольд Маркович, упражнялся в этом, возможно, и не подкрепленном научными авторитетами занятии.
Филолог долго рассматривал буквы, а потом сказал:
— Ну-с, что тут можно увидеть? Неустойчивый по характеру субъект. Скорее, мечтатель. Но — волевой, жесткий. Молодой. Либо учится в институте, либо только что окончил: так пишут конспекты. Очень вероятно, что знаком с нотной грамотой. Да все это, батенька, гадание на кофейной гуще. Разве вам это сгодится?
— Сейчас, профессор, нам все годится, — буркнул Петров. — На нуле мы.
Между тем инспекторы и следователи думали над нелегкой задачей. Что в данном случае ставило в тупик опытнейших сыщиков? Прямо-таки отчаянная дерзость. Но это позволяло делать и некоторые умозаключения. Кто же он? Маньяк? Ненормальный? Не похоже. Да, его или, скорее, их действия безрассудно рискованны. Но, может, в этом своя логика? Во всем прослеживается четкий план: добыть оружие и с этим оружием совершить налет на сберкассу. Что помешало налетчику схватить пачку денег из открытого сейфа? Ведь минуты две-три у него было. Испугался? Он, по-видимому, не робкого десятка. Значит, дерзок и предельно осторожен.
Так или иначе, дело у них (все-таки вряд ли действует один) сорвалось, но оружие осталось. Надо ждать нового налета. Где? Когда?
Срочно были взяты под усиленное наблюдение сберкассы, кассы крупных магазинов, кассы предприятий в дни выдачи зарплаты, бдительно охранялись инкассаторы. Любая попытка ограбления неизбежно должна была кончиться поимкой налетчиков.
— А если они преподнесут сюрприз? — не успокаивались члены оперативной группы. — Давайте прикинем другие возможные объекты налетов. Ну, скажем...
Они преподнесли-таки сюрприз. «Макаров» заговорил там, где налета меньше всего могли ждать. Случилось это через пять месяцев после нападения на сберкассу — 3 августа. И опять в таком месте, которое предопределяло рискованность действий.
В центральной части города, неподалеку от районной ГАИ, рядом с плавательным бассейном разместился пункт кинопроката Дома офицеров. Пункт охраняется. Обнесен забором. Кругом кусты, освещение тусклое.
В три часа ночи охраннику показалось, будто с внешней стороны забора кто-то затаился. Он насторожился. Вдруг поверх забора на секунду показалось лицо. Охранник вскинул автомат, и тут же с противоположной стороны раздался выстрел. Пуля попала охраннику в ногу. На пункте поднялась тревога. Дежурные выскочили из помещения, бросились за забор, но никого не нашли. А утром метрах в двухстах от забора обнаружили автомобиль «Жигули», который, как потом выяснилось, был угнан у гражданина Шмелева со станции техобслуживания. Охранник вспомнил, что перед происшествием слышал звук автомобиля, но не придал этому значения.
И снова сплошные загадки. Почему же нападавшие не уехали в машине, если прибыли на ней? А если это не они, то кто оставил похищенный автомобиль в кустах? И вообще с какой целью было совершено нападение на пункт кинопроката?
— Ну, последнее объяснить нетрудно, — сказал руководитель опергруппы, — ясно, что охотились не за кинолентами. Им нужно оружие посильнее пистолета. Автомат им нужен. Другого объяснения я не нахожу.
— Но как они узнали, что охранник вооружен автоматом?
— А как они вообще все узнают? Как подпустил их к себе покойный Малов? Где они достали сведения о движении проверяющих посты ГАИ? Откуда им было известно, что утром в сберкассе имелась крупная сумма денег? Очень много им известно.
— И какой же вывод можно сделать из всего этого?
— Горько делать такой вывод, — сказал один из руководителей управления. — Во всем этом участвует либо сотрудник милиции, либо тот, кто тесно с нами связан. Другого объяснения дать почти невозможно.
Да, это был горький, но мужественный вывод. Трудно, очень трудно бросить тень подозрения на человека, носящего форму блюстителя порядка. Но железная логика фактов приводила к такому умозаключению.
— Оставим пока догадки, — сказал представитель прокуратуры, участвующий в работе оперативной группы. — Нам необходимо более тщательно продумать все обстоятельства этих загадочных происшествий, чтобы предугадать другие возможные ходы неизвестных пока преступников. Раз уж у них сорвалось со сберкассой и с пунктом кинопроката, то нужно ждать новых налетов. Где?
Началась напряженная работа по анализу всех имеющихся фактов, тщательнейший осмотр места последнего происшествия. Одновременно изучались старые дела. Ведь почерк преступления — это тоже след. Запрашивались другие области: вполне возможно, действует «гастрольная» группа, хотя это и маловероятно, уж очень хорошо были сориентированы преступники в местных условиях. Скорее всего, это местные, но они могут появиться в других областях: ведь у них оружие, и они, по всем данным, готовят серьезную акцию.
После того как словесный портрет предполагаемого налетчика, составленный со слов тяжело раненной Носовой, был распространен среди личного состава и дружинников, показан по местному телевидению, стали приходить «сигналы». Их тщательно проверяли и отбрасывали один за другим. Но один «сигнал» заставил насторожиться. Механик автогаража Сарычев обслуживал машины ГАИ, хорошо знал многих инспекторов. Был знаком и с Палицыным, которого убили, судя по всему, в его собственной машине. Когда до Сарычева дошел слух, будто в преступлении подозревается работник милиции, он пришел и заявил, что Палицын был в приятельских отношениях с сержантом Маловым.
— Ну и что? — спросили его, — ведь оба убиты.
— Верно. Но Палицын, в свою очередь, был приятелем заведующего гаражом Башкирцева. А у того компания теплая. Еще Акоп Акопян, механик. Шариков Николай. Уволен из милиции за пьянку, правда, давно. Еще Вячеслав Козочка, тот и сейчас в органах работает. Вечером 24 декабря, накануне убийства сержанта Малова, к нему вся компания заезжала, звали ехать на какое-то мероприятие, в деревню какую-то.
— Вы лично слышали этот разговор?
— Во всяком случае точно знаю, что Башкирцев и его компания собирались в загул.
— Почему вы думаете, что это происходило именно в тот вечер?
— Меня Башкирцев попросил его персональную «Волгу» посмотреть. И говорит: в деревню поедем, а там дороги сам знаешь какие. Я его спросил, что это они зимой в деревню наладились. А он сказал, что, дескать, во всем мире в ночь на 25 декабря рождество празднуют. У нас 7 января, а у них раньше. Смеялся, говорил, что они решили отметить четыре праздника — два рождества и два новых года. С сегодняшнего, сказал, вечера и начнем.
— Почему вы раньше не сообщили нам об этом?
