— Что с вами, мистер Брукс?
— Смотрите! — отрывисто прошептал он, протягивая вперед руку..
Я взглянул по указанному направлению, и замер: на горизонте лежало второе солнце, раз в десять больше первого.
Долго и безмолвно наблюдали мы оба светила, переводя глаза с одного на другое, пока, спокойно выплывавшее из-за гор третье солнце не вернуло нам дар слова.
— Мистер Брукс! — закричал я. — Что значит это? Куда мы попали? — Впечатление было потрясающее… Я схватил профессора за руку и немилосердно тряс ее. — Мистер Брукс? А?
— Вот видите, Брайт! — торжественно проговорил он наконец. — Я правильно предугадал мощный центр тяготения!
— А не может ли это быть… — забеспокоился я, — оптическим обманом?..
— Нет, ни в коем случае. Радуйтесь, Брайт, успешности нашей экспедиции — мы попали в систему тройной звезды, если не появится еще и четвертая! Слышали ли вы когда-нибудь об этом?
— О, да! Вспоминаю… на школьной скамье.
Волнение лишило нас работоспособности, и мы ничего уже не могли более делать: я топтался на одном месте, а профессор, потирая, по обыкновению, в восторге руки, беспрестанно повторял:
— Как мне не пришла эта мысль раньше — помните? — когда мы увидели три солнца в телескопе? Не могу себе простить этого. Но становится, однако, невыносимо жарко. Надо поискать тень.
И действительно, термометр показывал 48 °C. Мы быстро уложили в мешки свой несложный багаж, но, прежде чем уйти отсюда, решили водрузить флаг: необходимо заметить место, где находится, по ту сторону пространства, резонатор. Для этого мы построили из «земли» и камней холм и воткнули в него деревянный стержень. К стержню была привязана тряпка.
Расположенные неправильным треугольником солнца стояли уже сравнительно высоко. Первое — средней величины — было несколько светлее нашего солнца; второе — самое большое — имело оранжевый цвет, а третье — меньшее из всех — испускало ослепительно-белые лучи с фиолетовым оттенком. Мы не снимали более темных очков: это море света было невыносимо для человеческих глаз. На поверхности почвы уже нельзя было различить никаких неровностей или предметов: все слилось в ровную, ослепительно-сверкавшую белую равнину.
Мы поспешили укрыться в тени ближайших гор, Хронометры показывали шесть. Таким образом, мы провели здесь всего только два земных часа.
10. Часы отчаяния
В тени стало несколько легче, но ненадолго: солнца поднимались все выше и выше. Раскаленные шлемы пришлось давно снять и обвязать головы платками, а также сбросить все доспехи и верхнюю одежду. Кожа на руках была обожжена и томительно горела. Голод и мучительная жажда заставили нас легкомысленно покончить с провиантом и допить остатки захваченной с собой воды. Самочувствие значительно ухудшилось, мы угрюмо молчали.
— Повидимому, — сказал профессор, — придется вернуться на Землю. Но теперь мы уже знаем, чем необходимо запастись, отправляясь сюда. Мы привлечем ряд лиц, которые уже не сочтут нас более фантастами и не побоятся примкнуть к нам. Мы сорганизуем большую международную экспедицию для исследования этой планеты. Это будет небывалым событием в истории человечества!
Одевшись и собрав свои вещи, мы двинулись, едва волоча ноги, к исходному пункту.
— Включите резонатор! — скомандовал профессор.
Я начал вращать рукоятку магнето, ожидая открытия «люка» и знакомого снопа искрящихся лучей. Но немая тишина не нарушалась. Мы безмолвно взглянули друг на друга.
— Дайте мне… проверить приборы, — неестественно медленно, едва сдерживая волнение, произнес профессор.
Он крутил, вращал, настраивал и снова пробовал… Его руки дрожали.
Прошло несколько долгих, томительных минут… Профессор лихорадочно продолжал свою работу, но все его попытки оставались бесплодными. Тогда он оставил магнето в покое, сел, опустил голову на руку и неподвижно застыл. По его виску струились крупные капли пота. У меня пересохло горло, тряслись колени. Профессор был бледен, как мел.
— Все кончено, — проговорил он, наконец, хриплым, упавшим голосом. — Мы не вернемся отсюда, и наша жизнь… Пока хватит сил, мы будем пытаться привести в действие резонатор, но надежды у меня нет никакой. В крайнем случае, — закончил он мрачно и жестко, — придется пустить в ход револьверы.
…И вдруг, перед моими глазами встала картина пивной, и я увидел лежащий на столе «Вечерний Листок» с крупным объявлением — «Ищу самоубийцу».
А солнца, поднимаясь все выше и выше, продолжали безмолвно сиять.
Профессор невыразимо страдал — мне стало жаль его. Я тряхнул отяжелевшей головой и сказал:
— Дорогой мистер Брукс, я не упрекну вас ни в мыслях, ни вслух. Я ни в чем не раскаиваюсь и ни о чем не жалею. Но почему вы потеряли всякую надежду? Быть может, в коттедже случайно прерван ток?
