— Лады. — Соснин сразу оценил идею друга, потер ладони, встал. — Пойду начинать второй раунд.
Часа через два он тихо вошел в кабинет, молча сел на краешек стула, лениво протянул Туйчиеву папку.
— Кажется, приехали, — потирая воспаленные от бессонницы веки, вяло сказал Николай.
— «Калетдинова Люция, студентка четвертого курса», — вслух прочел Арслан и углубился в личное дело. Спустя некоторое время он поднял голову.
— А почему, собственно, ты остановился на ней? Из-за имени?
— Не только. Вспомнил: «подарок» ко дню рождения принесли 13 января, и в автобиографии тоже 13 января. Но главное в другом. Я провел психологический опыт с вахтершей, продиктовал ей фамилию по слогам. Это победа, Арслан Курбанович. — Он вынул из кармана листок бумаги, на котором были нацарапаны неумелой рукой кривые, расползавшиеся в разные стороны буквы: «Хаметдинова», «Хамадинова».
— Думаю, если ей еще десять раз продиктовать фамилию, то в каждом случае она будет писать по-разному.
— Значит, мы на верном пути?
Славка Лазарев, любимец класса и признанный его вожак, доставлял немало беспокойства учителям своими выходками. Отличник, спортсмен, остроумный, начитанный, Славка выделялся среди сверстников.
Учился Славка легко. Читать и писать он научился в шесть лет и в первом классе был на голову выше многих учеников. Поэтому на многих уроках он просто скучал.
Поскольку Славка учился хорошо, он никогда не внушал беспокойства учителям. На него всё меньше и меньше обращали внимания, основной упор делался на отстающих. И Славкина энергия искала выхода в проказах.
Поначалу этому не придавали серьезного значения: как-никак лучший ученик. Да к тому же в шалостях его был юмор, который вызывал улыбки у многих учителей.
Отец Славки, научный сотрудник, имел свою стройную систему воспитания. Прежде всего он был категорически против наказания.
— Видишь ли, Маша, — говорил он жене, расхаживая по комнате, — любое наказание — это расправа. Да, расправа, — видя протестующий жест жены, категорично повторял он. — Разве, наказывая ребенка, мы думаем о его исправлении? Отнюдь. Мы просто даем выход своему раздражению.
Мать Славки тоже была против наказания, но, по ее мнению, мальчик должен чувствовать отцовскую руку. Правда, она ясно не представляла себе, в каких формах это должно проявляться, но ведь должен же быть мужчина в доме?
Однако Михаил Александрович был непреклонен: больше самостоятельности, поменьше мелочной опеки.
— Пойми, — не раз говорил он жене, — самое страшное это переломить характер Славика. Сделать это чрезвычайно просто и легко. Представь себе: мы заставляем его делать то, чего он не хочет. Он выполнит наши требования, но кем он вырастет? Безвольным, бесхребетным. Хорошо ли это?
Жена соглашалась — нехорошо. Да и Славик не давал повода подавлять его желания, ограничивать его самостоятельность. С некоторым оттенком гордости мать любила говорить, что не бывает в школе.
Славка рос предоставленным самому себе. Еженедельно отец или мать с удовлетворением (ведь одни пятерки) расписывались в его дневнике, заменяя столь необходимые мальчишке задушевные беседы просмотром, как говорил Михаил Александрович, его «школьных документов и показателей».
Между тем отношения Славки с классным руководителем Еленой Павловной постепенно обострялись.
— Я категорически запрещаю писать сочинения шариковыми ручками. Буду ставить двойки, — заявила Елена Павловна в начале учебного года.
— Почему? — послышались голоса.
— Потому что нельзя, — отрезала Елена Павловна.
— Но... — попробовал объяснить Славка.
— Без всяких «но», Лазарев, — оборвала его Елена Павловна. — Последнее время вы всё встречаете в штыки. Извольте подчиняться.
На следующий день Елена Павловна обнаружила на своем столе вырезку из газеты, где было помещено разъяснение, что ученикам всех классов разрешается писать шариковыми ручками.
— Кто положил газету? — показывая на вырезку, спросила она. — И что этим хотели сказать?
— Я, Елена Павловна, — Славка встал из-за парты. — А сказать хотел то, что вы мне не дали сказать вчера.
— Прекрасно, Лазарев. Мы еще вернемся к этому в другой обстановке, — ледяным тоном произнесла Елена Павловна.
Это был явный намек, что Славке придется держать ответ за свой поступок перед дирекцией. Но когда Елена Павловна рассказала об инциденте завучу, требуя наказания Славки, Нина Васильевна ее не поддержала.
— В самом деле, Елена Павловна, а почему нельзя шариковыми ручками? — мягко спросила она.
— Потому, что паста растекается и мне трудно читать их работы.
— Но надо было так и объяснить ребятам.
— А разве недостаточно того, что я сказала. По-вашему, учитель каждый свой поступок должен объяснять ученикам? Может быть, прикажете еще резолюцию их получать? — Елена Павловна не скрывала иронии.