— Да ни к чему было. А сейчас, когда кругом говорят, что в нападении на пост ГАИ участвовал кто-то из милиции, я и сопоставил: сержанта Малова звали — он не поехал, а потом... И Палицына убили... Может, есть какая-то связь?
— Да не очень все это вяжется. Ну, решили рождество отметить, а убивать-то зачем?
— Этого я не знаю, — ответил Сарычев, — но подозрительная у них компания. Между прочим, Башкирцева ординарец, ну, шофер его личный, Генкой звать, пижон самый что ни на есть, недавно за грабеж сел. Он все их дела знает, а ведь на суде ничего не сказал. Это не подозрительно?
Никакой связи между загулами Башкирцева и его компании, осуждением Генки и убийством инспектора ГАИ, а также нападением на сберкассу на первый взгляд не прослеживалось. Но «сигнал» стоило проверить.
Заведующий гаражом Башкирцев слыл человеком солидным. Его приятели тоже подозрений не вызывали. А вот Геннадий Ровинский действительно был недавно осужден. И Палицын, из их компании, убит. Да и таинственные поездки на какие-то «мероприятия», о которых стало известно работникам милиции, показались заслуживающими внимания. Правда, Сарычев слыл изрядным фантазером, любил приврать. Да и в его путаном рассказе логика не очень прослеживалась. Но в сложившейся ситуации бездействие становилось прямо-таки невыносимым. Решили проверить «сигнал». А вдруг в этом сумбуре рациональное зерно таится?
Прежде всего связались по телефону с колонией, где отбывал наказание Геннадий Ровинский.
— Есть у нас такой герой, — ответил начальник колонии. — Он, кстати, часто хвалится, что был личным шофером какого-то автомобильного начальника. Так вот, этот Ровинский недавно вдруг заявил, что хочет дать дополнительные показания. Чистосердечно, говорит, хочу покаяться. Но что-то я ему не верю, скользкий парень...
На другом конце провода соображения начальника колонии относительно личности Ровинского слушать не стали.
— К вам немедленно вылетает наш сотрудник, — и разговор закончился.
3
Инспектор управления Михайлов тут же выехал в колонию, где отбывал свой срок Геннадий Ровинский. Сообщение, что он намеревается дать дополнительные показания, взволновало опергруппу, которая в это время проверяла туманные рассказы Кости Сарычева.
В колонии к инспектору привели долговязого, какого-то дерганого парня. Он пугливо озирался, перебирая борт куртки пальцами, говорил торопливо.
— Так в чем, Ровинский, вы хотели чистосердечно признаться? — сразу начал инспектор. — Что душу гнетет? Раскаяние принесет облегчение. Выкладывайте.
— Значит, когда мы с Баландиным в универмаг залезли, — ну, этот эпизод по суду проходил, — я показал, что Баландин взял две меховые шкурки. Так на самом деле их было восемь. Шесть ушли к...
— Подожди, — прервал его инспектор, — переходя на «ты», — какие шкурки? Какой Баландин? Ты что тут заливаешь? Хотел чистосердечно все выложить, так и выкладывай.
— Так я ж как на духу...
— Ладно, если как на духу, то о Башкирцеве расскажи. Возил ты его куда-нибудь кроме как по служебным делам?
— Возил. А как же.
— Вот и давай. Куда возил? Когда? С кем? И напряги свою память: куда вы ездили вечером 24 декабря? В ночь под рождество?
— С Башкирцевым? Под рождество? — Ровинский недоуменно посмотрел на инспектора. — Ах, это... Вы знаете, я сейчас не готов отвечать. Дайте с мыслями собраться.
— Соберись. И не бойся ничего. Тебе-то вряд ли больше грозит, чем имеешь.
Геннадия увели. А инспектор нервно заходил по кабинету. Неужели наконец напали на след? Ведь время идет, а дело о загадочных преступлениях так и не раскрыто. Расследование пока не продвинулось ни на шаг. Но теперь, кажется, что-то проясняется. И ведь как удачно получилось: «сигнал» Сарычева, его сумбурные предположения, кажется, вывели на нужную тропинку. Да и сам Ровинский так вовремя надумал покаяться. А почему все-таки? Ну, да ведь чужая душа — потемки. Жать на него ни в коем случае нельзя. Надо осторожно подтолкнуть к откровенности...
На следующее утро Геннадий начал давать показания, как он сам сообщил, «теперь уж точно чистосердечные».
Да, он, Геннадий Ровинский, по существу был личным шофером заведующего гаражом Федора Ивановича Башкирцева. Он знает отлично всю компанию своего шефа: Акопа Акопяна, Вячеслава Козочку, Николая Шарикова. Знал и убитого Ивана Палицына. Ровинский и еще один водитель, Соленый, на двух машинах часто возили всю компанию на «мероприятия». Соленый приходится родственником Шарикову. А Шариков раньше служил в милиции, но его оттуда уволили...
— Подожди с родственниками, что это за «мероприятия»?
— Известно что. Банька хорошая, водочка...
— А в ночь на 25 декабря тоже на «мероприятие» ездили?
— Было дело.
— Вот об этой ночи подробнее. И откровенно. Кто же все-таки и за что убил Палицына? Он же в вашей компании был?
Инспектор решил пока не затрагивать вопроса о сержанте Малове.
Ровинский надолго замолчал и вроде бы даже растерялся. А потом с вызовом выкрикнул:
— Как кто? Свои же и ликвидировали!
— С какой целью?
— А этого я не знаю.
— Вы присутствовали при этом? — инспектор снова, незаметно для себя, перешел на «вы».
— Нет. Но слышал, это точно. Значит, так было...
— Давайте уж с начала. С нападения на пост ГАИ.
— Пожалуйста...
Инспектор слушал не перебивая. А Геннадий разливался. Такое начал открывать, что Михайлов подумал: его надо срочно этапировать в управление и там допрашивать основательно, проводить очные ставки.
— Могу одно сказать, — Геннадий то говорил уверенно, то заметно нервничал, — мое дело шоферское. Я привез Федора Ивановича, Козочку и Акопяна. Около станции остановился, заправиться было надо. А Шариков с Палицыным на «Жигулях» подъехали. Они все на пост пошли, а я в машине остался.
— И не знали, что они там делали?
— Откуда мне знать? Мое дело шоферское. Вернулись, сказали — трогай... Нет, выстрелов я не слыхал, все же далеко стоял.
— А Палицын с Шариковым?
— Они сами уехали. Федор Иванович, верно, какой-то странный был. Сказал, что рождество отменяется. Поехали мы в деревню Кондратовку. А потом вдруг говорит: все же надо отметить. И до утра пили. Ну, а потом банька...
— Но утром весь город знал о происшествии. Неужели вы не догадывались?
— Как не догадываться? Да только боялся я очень.
— А когда по телевидению фоторобот показывали, вы видели?