— Нет! — ответил он мрачно. — Не скрою от вас, что я сам во всем виноват. Причина несчастья гораздо страшнее и глубже, чем вы это думаете… Я упустил из виду самое важное обстоятельство. Мужайтесь и слушайте: пространства смещаются, и планеты летят в пространствах с головокружительной быстротой. Поэтому… уже миллионы километров отделяют нас от нашей Земли.
Мы смолкли, покорно отдавшись судьбе. Это были долгие, томительные часы мучительного голода, жажды и разъедающей весь организм слабости.
Желая ободрить профессора, я занялся наблюдением часов захода солнца н измерением продолжительности дня. Профессор махнул лишь рукой — он впал, видимо, в полное отчаяние.
Внезапно меня осенила мысль, которую я не замедлил высказать вслух.
— Наша Земля пробегает в пространстве около тридцати километров в секунду; планета, на которой мы находимся, тоже двигается; кроме того, быть может, смещаются и сами пространства, не так ли?
— Да!
— Почему же, в таком случае, когда мы сюда прибыли, резонатор стоял неподвижно в течение нескольких минут, пока его я не выключил?..
Этот вопрос поставил профессора в тупик. Он подумал и ответил:
— Признаюсь, вы меня озадачили… Не могу создать в настоящий момент никакой гипотезы — наш жалкий трехмерный мозг не в состоянии постигнуть структуру миров. Однако вы — верный товарищ и мужественный друг, — прибавил он, — и я умру не одиноким, а с сознанием, что встретил в жизни настоящего человека.
Стало как-то легче: отчасти от понизившейся к вечеру температуры и отчасти от высказанной мною мысли, возбудившей где-то в глубине души маленькую надежду, которую мы боялись высказать вслух.
Закат солнц оказался не менее прекрасным, чем восход. Сумерек почти не было, мы очутились в такой же абсолютной тьме, как и вчера. День длился около пяти часов.
— В момент наступления ночи данная долгота места обращена в это время года к огромному «звездному провалу», — вяло пояснял профессор, отдавая дань привычке читать лекции. — Звездные скопления распределены в пространстве этого мира неравномерно. Я думаю над поставленным вами вопросом, — сказал профессор.
— Найти в бесконечном пространстве этого мира точку, против которой находится в данный момент по ту сторону измерения наша Земля с резонатором, более невозможно, чем отыскать в Тихом океане потерянный атом… Как видите, утешительного мало.
«Сатурн», между тем, заходил. Прошел еще долгий час.
— Профессор, — обратился я к мистеру Бруксу. — С тех пор, как мы покинули Землю, вы не сомкнули глаз. Я прошу вас лечь спать.
— Вы заботитесь обо мне, как сын об отце… — с дрожью в голосе произнес он. — Хорошо, я попытаюсь — в прошлый раз вы мне уступили.
Несмотря на трагизм положения, профессор вскоре заснул.
Настроение мое стало вялым и безразличным. Кроме сильной усталости, я ничего не чувствовал. Наконец, я совершенно впал в апатию, усиленно стараясь лишь отгонять мысли о жажде и голоде. Восток внезапно засветился и стал алым… Так как бояться здесь было некого, я решил последовать примеру профессора, оперся головой о свой мешок и впал в забытье.
11. Чудесные спасители
Когда я проснулся, профессор был на ногах. Во время сна он заботливо укрыл меня от палящих лучей солнца, уже высоко стоявшего на небе.
— Что теперь… Брайт? — тихо спросил он, не глядя на меня.
— Теперь надо укрыться в тени, — невозмутимо ответил я.
Как ни странно, но, несмотря на безнадежность положения, мы все еще цеплялись за существование, бессознательно решив держаться до конца. Итак, мы молча двинулись ко вчерашнему месту. Ощущение голода как будто притупилось, но зато жажда стала буквально невыносимой. Напрягая остатки последних сил, мы с огромным трудом достигли ближайшего убежища и в совершенном изнеможении опустились на «землю».
Солнца заметно передвигались во всем своем великолепии по идеально чистому бездонному небу… Ни разу за все время своего пребывания здесь мы не заметали и тени, похожей на облако. Задумчиво глядя в глубокую и пустую синеву горизонта, я обнаружил внезапно какую-то точку. Лениво вынув подзорную трубу, я нехотя занялся наблюдением.
— Что там? — вяло спросил профессор.
Я не ответил — мое внимание было всецело приковано к девяти предметам продолговатой формы, приближавшимся с большой быстротой.
Профессор поднял голову.
— Что такое? — настойчивее повторил он вопрос.
Я молча протянул ему трубу. Судя по тому, как быстро он выхватил ее из рук, лицо мое, вероятно, сильно изменилось…
— Это — люди! Живые существа! — закричал профессор. — Мы спасены!
Через несколько мгновений недалеко от нас опустились на землю изящные эллипсоиды, метров десяти в вышину и двадцати пяти в длину. Вся поверхность их была отшлифована шестиугольными блестяще-черными, как полированный мрамор, гранями, а металлическая оправа, подобно серебру, сверкала на солнечном свете. Это не было игрою природы — подобные тела могли быть созданы только разумными существами. Было ясно, что это — воздухоплавательные снаряды, хотя крылья, пропеллеры совершенно отсутствовали.