— Нет, я так не думаю. Однако не могу понять вашего пренебрежения к мнению учеников, кстати, уже далеко не детей. Не кажется ли вам, Елена Павловна, что вы... — Нина Васильевна сделала паузу, подбирая слова, — будучи знающим литератором, несколько прямолинейны в отношениях с учениками, ко всем подходите с одной меркой, требуете беспрекословного подчинения и послушания, не считаясь с их желаниями и интересами? Ведь как будто ваш предмет особенно располагает к душевности, к тонкости...
— Кажется, я не первый год в школе, — обиженно поджала губы Елена Павловна.
— Верно, — вздохнула Нина Васильевна, — но все же я буду просить вас подходить внимательнее к каждому ученику.
Отношения Славки с Еленой Павловной окончательно испортились после того, как она поставила ему единицу за сочинение по «Преступлению и наказанию». Нет, в сочинении не было ошибок, с точки зрения грамотности и стиля оно, как и предыдущие работы Славки, было безупречным. Но Лазарев посмел, она так и сказала потом при разборе в классе, не согласиться с официальной, это слово Елена Павловна произнесла с особым ударением, точкой зрения. Славка же продолжал стоять на своем.
— Я имею полное право высказывать свой взгляд на творчество любого писателя, — категорически заявил он.
Нина Васильевна снова настойчиво пыталась убедить учительницу, что она не совсем права.
— Разве у нас, у взрослых, не почитается как достоинство способность отстаивать свои убеждения, не менять их по первому требованию? — говорила она Елене Павловне.
— Это обычное мальчишеское упрямство.
— Ну почему же упрямство? Потому что его точка зрения не совпадает с вашей или моей?
— С общепринятой...
— Помилуйте, Елена Павловна, о Достоевском и виднейшие ученые до сих пор спорят.
— Пусть себе спорят. Есть стабильный учебник, методические разработки наконец...
— Хорошо, — не выдержала и перебила ее Нина Васильевна, — тогда давайте искать способ изменить его взгляд, а не обрушиваться на Лазарева только потому, что он посмел «свое суждение иметь».
Елена Павловна оставалась непреклонной и по-прежнему видела в Славкином поступке лишь злой умысел.
В институте Калетдиновой не оказалось: начались зимние каникулы. Хозяйка сообщила, что квартирантка взяла чемодан и уехала, кажется, к родителям в райцентр, километрах в тридцати от города. В личном деле оказался и адрес родителей.
Наутро друзья уже подъезжали к старому дому. Их встретил пожилой мужчина. Вошли во двор, по которому металось в поисках пищи множество кур. Громадный волкодав рвался с цепи, отчаянно лая на незнакомцев.
— Зуфар Анварович, нам нужно поговорить с вашей дочерью, — после того как они представились, сказал Туйчиев.
— А ее нет дома.
— Где же она? — громко спросил Соснин, стараясь перекричать пса.
— Не знаю. Вообще-то обещалась на каникулы приехать. Да, видно, задержалась. Случилось что? — забеспокоился хозяин.
— Может быть, жена знает? — не отвечая на вопрос, спросил Туйчиев.
— Халида в прошлом году умерла, — тихо ответил Зуфар Анварович.
— Извините. Мы не знали... Вашей дочери в городе нет. Где, по-вашему, она может сейчас находиться?
— Ой, не иначе произошло с ней что? — снова заволновался хозяин.
— Пока оснований для беспокойства нет. Просто она нам очень нужна. Так куда она могла поехать?
— Ума не приложу, — Калетдинов потер подбородок, — может, к племяннику в Ригу. Это сестры моей сын, — пояснил он. — Летом собиралась, да не вышло, может, сейчас туда поехала? Вот и адрес у меня. Они переписывались. Вообще она у меня самостоятельная. С родителями не считается. После смерти матери совсем отбилась от рук, — пожаловался он. — Больше вроде некуда ей ехать. Хотя, кто ее знает?.. — задумчиво произнес Калетдинов.
К обеду Туйчиев и Соснин вернулись в город.
Полученные от отца Калетдиновой сведения не только не внесли ясность в вопрос о том, где она находится, но и заставили по-новому взглянуть на зловещий подарок. Он ведь передавался от брата из Риги. Что это? Случайное совпадение или подлинное положение вещей?
Возможно, передававший магнитофон сказал Гуриной первое, что пришло ему в голову. Но, с другой стороны, так тщательно продумав все детали, преступник вряд ли действовал необдуманно. Значит, он знал о наличии у Калетдиновой двоюродного брата в Риге. Кто же он, знающий такие подробности ее биографии? А может быть, это действительно дело рук брата? И хотя пока неясно, зачем это ему понадобилось, исключить полностью такое предположение оснований не имелось. Да и отец говорил о нем явно не очень дружелюбно, будто чего-то не договаривал.
Сомнения, сомнения и еще раз сомнения... Разрешить их в известной мере могла поездка в Ригу. И на следующий день Туйчиев вылетел туда.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Дверь кабинета завуча приоткрылась и в нее просунулась вихрастая голова Славки.
— Нина Васильевна, вы меня вызывали?
Не поднимая головы от классного журнала, завуч кивнула.