— Так Шарикова ж и показывали. Только почему-то его не узнал никто. Да и верно, не очень он похож, если только внимательнее присмотреться...
— Значит, и сберкассу тоже они брать намеревались? Знаете о нападении на Пионерской улице?
— Вот про сберкассу, гражданин начальник, я ничего не знаю. Я там не был, никого туда не возил...
Но и без того информация, которую выдал Геннадий Ровинский, была первостепенной важности. В управлении его допросили по всей форме. В основном его показания сходились с первоначальным рассказом. Он показал достаточно много для того, чтобы заподозрить Башкирцева и его приятелей в тяжком преступлении, и все же явно не достаточно для того, чтобы выстроить стройную цепочку обвинений. Однако звенья цепочки подбирались, сцеплялись одно с другим.
Во-первых, автомеханик Сарычев твердо сказал, что в ночь на рождество компания собралась в загул, заезжали за сержантом Маловым, который потом оказался убитым. Убит и Палицын — из их же компании. Теперь вот и Геннадий Ровинский уверенно подтверждает это. Лично он не участвовал в нападении на пост ГАИ, но привез Башкирцева, Козочку и Акопяна чуть позже полуночи к посту и ждал в машине. Именно в это время и погиб сержант.
— Но цель? Какова цель этих двух убийств? — спросили Ровинского.
— Цель? — переспросил он. — Да все очень просто. Ведь Федор Иванович Башкирцев какие дела делал? Не один кузов продал. Машины новые списывал. Вы что, не знаете? Да об этом все шофера в городе говорят. На что же загулы-то? На зарплату? Они и сержанта Малова втянуть хотели. А он, как узнал о махинациях... Может, они боялись, что он их выдаст. Мне откуда знать?
— Учтите, Ровинский, мы дадим вам очную ставку с людьми, против которых вы выдвинули тяжкие обвинения.
— А я не выдвигал ничего. Меня спросили — я сказал. Как было. Это и на очной ставке подтвержу. Возил? Возил. У поста останавливался ночью? Останавливался. Видел, как убивали? Нет, извините, этого не видел.
Потом, на очных ставках, Ровинский, действительно, все это уверенно подтвердит. Но еще не скоро.
Решили предъявить Носовой — работнице сберкассы, которая в день нападения была ранена и со слов которой составлялся фоторобот налетчика, — фотографии Шарикова. Несколько фото разных лет.
Женщина долго всматривалась в лицо, а потом сказала:
— Как будто бы похож. Но ведь время прошло. Вроде бы он...
Охранник пункта кинопроката, на который было совершено неудачное нападение, больше склонялся к тому, что это «не тот». Хотя допускал возможность, что и «тот». Правда, он видел лицо мельком.
Но одно весьма существенное обстоятельство рвало начинавшую составляться цепочку. Почерк на кассовом бланке, который оставил налетчик, даже не напоминал почерка ни одного из пятерых, включая покойного Палицына. Таков был категорический вывод экспертов. А ведь бланк, по существу, представлял собой один из немногих, если не единственный, материальный след, оставленный преступником.
— Но разве не может быть так, — предположил один из инспекторов. — Преступник просит заранее кого-то заполнить бланк. И оставляет его специально на месте преступления. Чтобы ввести в заблуждение розыск.
— Возможно. Но почему бланк заполнен с двух сторон? Так может машинально написать человек, у которого занята голова чем-то другим. Об этом и фамилии говорят — первые пришедшие на память.
— А почему не допустить, что и это все продумано?
Сошлись на том, что вполне возможен и такой вариант.
Проверили показания Ровинского относительно махинаций заведующего гаражом с кузовами и машинами. И тут открылась картина весьма неприглядная. Действительно, Башкирцев вместе с Шариковым продавали новые кузова от «Волг». Значит, им было что скрывать. Ведь разоблачение грозило судом и лишением свободы.
Но больше всего волновал главный вопрос: во имя чего эти пятеро пошли на целую серию тяжких преступлений? На него надо было ответить, прежде чем начать не допросы даже, а простые расспросы.
Положим, Шариков крепко закладывает, он в последние годы катится по наклонной плоскости. Значит, в принципе такой, теряющий себя человек может пойти на все. Но сержант Козочка — отличный работник. Башкирцев человек властный, в гараже, которым руководит, царь и бог, делает что хочет, да и на руку нечист. Опять же гуляка. Ему нужно много денег. К тому же он жесток, груб, порывист, когда в ярости — ударить может. А вот Акоп Акопян — тот семью любит, что, правда, не мешает ему участвовать в «мероприятиях».
Однако все это может хоть как-то объяснить лишь убийство сержанта Малова и Палицына. Допустим, требовалось убрать свидетелей, чтобы уйти от ответственности за махинации с кузовами. Тут есть логика. Ну, а налет на сберкассу? На пункт кинопроката? Могли эти люди пойти на столь опасные и тяжкие преступления? — спрашивали вслух друг друга и каждый самого себя члены оперативной группы и отвечали очень неоднозначно. Склонялись все же к тому, что при определенных, «крайних» обстоятельствах — могли. Уж очень непривлекательно, если не сказать грязно, выглядели их личности в свете «мероприятий», в которых участвовала эта пятерка.
И еще одно обстоятельство усиливало подозрения. Вскоре после всех тех происшествий сержант Козочка перевелся на службу на Украину. Акоп Акопян уехал в Прибалтику, где жили родители жены. Шариков перебрался в деревню к отцу. И лишь Башкирцев остался на месте, по-прежнему руководил гаражом. Теперь верный Геннадий возил его развлекаться одного по тщательно скрываемым адресам. Сам он связался с двумя парнями примерно своего возраста.
Геннадий был из такой трудной семьи, что и нарочно не придумаешь. Об отце было известно лишь то, что он из тюрьмы не выходил. Мать пила и ребенком совсем не занималась. Мальчик рос — именно рос, а не воспитывался — у бабушки, скаредной злобной старухи. Пока он был маленький, бабка его била, а как подрос, — сам стал ее поколачивать, она тоже редко трезвая бывала. В школе Генка учился кое-как, он не переходил из класса в класс, а его перетаскивали, чтобы не нарушать общих показателей. Подросток отличался не баловством, а каким-то пакостничеством. Мог, например, украсть у приятеля завтрак, воровал в раздевалке шапки. Состоял на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. После восьмого класса бросил школу и до призыва в армию ничем не занимался. В армии получил специальность шофера. После демобилизации долго не устраивался на работу — не хотел. К счастью (или к несчастью), Геннадий жил по соседству с Федором Ивановичем Башкирцевым. Познакомились: Башкирцев, у которого на квартире гуляли, послал Генку за водкой. Поднес выпить, пригласил к столу. Ему пьяный Гена и выплакал свою «несправедливую жизнь».
— Приходи завтра ко мне в гараж, — похлопал парня по плечу Федор Иванович, — будешь доволен, если мне понравишься.
Геннадий заведующему гаражом понравился и стал его личным ординарцем, а не просто «персональным водителем». Между прочим, никакой персональной машины Башкирцеву не полагалось. Но она была. И когда она не требовалась Башкирцеву, Ровинский пользовался ею как своей. С помощью этой машины Геннадий со своими новыми дружками и совершил ряд краж. Для этого они выезжали в близлежащие населенные пункты, где начали с похищения колбасы из магазина сельпо, а попались на краже из меховой секции в универмаге. Они были осуждены и отбывали наказание, когда неожиданно, без видимых причин Геннадий Ровинский заявил, что хочет сделать «чистосердечные дополнения» к своим признаниям на суде. Что это — совесть заговорила? Или тому были какие-то другие причины?
Такой подробный экскурс в личную жизнь Геннадия Ровинского не лишний, хотя с виду и кажется прямо к делу не относящимся. Все-таки он единственный свидетель, который абсолютно уверенно утверждал: 25 декабря после 12 ночи он привез троих из компании к посту ГАИ на Сибирском тракте, где примерно в это же время остановилась и машина Палицына и где в это же время был убит на своем посту инспектор ГАИ Николай Малов. Ровинский также утверждал, что в руках у Шарикова он видел пистолет Макарова.
После долгих обсуждений всех обстоятельств дела, после того как был проведен следственный эксперимент с участием пока одного Ровинского (как подъехали, где стояли машины и т. д.), с учетом того, что Носова вроде бы узнала в нападавшем на сберкассу Шарикова, вскоре со своих новых мест жительства были доставлены Козочка, Акопян и Шариков, у себя в гараже арестован Башкирцев.
Первые вопросы каждому из четверых были одинаковы: где они находились вечером и ночью на 25 декабря?
— В ночь на рождество, — уточнялся вопрос.
Башкирцев ответил:
— Мне нет нужды отвечать на ваши дурацкие вопросы. Где мне надо, там и был.
— А я знаю, где я был? — усмехнулся Шариков. — Если в вытрезвителе, должны остаться документы.
Вячеслав Козочка спокойно ответил:
— Где был в ту ночь — надо вспомнить, пока не могу сказать.
Акоп Акопян возмущался, требовал прокурора района и грозился жаловаться Генеральному прокурору.
Но отвечать на вопрос все же пришлось. И началось... Один заявил, что был в семье, другой — на зимней рыбалке, третий — ездил к отцу в деревню, четвертый — не помнит. Им подсказали: разве вы не собирались в том году праздновать два рождества и два новых года? Кто-то «припомнил», кто-то по-прежнему все отрицал. Они противоречили друг другу, путались в ответах. И только когда им сказали, в чем их подозревают, все посерьезнели. «Гулять — гуляли. Но чтобы такое, о чем говорите, — нет, это невозможно. Вы что, товарищи дорогие, в своем уме?» — был смысл ответов.
Стали выяснять, как проходили другие «мероприятия». Снова путаница и противоречия. Когда коснулись махинаций с кузовами, допрашиваемые попытались сначала все скрыть, но потом были вынуждены сознаться. Установили, что незаконно продан «налево» не один кузов автомашины. Кроме того, «дельцы» получали деньги за подставных лиц, незаконно списывали бензин.
— В ночь на 25 декабря вы приглашали сержанта Малова принять участие в вашем загуле? — спросили Шарикова.
— Приглашали. Но он отказался. Сказал, что его не смогли подменить. Мы и уехали.
На очной ставке с этой четверкой Ровинский уверенно повторил свои показания, данные следователю. Все сходилось. Подозреваемые не отрицали, что заехали за Маловым, хотели взять его с собой. Палицына с ними не было. Все четверо ехали в машине Башкирцева, которую вел Ровинский. Малова и пальцем не тронули. Зачем? Дружки ведь. А про кузова сержант и не слыхал ничего. В баню с ними иногда ездил. Но убивать-то его за что?
И все-таки постепенно в этой «круговой обороне» удалось пробить брешь. Шариков признался, что как-то был у них разговор о том, что вот если бы банк ограбить — потом гуляй всю жизнь. «Но это же так, — добавил он, — в шутку, после кино американского. Но чтобы на самом деле убивать или грабить — не было такого». Одно время заколебался Башкирцев — ничего определенного на себя не брал, но заявил, что все расскажет, если признаются другие... А другие не признавались.
Время шло. Кончались определенные законом сроки следствия. Расследование загадочных и пока не раскрытых тяжких преступлений находилось на контроле в Прокуратуре СССР. И однажды в область сообщили, что к ним выезжает старший следователь по особо важным делам при Прокуроре РСФСР Владимир Иванович Олейник.
Прибыв в Пермскую область, Олейник прежде всего изучил все 34 тома уголовного дела. В шести из них содержались в основном так называемые объективные данные: протоколы осмотров мест происшествий, заключения медицинских экспертов и т. д. В остальных томах были собраны протоколы допросов подозреваемых, свидетелей — словом, материалы, изобличающие Башкирцева, Козочку, Акопяна и Шарикова. Много было материалов. Но когда Владимир Иванович захлопнул последний том, он вздохнул:
— Увы, свидетельская база равна нулю. Свидетелей много. И — свидетелей нет...
4
Опытные юристы знают: нет ничего сильнее, а порой и страшнее стечения обстоятельств.
Следователь по особо важным делам, ознакомившись с материалами дела, нашел, что те, кто вел следствие, не допускали недозволенных методов, добросовестно опрашивали свидетелей. И когда Олейник сделал вывод об отсутствии надежной свидетельской базы, он не сомневался в виновности Башкирцева, Козочки, Акопяна и Шарикова. Просто в показаниях подозреваемых и свидетелей было немало противоречий, в цепочках доказательств замечались разрывы. Их надо было устранить. Но по мере того как материалы изучались все более тщательно, разрывы эти не сцеплялись, а, наоборот, все увеличивались.
Подозреваемые действительно много лгали, действительно совершали крайне аморальные поступки. Желая как-то обелить себя, эти люди путались в показаниях, пытались кое-что скрыть и этим усиливали подозрения против них. Кроме того, сообщение Геннадия Ровинского о махинациях Башкирцева полностью подтвердилось. А опознание Шарикова потерпевшей? Как бы там ни было, она все же признала в нем человека, совершившего нападение на сберкассу. Все это запротоколировано, надлежаще оформлено и выглядит серьезной уликой.
И все-таки имеющиеся в деле противоречия никак не удавалось примирить. Следователь Олейник и из собственного опыта, и из опыта своих коллег отлично знал, как опасно в их работе, не рассеяв сомнений, пусть самых незначительных, пойти дальше. Это как в научном поиске: крошечная погрешность в исходных данных может увести на ложную тропу. Но там это чревато в крайнем случае материальными потерями. В правосудии — может обернуться ничем не восполнимыми человеческими страданиями. Поэтому опыт следователя говорил: если сомневаться, то до конца, до того момента, когда сомнения уже невозможны. Критическое изучение собранных материалов подсказывало В. И. Олейнику: по существу, надо начинать все сначала, в частности с выяснения некоторых вновь возникших вопросов.
Работников управления продолжал беспокоить «Макаров». Оружие в руках опасных преступников. Но сравнительно долгое время «Макаров» молчит. Почему?
«Может быть три варианта, — рассуждал Олейник. — Первый — пистолет утерян, или его владелец мертв; второй — совершено какое-то преступление, и владелец пистолета отбывает наказание; наконец, третий — преступник затаился, чувствуя, что он под подозрением. Но ни к одному из четверых обвиняемых ни один из вариантов не подходит. Не похожи эти люди на тех, кто готовит серьезное преступление. Скорее всего, настоящие преступники затаились, так как по независящим от них причинам не могут действовать».
Стали изучать все дела последних лет о разбойных нападениях и других подобных преступлениях. Одновременно заново анализировали показания свидетелей, в частности Носовой. Олейник имел с ней долгую беседу. Он выяснил, что первое описание налетчика она дала в тяжелейшем состоянии. По выздоровлении стала что-то уточнять. «Лицо преступника скорее продолговатое, а не круглое». «Но вы же говорили — круглое, что же вы, товарищ Носова?» — упрекнул ее следователь. Женщина смутилась: «Ну, может, и круглое». Где же истина? Одно уточнение рушило целую версию. Но... все начинать заново? И запетляла ложная тропка, уводя следствие в сторону.
В ходе знакомства с материалами дела у Олейника возник вопрос: почему Геннадий Ровинский, отбывавший наказание за воровство, вдруг решил покаяться? Совесть мучила? Нет, этот аргумент для «чистосердечного раскаяния» никак не подходил к Ровинскому. Тщательное изучение его биографии, а потом и личное знакомство убеждало: Ровинский — человек бесчестный, лгун, для него не существует никаких моральных норм. Почему же он вдруг начал разоблачать своего благодетеля Башкирцева? Месть? Тоже не было поводов. Тогда что же?
Олейник тщательнейшим образом изучил поведение Ровинского в колонии. И вот что выяснилось. Всю свою короткую жизнь парень нигде не работал, кроме как шофером — «ординарцем» Башкирцева. А попить-поесть любил сладко. В колонии, на лесных работах, он впервые познал тяжкий труд. В шесть подъем. Многие километры до участка. Выматывающая работа, стисни зубы и вкалывай. Он всячески отлынивал. Потом был уличен в воровстве у своих же. Избили его жестоко. Но не исправили. Конечно, сейчас в колонии «законы» не те, что были когда-то. Поддерживается строжайший порядок. Но «общество» и сейчас не такое, чтобы церемониться с тем, кто крадет у своих.
— Мне надо было уйти оттуда во что бы то ни стало, — сказал Ровинский следователю уже после признания в оговоре. — А как? Решил взять на себя еще несколько нераскрытых эпизодов по кражам. Авось, к следователю вызовут, а там в другое место пошлют. Боялся я, за жизнь стал бояться. Ну и написал. А тут из области — насчет Башкирцева спрашивают. Сначала я не понимал, что к чему. А когда об убийстве Малова заикнулись — сообразил. У нас же весь город об этом хорошо знает. Я и понес. Ведь пока разберутся. А время на меня работает. В следственный изолятор переведут, а там, глядишь, в другую колонию. Выхода у меня, гражданин следователь, не было.
Вот откуда взялась версия обвинения Башкирцева и его компании. Но ведь не только показания Ровинского заключены в 34 томах дела!
И началась поистине титаническая работа сначала по анализу, а потом и по опровержению выдвинутых обвинений. Надо было разобраться во всех напластованиях, рожденных ложной версией. За это время было проверено десять вновь возникших версий, допрошено 730 свидетелей, сделано 79 экспертиз, проведено 34 следственных эксперимента, изучено 156 других уголовных дел. И к 34 томам прибавилось еще 56. Собранные в них материалы теперь уже с максимально полным основанием утверждали: Башкирцев, Акопян, Козочка и Шариков не виновны в убийстве сержанта Малова, в нападениях на сберкассу и пункт кинопроката.
Следователь по особо важным делам день и ночь сидел над схемами, вычерченными на миллиметровой бумаге. Первая — она не умещалась на письменном столе — содержала более ста кружков, соединенных с одним кругом, в центре круга значилась фамилия «Ровинский». Эта схема его связей с людьми, которых он называл в своих показаниях, с потерпевшими, с женщинами, были кружки предполагаемых связей. В каждом кружке — фамилия или обозначение (например, «человек, с которым была встреча в ресторане», «девушка, с которой провел вечер»). О каждом из этих людей следователь мог рассказать все, что их связывало с Ровинским.
Вторая схема — это связи, которые Ровинский скрывал от следствия, здесь около 70 кружков. Далее схема родственных связей. И, наконец, схема связей по эпизодам, за которые Ровинский был осужден.
Для чего вся эта работа? Но ведь это только сейчас стало ясно, что Ровинский лгал. А тогда, вначале, он настаивал на своих показаниях. Вот, скажем, он утверждал: «Раис А., в прошлом таксист, затем осужденный, говорил, что у него есть пистолет, который он хранит в сарае». На схеме кружок «Раис А.». Этот человек всесторонне проверяется, делается обыск в сарае. Пистолета нет. Но Раис мог его кому-то передать. Он вызывает подозрения: в сарае у него обнаружены похищенные ранее вещи. Значит, надо все тщательно проверять. Уйдет немало времени, пока будет установлено, что насчет пистолета Ровинский все выдумал. А тот на это и рассчитывал, давая ложные показания.
Словом, перефразируя известные строки поэта, можно сказать, что Олейнику и его товарищам приходилось переворачивать тысячи тонн догадок, предположений, ложных показаний, сомнительных версий ради крупиц истины. Но они упорно искали и находили эти крупицы.
Одновременно следователь еще раз тщательно изучил личности подозреваемых. Вообще-то вопрос у него возник сразу: могли ли Башкирцев, Козочка, Акопян и Шариков пойти на столь тяжкие деяния? Если да, то что толкнуло их на это? Содеянное не очень соответствовало характеру и образу их жизни. Но «улики» перевесили все иные соображения. Олейник вновь вернулся к личностям этих людей.
Вот Вячеслав Козочка, работник милиции. Это последнее обстоятельство и привлекло тогда внимание розыска. Преступники действовали дерзко и расчетливо. Сразу возникла мысль: а не является ли их соучастником некто, связанный с милицией? Козочка, в прошлом безупречный работник, оказался раза два-три в компании Башкирцева. Ну, а если подозревают эту компанию, следовательно... И было сброшено со счетов, что Вячеслав прекрасно нес службу, что он всегда отличался честностью, что он хороший семьянин (у него любящая жена и пятилетний сын), что готовился к защите диплома в сельскохозяйственном институте, где учился на вечернем отделении. Когда Олейник познакомился с Козочкой во время первого допроса, то пришел к выводу: не мог он совершить убийство.
А вот за Башкирцевым обнаружилось много грехов: занимался небескорыстными махинациями, любил подношения, груб, жесток. Шариков — окончательно спившийся человек, за бутылку водки мать родную не пожалеет. Акоп Акопян ни в чем особо подозрительном замешан не был, но любил устраивать попойки, хотя сам пил мало. У него масса знакомых, которые могут «все достать», и Акоп широко пользовался этими связями. Но все это сводилось к добыванию разных дефицитных вещей, не более.
Короче, каждый из этих троих не был примерным гражданином. Но чтобы они пошли на убийство... В это Олейник не верил. Да и доказательства их вины не выдерживали строгой критики. Поэтому дело в отношении их было прекращено, подозреваемые освобождены. Правда, Башкирцеву и Шарикову предстояло держать ответ за махинации с кузовами, однако этим должен был заниматься уже не Олейник.
Итак, стало окончательно ясно: не они. Но кто?
Перед оперативной группой во главе с Олейником стояла двуединая задача: снять обвинение с невиновных и найти преступников. Работа велась интенсивно, но все еще без обнадеживающих результатов. И постоянно возвращались к вопросу: почему молчит «Макаров»? Его «голоса» ждали с тревогой: ведь он в руках у опасных людей.
Скорее всего, считали члены опергруппы, теперешние владельцы оружия попались на каком-то другом преступлении или попался их главарь. Поэтому изучили массу уголовных дел, связанных с грабежами, кражами, налетами. Бесконечные проверки лиц, осужденных за сходные преступления, прослеживание их связей. Это была кропотливая исследовательская работа. Круг поисков постепенно сужался. И все же пока это были блуждания в темноте, заподозрить кого-то с достаточными основаниями опергруппа не могла...
В эти-то напряженные дни и получил Олейник сообщение о задержании в подмосковном поселке некоего Стаса, родом из Перми и постоянно здесь прописанного. МУР запрашивал: не участвовал ли Стас в нападении на инкассатора? Такого нападения не было — это Владимир Иванович знал точно. А вот фамилия Стаса не давала покоя: где-то она мелькала, в каком-то эпизоде многотомного дела...
И вот Олейник проводит первый допрос Стаса.
— Ваши фамилия, имя, отчество?
— Бочарников Станислав Аркадьевич.
— Ваш род занятий?
— Учусь в сельскохозяйственном институте, на четвертом курсе. На вечернем отделении.
— А работаете где?
— В музее. Сторожем.
— Когда-нибудь были судимы?
— Н-нет...
— Знакомы ли с Валерием Кнышем?
— Не знаю такого. Первый раз слышу эту фамилию.
— А он вас знает. И даже утверждает, что вы принимали участие в подготовке к ограблению дачи.
— Ну, это его фантазия, — Станислав Бочарников был абсолютно спокоен.
— Хорошо. Оставим это. Есть показания, будто вы участвовали в нападении на инкассатора. В городе... Перми.
Владимир Иванович знал, что никакого нападения на инкассатора в том городе не было. Всё это путаные россказни Валерия Кныша. Но следователю было очень важно, как прореагирует Стас на название своего родного города. Ведь он там жил и работал. Олейник не ждал никакой особой реакции. Ведь Стас точно знает, что не совершал нападения, раз этого нападения не было вообще. Как знал он и то, что не участвовал непосредственно в ограблении дачи. Вопросы о даче Стас встретил почти равнодушно. Но когда Олейник упомянул несуществующего инкассатора, он натянулся как струна. Хотя внешне отвечал спокойно. Только внешне...
— А когда вы в последний раз виделись с Леонидом Таракановым?
— Каким еще Таракановым? Не знаю такого.
— Не знаете своего бывшего одноклассника? С которым десять лет учились?
— Ах, этот... — Стас совсем растерялся.
Владимир Иванович наконец-то вспомнил, откуда ему знакома эта фамилия — Бочарников.
В одном из уголовных дел, которые следователь изучил в последнее время, содержались материалы по обвинению некоего Тараканова — специалиста по окраске угнанных машин. Есть, оказывается, и такая «профессия». Тараканов освоил ее в совершенстве. И номера на двигателе перебивал. Так вот, изучая это дело, Олейник обратил внимание на один эпизод. Станислав Бочарников, бывший одноклассник Тараканова, обратился к нему с вопросом: если он с друзьями угонит машину, сумеет ли Леонид быстренько ее преобразить? «Тебе-то зачем? — удивился «специалист». — Это нужно тем, кто в другое место с угнанной машиной скрыться хочет. Ты из города вроде уезжать не собираешься, а здесь попадешься». — «Мне на время нужно, одну операцию провернуть». — «Банк, что ли, ограбить?» — спросил в шутку Тараканов. «Не твое дело». — «Нет, тут я тебе не помощник». Вот такие показания имелись в деле Тараканова. Совсем незначительный, «проходящий» эпизод. Но в голове следователя он отложился: упоминался, пусть и не серьезно, банк. И теперь отрицание Бочарниковым этого «невинного» эпизода настораживало.
К следующему допросу у следователя были на руках данные о самом Станиславе Бочарникове, о его трех братьях, о бывшей жене, о родителях. Один из братьев, по имени Эдуард, выехал из родного города и словно в воду канул: родные ничего не могли сказать о месте его пребывания. Или не хотели говорить.
— Вы давно виделись со своим братом Эдуардом?
— Я? — еще больше заволновался Станислав. — Уж и не помню когда. Вообще мы с ним... в плохих отношениях. Из-за женщины. Из-за жены моей бывшей.
— Так и не помирились?
— А зачем это вам?
— В данной ситуации, Бочарников, вам надо только отвечать на вопросы. Итак, давайте выясним, когда вы в последний раз видели своего брата Эдуарда.
Ах, если бы Валерий Кныш знал, какую услугу оказал своему грозному шефу — Эдуарду Аркадьевичу Бочарникову!
5
Валерий Кныш, упомянув незнакомого ему Стаса, не подозревал, что тот приходится родным братом его жестокому Шефу. Но он напрасно думал, что лишь его неосторожное слово вывело розыск на след братьев Бочарниковых. Поиски неведомых пока налетчиков охватывали довольно широкий круг лиц. Среди других в поле зрения милиции попали и Бочарниковы. Особенно подозрительным казалось внезапное исчезновение из родного города Эдуарда. Он вдруг бросил дом, работу и спешно куда-то уехал. Вскоре выяснилось, что Эдуард был задержан во Львове, где совершил странный для него поступок — на улице вырвал сумочку из рук женщины. Его осудили и направили на стройку народного хозяйства. И оттуда он так же внезапно сгинул. Даже родители Эдуарда не знали, где скрывается их сын.
Между тем следователь по особо важным делам В. И. Олейник продолжал заниматься Станиславом Бочарниковым. На всех допросах тот отрицал причастность к происшествию на Сибирском тракте, к убийству Палицына, к нападению на сберкассу и пункт кинопроката.
— Ну что ж, — сказал следователь, — человек вы, насколько я могу судить, разумный. С криминалистикой неплохо знакомы. Вот текст, который вы написали вчера. А вот, — следователь вынул бланк сберкассы, где на одной стороне была написана фамилия «Станиславский», а на другой «Николай Рубцов», — тоже ваш почерк. Не узнаете? Впрочем, можете сейчас не отвечать, допрос мы продолжим завтра.
Пока проводили допросы Станислава, милиция напала на след Эдуарда Бочарникова. Он был арестован и препровожден в Москву.
Начались первые допросы и второго брата. Владимир Иванович многое узнал о жизни семьи Бочарниковых...
В русском языке есть пословицы, которые нередко противоречат друг другу. Говорят: яблоко от яблони недалеко падает. Но говорят и так: кругом грязь, а он князь. Но, как ни странно, правильны оба утверждения. В хорошей семье, у самых высокоморальных родителей часто вырастает опасный для общества человек, но бывает и наоборот: кругом пьянство, разврат, грязь, а к молодому человеку и пылинка не пристанет.
Семья Бочарниковых в этом смысле — яркий пример справедливости обеих пословиц.
Впрочем, семью эту трудной или неблагополучной никак не назовешь. У Аркадия Сергеевича и Галины Ивановны четверо сыновей. В семье всегда полный достаток, даже чрезмерный. И деньги не наживались путем прямого воровства или тем более грабежа. Аркадий Сергеевич, сколько помнят дети, всегда был на руководящей работе. Не важно, в какой области хозяйства. Важно, что всегда чем-то руководил: участком в леспромхозе, местным автовокзалом, какой-то базой. Причем руководил так, что обслуживающий персонал базы или вокзала обслуживал и квартиру Бочарниковых. Нередко служебные суммы, находившиеся в распоряжении Аркадия Сергеевича, почему-то оказывались в его семейном бюджете. Когда Бочарниковы строились, то строила их личный дом государственная организация практически бесплатно. Всю жизнь Бочарников-старший занимался махинациями, но умел сохранять видимость порядочности.
Мать и отец, боже упаси, никогда не учили детей воровать, а тем более грабить. Но и никогда не учили их жить честно. Родители гордились своим достатком, который давался им без труда. Они не скрывали сторонних доходов, не скрывали и того, что эти доходы, мягко сказать, небезупречны. Но они часто самодовольно изрекали: к их небезупречным доходам не придерешься. Умели прятать концы.
Если родители пьют, дерутся, воруют, то этим они грубо развращают своих детей. В благополучной, непьющей семье Бочарниковых дети развращались изощренно. Наверное, родители не ставили специально такой цели, но своим поведением очень успешно ее достигали. Они хранили в семейных преданиях рассказы деда, который некогда владел пароходом, о сладкой безбедной жизни, порушенной революцией. При этом сыновьям внушалось, что с их семьей, с семьей судовладельца Бочарникова, когда-то поступили несправедливо.
В такой «нравственной» обстановке росли братья. Надо отдать должное двум из них — порча их не коснулась. Зато двое других — Станислав и Эдуард — очень хорошо усвоили «семейную мораль»: и ту, что брала истоки в сладких грезах о былом деда, и ту, что вытекала из «умения жить» родителей...
Такие вот выводы сделал В. И. Олейник о семействе Бочарниковых.
— Скажите, Эдуард Аркадьевич, — спросил следователь на очередном допросе, — какую цель вы преследовали, нападая на пункт кинопроката?
— Нам нужен был автомат.
— Зачем?
— Не ворон стрелять, конечно. Мы собирались взять крупную сумму денег. Очень крупную.
— И что бы вы предприняли, если бы удалось ограбить кассу?
— О-о, будьте уверены, монеты бы у нас не заржавели. Меня всегда угнетала мысль о том, что надо считать деньги. Я хочу ими швыряться. Презираю нищету.
— Но ведь вы никогда не знали нужды. Детство прожили в достатке. Когда выросли, родители вам дом купили. Вы кончили институт. Стали управляющим отделением совхоза. Надежная, обеспеченная жизнь...
— Вы забываете, гражданин следователь, что за жалкие три сотни в месяц я был обязан вкалывать от девяти до шести.
— Да, но пойти на такое преступление, на которое вы пошли, это — отбросим моральные и правовые оценки — большой риск. Стоила ли игра свеч?
— Случай. Нас подвел его величество случай. Ведь все было рассчитано...
Владимир Иванович уже знал из показаний Кныша и других, какие порядки царили в группе, сколоченной Эдуардом Бочарниковым — Шефом. Надо сказать, что Эдуард был образован и умен. В институте он получил хорошие знания. Кроме того, самостоятельно изучал историю, логику, ораторское искусство, знал английский. Внимательно читал криминалистическую литературу и прекрасно ориентировался в таких специальных разделах, как стереотип поведения преступника, а значит, и стереотип поведения тех, кто преступников ловит.
— Вы спрашиваете, гражданин следователь, почему мы выбрали объектом для нападения сберкассу на Пионерской, в самом центре города, рядом с милицией, — рассказывал Бочарников. — Именно потому, что она должна менее бдительно охраняться.
— Но ведь ваш налет не удался.
— Кто ж мог предположить, что эта женщина, фактически умирающая, сделает два шага и нажмет кнопку сигнализации?
Группа Эдуарда Бочарникова совершила около сорока грабежей. И всегда в разных городах. Шеф тщательно готовил каждый налет, старался предусмотреть любую мелочь. Сам он был педантичен всегда и во всем. Если назначалась встреча и кто-нибудь из подручных опаздывал хоть на секунду, он получал строжайший нагоняй.
Одевался Шеф по последней моде. Он практически не пил и преследовал пьянство в своей компании. Тщательнейшим образом отбирал подручных. Критерий был один: никакой моральной узды. «Мы должны провести операцию, которая обогатит нас надолго. За успех ручаюсь. Но при условии полного и беспрекословного подчинения. Если я скажу — этого надо убить, его надо будет убить». Такие проповеди он читал, конечно, тем, кто уже был связан общими преступлениями, кому уже некуда было деваться.
У Олейника невольно возник вопрос: как удалось матерому преступнику подчинить себе волю людей, поначалу и не думавших становиться на преступный путь? Владимир Иванович не раз встречался с подобными случаями. Как правило, такой вот Шеф играет на высоких чувствах неустойчивых юнцов. Говорит о дружбе, верности, о «серых буднях», из плена которых надо вырваться к «сладкой жизни». Юности свойственны не совсем отчетливые романтические порывы. А уж если искуситель предстает в интеллигентном обличье, отлично одетым, со «светскими» манерами, к тому же сорит деньгами — это действует еще сильнее. Когда же молодой человек или девушка вдруг осознают, куда их завлекли, какую страшную перспективу им навязали, — бывает поздно. Правда, на самом деле никогда не поздно одуматься, раскаяться. Но попавшим в сети молодым людям часто кажется, что поздно. Время одуматься, осознать свое положение всегда есть. Но как трудно бывает преодолеть страх разоблачения, пока еще малого! А потом человек все больше вязнет в тине преступлений и уже не в состоянии вырваться из железных сетей такого вот Шефа.
Эдуард Бочарников имел много подручных, иногда «разовых». В ком хоть чуть сомневался, с тем прощался навсегда. Но те, кто вошли в его компанию, были связаны круговой порукой. Они знали: чтобы спасти себя от разоблачения, Шеф пойдет на любую крайность. Грабежи давали им большие деньги (сравнительно, конечно, большие, не совсем то, о чем мечталось). Бочарников по собственному усмотрению «подкармливал» свою группу, а львиная часть денег шла в фонд, которым он распоряжался единолично. Хранительницей была его жена Ирина (прежде она была женой Станислава, братья даже разругались из-за Ирины, но потом Станислав смирился).
Надо сказать, брак Эдуарда с Ириной был браком по расчету. Очень своеобразному расчету. Шефу была нужна такая же морально растленная спутница жизни, как он сам. И когда он нашел ее, то не остановился даже перед тем, чтобы разрушить семью брата. Ирина с самого детства мечтала об одном — о «красивой жизни», возможной, по ее мнению, только если есть деньги. Ей было 17 лет, когда она увела от жены и детей сорокалетнего директора Дома культуры. Выжав из него все, что могла, она бросила старого ловеласа и вышла замуж за человека еще старше, но еще богаче. Потом очаровала юношу, у которого были состоятельные родители. Потом появились на ее горизонте братья Бочарниковы. Сначала Станислав. Когда же Эдуард открыл перед ней перспективу «очень богатой жизни», она тут же бросилась в его объятия и стала ему верной помощницей в преступных делах, хранительницей всего, что награбили братья.
Между прочим, это ее перчатку нашли в машине на другой день после убийства сержанта Малова. Пришло время, и экспертиза определила принадлежность перчатки. Правда, сама Ирина в налете на пункт ГАИ не участвовала. Как пояснил Эдуард, он всегда брал ее перчатку, идя «на дело», в качестве талисмана...
— Давайте, Бочарников, вернемся к самому началу, к тому, как вы убили инспектора Малова, — продолжал следователь.
— Ну что ж, давайте.
— Этот допрос мы проведем в ходе следственного эксперимента...
Стрекочет аппарат. На экране идет цветной фильм. Воспроизводятся в ходе следственного эксперимента события той давней декабрьской ночи. Эдуард Бочарников поясняет, как и что происходило...
Им нужно было оружие. Ему и брату Станиславу. Все налеты, связанные с «мокрыми» делами, они совершали только вдвоем. Друг другу они доверяли безраздельно. Любой третий, каким бы преданным он ни казался, был ненадежен. Все равно он чужой.
Но при убийстве сержанта третий был. Гражданин Палицын. Они попросили его подвезти их ночью в одну деревню, обещали хорошо заплатить. Тот что-то замялся. Его уговорили: с нами поедет сержант Малов, твой хороший знакомый. Очевидно, Палицын кому-то проговорился о предстоящей поездке в тот вечер — это и породило ложную версию. В ночь выехали. У поста ГАИ, на бойком месте, братья сказали Палицыну, чтобы он подождал в машине. Сами зашли в помещение. Станислав хорошо знал инспектора: они вместе учились в вечернем институте. Во время разговора Станислав внезапно схватил ничего не подозревавшего сержанта за руки, Эдуард ударил ножом, заранее специально отточенным. А потом выстрелил из взятого у сержанта пистолета.
Братья вышли одни и сели в машину. Палицыну сказали, что сержанта не подменили на дежурстве. Когда отъехали метров триста, Эдуард выстрелил в затылок водителю.
— Вот так все и было... — на экране Эдуард спокоен, деловит. Он начал давать показания лишь после того, как под грузом улик вынужден был признаться в содеянном.
Вот оно — роковое стечение обстоятельств. Башкирцев с компанией, но без Палицына, в тот поздний вечер действительно заезжал к инспектору Малову. И тот в самом деле отказался поехать на «мероприятие». А уж после этого к посту ГАИ подъехали братья Бочарниковы на машине Палицына. Они давно задумали напасть на пост и завладеть оружием. И это им удалось.
— Теперь расскажите, как вы готовились к налету на сберкассу? — задал вопрос следователь.
— Ирина сняла комнату во дворе этого дома. И мы точно фиксировали весь режим работы сберкассы. Мы ждали вечера, когда инкассатор не приедет. Мы знали, что строгое правило здесь иногда нарушается. И дождались. Утром совершили налет. Стас угнал ночью машину, на ней мы должны были скрыться...
После неудавшегося налета они, конечно, не оставили мечту раздобыть крупную сумму денег. И Эдуард Бочарников стал готовить группу к «большому делу». Им по-прежнему требовался автомат. После неудачи на пункте кинопроката решили добыть его другим путем. Подручные Эдуарда — Валерий Кныш, Надежда Синицына и еще четыре человека — поселились в подмосковном поселке. Сюда же приехал Станислав, но он не вступал в контакт с группой брата. Эдуард приказал своим вести себя тише воды, ниже травы. Завязывать знакомства. И во что бы то ни стало найти мастера, который согласился бы изготовить для них боевой автомат.
Но тут попался на грабеже дачи Валерий Кныш...
Многое сплелось в этом сложном деле: ложные версии, профессиональные промахи, роковые стечения обстоятельств, хитроумные ходы матерых и сильных преступников. Розыск и следствие редко катятся по накатанной дорожке. На их пути много ухабов и рытвин.
В конечном счете следователю удалось распутать клубок злых деяний, рассеять туман ложных посылок и кажущихся правдоподобными случайностей. Профессиональное мастерство, точное следование закону, помноженные на чувство высокого долга советского юриста перед людьми и своим делом, не могут не принести успеха в самых сложных обстоятельствах.